«Наше снабжение продовольствием оставляло желать лучшего. Путь из Германии до Крыма был долгим и небезопасным, а доставка морским путем через Румынию была невозможна из-за того, что Советы все еще удерживали Севастополь, так что нам часто приходилось недоедать. Обычно мы только раз в день получали горячую пищу, жидкий капустный суп с плавающим в нем картофелем; через день каждому из нас полагалось полбуханки хлеба, немного жира, немного сыра и немного затвердевшего меда».
По словам Метельмана, больше всего возможностей наесться до отвала было у офицерских денщиков, которые из той же полевой кухни доставляли в термосах пищу своим гауптману и лейтенантам. «Нас это, разумеется, задевало», — вспоминает автор книги «Сквозь ад за Гитлера».
Фронтовая обстановка быстро заставила фашистов не только забыть об утреннем кофе перед завтраком и предписанной Рибертом чистоте ногтей, но и стать практически всеядными.
Армин Шейдербауер (август 1942 года): «Около половины второго ночи, после почти двух дней, появилась полевая кухня. Она доставила холодный фасолевый суп, который прокис. Несмотря на это, его проглотили с жадностью».
Гельмут Пабст (1 января 1942 года): «Спасибо Господу за картошку. Мы не были готовы к долгому пребыванию в этих местах, и что бы стало с нами без нее? Как могла бы вся армия пережить русскую зиму без этого скромного овоща? Вечером, как всегда, мы очистили картошку от кожуры, с благоговением размяли ее и посолили крупной русской солью.
Сейчас утро. Мы кончили завтракать, и опять это была картошка, благодаря которой мы почувствовали удовлетворение от еды. В этом доме нам предложили картошку, чай и каравай хлеба, замешанный из ржаной и ячменной муки с добавлением лука. Пожалуй, в нем было несколько коричневых тараканов; по крайней мере, я срезал одного из них, не сказав ни слова. Святой в углу кротко смотрит из своей золотой рамки, как будто хочет сказать, что бесстрастный дух не обращает внимания на такие пустяки. Что хорошего в том, чтобы замечать их?» Готтлиб Бидерман (Севастополь. 1942 год): «В побежденном городе оставалось серьезной опасность заболеваний, потому что мириады мух покрывали трупы и образовывали черно-серые кружащие тучи над ранеными. Стены жилищ были покрыты насекомыми — переносчиками болезней, и принятие пищи стало утомительным, потому что надо было очищать каждый кусочек еды от полчищ червей. Несмотря на то, что мы старались избежать употребления в пищу этих насекомых, много мух было съедено без видимых болезнетворных последствий.
Вкус хлеба был такой, будто его погружали в солярку. Только несколько недель спустя мы узнали, что персонал роты хлебопеков обнаружил в Керченском порту несколько зернохранилищ. Перед уходом русские полили зерно горючим и подожгли его. К счастью, сгорел только верхний слой, а остальное зерно лишь пропиталось дымом и скверно пахло. Но, по мнению интендантов германской армии, эта находка была просто неожиданной удачей, и зерно считалось вполне подходящим к употреблению. Чтобы улучшить критическую ситуацию с продовольственным снабжением, зерно использовали для выпечки хлеба, который вонял дизельным топливом, а на вкус походил на бензин.
Мы еще и не предполагали, что, до того как наша одиссея в Советском Союзе завершится, еще будем тосковать по куску хлеба в два раза хуже этого»
Так же, как и в частях Красной армии, временному улучшению питания в подразделениях вермахта частенько «помогала» сама война:
«Полевая кухня, действительно, появилась. Были выданы огромные порции ливерной колбасы с размятой картошкой, — вспоминает об одном из дней осени 1943 года Армин Шейдербауер. — Поскольку численность роты не соответствовала штатной, то порции убитых и раненых были выданы живым. В случае с ужином это не имело особого значения, поскольку человек все равно не может съесть за один раз больше, чем может. Однако в том, что касалось шнапса, табака и сухих фронтовых пайков, оставшиеся в живых насладились как следует».
