Водку в дореволюционной армии и на флоте выдавали и в мирное, и в военное время, но, судя по признанным во всем мире высоким боевым качествам русских солдат, алкоголиками они не становились. По описаниям очевидцев, когда перед Бородинским сражением солдатам Кутузова стали раздавать по положенной чарке, многие пить отказались, заявив, что «не такой сегодня день, чтобы зельем его поганить». В 1908 году винная порция (3 чарки в неделю) по приказу военного министра была заменена «чайными» деньгами. Узаконенная выдача водки в нашей армии была восстановлена зимой 1940 года во время советско-финского военного конфликта. Тогда бойцам (вместе с салом) по приказу наркома обороны СССР К. Ворошилова выдавался стеклянный пузырек со спиртом емкостью в сто граммов. С той поры, очевидно, и пошло выражение «наркомовские сто граммов».
Выдача водки (100 г в день на человека) в действующей Красной армии началась с 1 сентября 1941 года. За время войны порядок неоднократно менялся. Уже весной 1942 года вышел приказ наркома обороны, по которому ежедневная выдача водки сохранялась только для военнослужащих частей передовой линии, имеющих успехи в боевых действиях, правда, уже по 200 г на человека в день. Всем остальным военнослужащим передовой линии полагалось по 100 г на человека в революционные и общенародные праздники, а также в день формирования части.
Очень скоро 200 г в день показалось многовато, и уже в июне 1942 года было приказано ежедневную выдачу водки сохранить в размере 100 г «только тем частям передовой линии, которые ведут наступательные операции».
В Приказе «О порядке хранения и выдачи водки войскам действующей армии» № 0470 от 12 июня 1942 г. говорилось о том, что «всем остальным военнослужащим передовой линии выдачу водки в размере 100 граммов на человека производить в следующие революционные и общественные праздники: в дни годовщины Великой Октябрьской социалистической революции — 7 и 8 ноября, в День Конституции — 5 декабря, в день Нового года — 1 января, в День Красной армии — 23 февраля, в дни Международного праздника трудящихся — 1 и 2 мая, во Всесоюзный день физкультурника — 19 июля, во Всесоюзный день авиации — 16 августа, а также в день полкового праздника (сформирование части)».
Пункт 4 Приказа № 0470 гласил:
«Для хранения водки организовать особые хранилища при фронтовых и армейских продовольственных складах.
Назначить заведующего хранилищем и одного кладовщика из числа специально подобранных честных, проверенных лиц, могущих обеспечить полнейшую сохранность водки.
Хранилища после приемно-расходных операций опечатывать, ставить караул.
В состав караула выделять строго проверенных лиц».
Подписал документ заместитель народного комиссара обороны СССР генерал-лейтенант интендантской службы Хрулев.
С ноября 1942 года состав бойцов и командиров, получающих по 100 граммов в день, вновь расширился. Теперь он распространялся и на находящихся в окопах на передовых позициях: подразделения, ведущие разведку; артиллерийские и минометные части, приданные для поддержки пехоты и находящиеся на боевых позициях; экипажи самолетов по выполнению ими боевой задачи. По Закавказскому фронту было приказано выдавать вместо 100 граммов водки 200 г крепленого или 300 г столового вина.
От фронтовиков приходилось слышать, что порой вместо водки им выдавали спирт, особенно зимой. Вот что рассказывал участвовавший в прорыве ленинградской блокады в январе 1943 года водитель фронтовой полуторки Александр Мирошниченко:
«По северному пайку получали мы 100 граммов спирта в день. Я не курил, и у меня выходило 200 граммов — выменивал на табак. Но по тем морозам ни разу не помню, чтобы крепко опьянел. Немного погреет тебя спирт, и все — опять замерз. Выскакиваешь и мотаешь круга вокруг машины.
Многие же молодые бойцы не пили положенные им сто граммов вовсе. «Стали мы в оборону летом 42-го на Северском Донце, — вспоминал бывший артиллерист, а впоследствии французский партизан Спиридон Бояринов. — Через день привезли на грузовике водку, только пить ее никто не стал. Мы же не водку туда пришли пить, а Родину защищать!».
Последнее изменение, связанное с водкой, произошло в мае 1943 года, тогда выдачу водки по 100 г в сутки было приказано «производить военнослужащим только тех частей передовой линии, которые ведут наступательные операции». Причем определение того, каким именно армиям и соединениям выдавать водку, возлагалось на военные советы фронтов и отдельных армий.