Впрочем, и на передовой линии немецких окопов русская поговорка про войну и мать родну была весьма актуальной. Автор книги «Дорога на Сталинград» рядовой пехотинец вермахта Бенно Цизер прибытие полевой кухни в их изрядно поредевший после боя на Северском Донце в марте 1942 года батальон описывает так:
«На обед был горячий фасолевый суп, и мы набросились на него, как стая голодных волков. Я два раза брал добавку, но когда Пиле протянул свой котелок в четвертый раз, повар сказал, что больше нет.
— Ладно тебе, — пророкотал добродушный Фогт, — дай парню еще ложку, ты, пузатый сукин сын!
— Но я же говорю вам, что ничего не осталось, — проскулил повар.
— Ты ведь, черт побери, готовил на всю роту, — прорычал фельдфебель. — Не будешь же ты мне говорить, что знал заранее, что мы потеряем треть наших людей!
— Я же не виноват, что вы обжираетесь, как свиньи.
— Ладно, если больше нет фасоли, как насчет шоколада? — спросил Фогт. — В конце концов, нам полагаются шоколадные пайки.
Пришел унтер-офицер — снабженец, объявивший, что мы можем получить свой шоколад.
— Но только по одной плитке каждому — и не думайте, что вы также получите порцию убитых!
По этому поводу было много недовольного ропота, и, как только он повернулся к нам спиной, раздражение выплеснулось наружу:
— Опять, как всегда, повторяется та же самая пакость. Как только у нас убитые, эта свинья придерживает у себя их пайки.
— Так всегда с шоколадом и сигаретами.
— А что, думаете, эти зажравшиеся типы делают с ними? Набивают свое брюхо, пока мы маемся в своих окопах.
— Зря вы тут ерепенитесь, — заикаясь, проговорил повар. — Если вас услышит старик, хлопот не оберешься.
— Заткни пасть, ты, жирный боров! В следующий раз, если сваришь мало, сам попадешь в котел. Ты тут долго откармливался».
Несколько иначе и не в пример чаще, чем немецкие солдаты и офицеры-окопники, наслаждались жизнью генералы вермахта. Как, впрочем, любые генералы в любой армии.
«К великому нашему неудовольствию, в это же село прибыл штаб дивизии. Причем офицеры заняли облюбованное нами местечко — на траве под деревьями. Нам было приказано убраться метров на пятьдесят дальше, вверх по течению ручья, а сами уселись на наше место, — вспоминал об одном из дней летнего наступления немецкой армии на Сталинград Генрих Метельман. — Вскоре прибыли несколько штабных машин, из них стали выгружаться офицеры: два полковника, три майора и с десяток гауптманов и обер-лейтенантов. Большинству офицеров было под тридцать или тридцать с небольшим, кое у кого торчал в глазу монокль. Нам сообщили, что среди прибывших принц Ганноверский собственной персоной. Мы воспринимали эту сцену, как явление из совершенно другой, не имеющей ничего общего с нашей жизнью.
Офицеры вели себя шумно, громко разговаривали и излучали самодовольство и спесь. Денщики в белых куртках проворно сооружали импровизированные столы из пустых снарядных ящиков, тут же на них раскладывались карты и другие штабные бумаги — часть офицеров принялась изучать обстановку. Но один такой стол был оставлен для иных целей. Его застелили белоснежной скатертью, и на ней стали расставлять такие вещи, от вида которых у нас, простых солдат, слюнки потекли: бутылки шампанского, вино, водка, коньяк, тарелки с нарезанным белым хлебом, сырами, сливочным маслом, мясом, фруктами и другими деликатесами. Похоже, господа офицеры твердо знали, за что сражаются в этой войне.
Вслед за закусками появились тарелки, бокалы и рюмки, рядом ножи и вилки в соответствующем порядке. Когда все было готово, господа офицеры чинно, как и полагалось по статусу, уселись за стол. Никому из нас, годами живших на скудном рационе, состоявшем главным образом из консервов, не приходилось даже видеть подобного изобилия. В ответ на наши претензии всегда ссылались на перебои с транспортом, на войну, призывая нас затянуть потуже пояса и думать в первую очередь о благе фатерлянда (отечества. — Авт.). А как же с их транспортом? Выходит, он был неуязвим для пресловутых «перебоев»?
Впрочем, вскоре с перебоями в снабжении пришлось столкнуться и генералам шестой армии Паулюса. Но поскольку, как уже говорилось, пословица кому — война, кому — мать родна не теряла своей актуальности и в немецком варианте, изменить такой расклад вещей не смогла порой даже катастрофа на Волге.
«Сталинград наш! В нескольких домах сидят еще русские. Ну и пусть сидят. Это их личное дело. А наше дело сделано. Город, носящий имя Сталина, в наших руках. Величайшая русская артерия — Волга — парализована. И нет такой силы в мире, которая может нас сдвинуть с этого места.
Это говорю вам я — человек, ни разу вас не обманывавший, человек, на которого провидение возложило бремя и ответственность за эту величайшую в истории человечества войну. Я знаю, вы верите мне, и вы можете быть уверены, я повторяю со всей ответственностью перед богом и историей, — из Сталинграда мы никогда не уйдем. Никогда. Как бы ни хотели этого большевики».
«Уже в декабре 1942 года дневной рацион составлял 200 г хлеба на передовой, 100 г в тылу, — написал после войны офицер-разведчик из шестой армии Паулюса Иоахим Видер. — Общую зависть вызывали части, имеющие лошадей. Впрочем, юмор висельников не покидал нас — так, иногда, вспомнив не без удовольствия последний гуляш из конины, мы хором затягивали фронтовую песню о немецком солдате на Востоке: «Кто, попавши в котел, свою лошадь не жрал, тот солдатского горя не знал».
А командир саперно-штурмового батальона 79-й пехотной дивизии вермахта Гельмут Вельц о сталинградском пайке декабря 42-го в книге воспоминаний «Солдаты, которых предали» повествовал так:
«Наши запасы уже подходят к концу. А то, что выдают ежедневно, мы съедаем сами: 100 граммов конины, 15 граммов гороха, 150 граммов хлеба, 3 грамма масла, 2 грамма жареного кофе и еще 100 граммов конского мяса на ужин. К этому добавляются три сигареты в день, две палочки леденцов и, если посчастливится, иногда плитка «Шокаколы» (шоколад с экстрактом колы. — Авт.) и клякса джема.
И все-таки, по сравнению с тыловыми службами, нам еще ничего. Теперь введены две нормы питания: для подразделений на передовой до штабов батальонов включительно, и другая начиная с командира полка — для солдат, находящихся позади. Еда считается чуть ли не на миллиграммы, а ремень затянут до предела. У нас пока положение сносное, так как повар в предыдущие недели немного сэкономил, а кроме того, мы забили обозных лошадей».
Посетив на Рождество отделение медицинского дивизионного пункта для страдающих от истощения на почве голода немецких солдат и офицеров, Вельц записывает:
«Здесь врачам приходится сталкиваться с такими неизвестными им явлениями, как всевозможные отеки и температура тела ниже тридцати четырех градусов. Умерших от голода каждый час выносят и кладут в снег. Еды истощенным могут дать очень мало, большей частью кипяток и немного конины, да и то один раз в день. Бланк-майстеру самому приходится объезжать все расположенные поблизости части и продовольственные склады, чтобы раздобыть чего-нибудь съестного. Иногда не удается достать ничего. О хлебе тут почти забыли. Его едва хватает для тех, кто в окопах и охранении, им положено по 800 калорий в день — голодный паек, на котором можно протянуть только несколько недель. И все-таки раненые, лежащие вповалку в этой обители горя, завидуют им».
Здесь нужно отметить, что в последние недели сталинградского «котла» фельдмаршал Паулюс распорядился не выдавать продукты для своих раненых совсем. Факт, неоднократно подтвержденный немецкими источниками.
На позициях батальона Вельца «по случаю праздника выданы двойные порции еды. Каждый получил по два больших битка и полный котелок супа. Это единственное, что мы можем». Сами саперы и пехотинцы изготовили к рождественскому столу «солодовые конфеты».
«На открытой местности, чуть прикрытый, стоит чан с сиропообразной вязкой массой, — пишет немецкий комбат. — Хотя эта точка просматривается противником и регулярно обстреливается пулеметным огнем, солдаты все время бегают туда с канистрами, набирая в них черную жидкость. При этом есть потери: у пехоты трое убитых, а у нас — всего один раненый в ногу. Потом решили попробовать что-нибудь сделать из этой жидкости.
Сварили с двойным количеством воды, охладили, вылили загустевшую массу на железный щит, поджарили, разрезали на четырехугольные кусочки. Продукт этого творчества и есть солодовые конфеты. Пробую одну. Привкус минерального масла еще остался, но сладко и все-таки хоть какое-то угощение».
В отличие от немецких солдат, у генералов перебоев в снабжении по-прежнему не наблюдалось. Доказательством тому может служить рассказ того же Гельмута Вельца о найденном им и его солдатами 20 января 1943 года тайном продуктовом складе в здании штаба шестой армии:
«Здесь полно драгоценностей, давно ушедших в прошлое. Из двух полуоткрытых мешков поблескивают банки с мясными и овощными консервами. Из третьего вылезают пачки бельгийского шоколада по 50 и 100 граммов, голландские плитки в синей обертке и круглые коробочки с надписью «Шокакола». Рядом лежат мучные лепешки, сложенные в точности по инструкции — прямо по-прусски выстроены столбиками в ряд, которыми можно было бы накормить досыта добрую сотню человек. А в самом дальнем углу целая батарея бутылок, светлых и темных, пузатых и плоских, и все полны коньяком, бенедиктином, яичным ликером — на любой вкус.
Этот продовольственный склад, напоминающий гастрономический магазин, говорит сам за себя. Командование армии издает приказы о том, что войска должны экономить во всем, в чем только можно, боеприпасах, бензине и прежде всего — в продовольствии. Приказ устанавливает массу различных категорий питания — для солдат в окопах, для командиров батальонов, для штабов полков и для тех, кто «далеко позади». За нарушение этих норм и неподчинение приказам грозят военным судом и расстрелом. И не только грозят!
Полевая жандармерия без лишних слов ставит к стенке людей, вся вина которых состоит только в том, что они, поддавшись инстинкту самосохранения, бросились поднимать упавшую с машины буханку хлеба. А здесь, в штабе армии, который, вне всякого сомнения, по категории питания относится к тем, кто «далеко позади» и от которого все ожидают, что сам-то он строжайшим образом выполняет свои приказы, именно здесь целыми штабелями лежит то, что для фронта уже стало одним воспоминанием и что подбрасывается как подачка в виде жалких крох».
Союзники немцев, сражающиеся бок о бок с ними венгры, румыны, хорваты, итальянцы обычно не видели и этих «крох». Причем плохое питание в их частях имело место задолго до окружения на Дону и Волге, еще во время победоносного шествия союзных армий на Сталинград.
Уже летом 1942 года венгров возмущало, что немецкие части снабжались несравненно лучше их. 27 июня начальник генштаба венгерской армии констатировал: «Часто имеют место сильные столкновения, что не способствует добрым отношениям между союзниками». О «нежелательных трениях» между немецкими властями и командованием венгерских частей говорилось и в секретном приказе хортистского командования. Командиры дивизий и полков пытались пресечь эти противоречия угрозами. В одном из приказов по 46-му пехотному полку в июне 1942 года года говорилось: «За выражение недовольства питанием виновные будут наказаны. Но все должны знать, что больше 120 г мяса и 150 г хлеба все равно никто не получит».
Не устраивал немецкий паек и итальянцев. Командование продвигавшегося к Дону экспедиционного корпуса Муссолини считало, что он должен соответствовать итальянскому уставу. В ответ на такое требование немецкое командование ответило письмом, в котором говорилось: «Немецкий солдат не имеет права на твердый паек; он получает то, что родина и интендантство могут ему предоставить. Раздача производится в зависимости от наличия продуктов. Войска берут все, что имеется, из ресурсов страны, где они находятся. В соответствии с этим принципом немецкое интендантство не может гарантировать постоянное наличие всех продуктов, составляющих итальянский паек».