С 22 июня 1943 года бойцам подразделений войсковой разведки водку полагалось дополнительно выдавать только в дни выполнения боевых заданий. Но сколько приходилось читать воспоминаний фронтовых разведчиков и выслушивать их самих, ни один не припомнит, чтобы он употреблял спиртное в дни выполнения боевых заданий.
«Перед уходом в поиск и во время его ни я, ни мои товарищи никогда не выпивали. Мы хоть и молодые были, да не дураки, — пояснял бывший командир отделения пешей разведки 47 года гвардейского танкового полка прорыва Иван Лубинец. — После удачного поиска, случалось, собирались в блиндаже и снимали напряжение как следует. Водки для нас тогда никто не жалел, и пить ее командиры не мешали».
«В разведке была возможность пользоваться этим допингом, но никогда, ни единого раза я не использовал его и теперь только благодарю свою волю», — пишет в книге «Записки фронтового разведчика» кавалер четырех орденов Славы, Герой Социалистического Труда барнаулец Василий Христенко».
Солдаты, положенную им водку употребляющие (а таких было абсолютное большинство, поскольку не выдавать положенное по пайковому довольствию спиртное вряд ли кто б тогда решился. — Авт.), делали это по-разному. В некоторых частях, по воспоминаниям фронтовиков, было принято выдавать водку не до, а после атаки. Таким образом, тем, кто выжил, доставалось ее больше. Да и по делу было получше, пожалуй.
В марте 1945 года командующий 38-й армией 4-го Украинского фронта генерал Москаленко издал распоряжение, согласно которому водка утром выдавалась только пехоте, артиллеристам же было запрещено пить до вечера и только — положенную норму.
Если же вместо водки выдавался (или добывался) спирт, пить его разведенным среди бывалых фронтовиков считалось дурным тоном. В таких случаях в один стакан или кружку наливали спирт, а рядом ставили аналогичную емкость с водой. Иногда над кем-нибудь «подшучивали»: ставили вместо воды тоже спирт. Правда, тот, кто устраивал такой «сюрприз», всегда держал наготове воду, чтобы в критический момент прийти на помощь товарищу.
Частенько солдаты, особенно те, кто постарше, подкапливали свои порции водки к празднику, либо просто спокойному моменту, чтобы как говорится, выпить по-человечески. В качестве иллюстрации к этому хочется привести отрывок из замечательной повести Виктора Астафьева, одного из лучших произведений о той войне, «Пастух и пастушка», где говорится о двух «воевавших без суеты и злобы, но по необходимости да основательно», жителях Алтайского села Ключи кумовьях Карышеве и Малышеве.
«Малышев и Карышев пивали редко, зато уж обстоятельно. Получая свои сто граммов, они сливали их во флягу и, накопив литр, а то и более, дождавшись благой, затишной минуты, устраивались на поляне либо в хате какой, неторопливо пили, чокаясь друг с другом, и ударялись в воспоминания, «советовались», — как объясняли они эти свои беседы. Потом пели: Карышев — басом, Малышев — дискантом.
По воспоминаниям командира роты 8-го офицерского штрафбата 1-го Белорусского фронта Александра Пыльцына, водку бойцам-переменникам (то есть штрафникам. — Авт.) в 1944 году выдавали так, как и обычным солдатам, чаще всего в стандартных поллитровках из расчета одну на 5 человек. (Вообще же водку на фронт доставляли, как правило, в молочных бидонах и дубовых бочках. Для производства водочной тары специальным решением Государственного комитета обороны было выделено 150 тонн гвоздей, 80 тонн металлической ленты, 25 тонн заклепок и 600 тонн обручного железа. Стеклотара тоже стала стратегическим сырьем. Управление продовольственного снабжения РККА было обязано обеспечить в полуторамесячный срок возврат на заводы не менее половины стеклянной посуды, и не менее 80 % бочек и бидонов. Тогда же в нашей стране появились первые пункты приема стеклотары. — Авт.)
Пыльцын приводит рассказ одного из штрафников по фамилии Авдеев о том, как он из-за водки да доброты душевной попал в штрафной батальон:
«Рота, как обычно, наступала в тяжелых условиях. В течение трех дней ожесточенных боев за крупный населенный пункт рота почти из пятисот бойцов потеряла больше половины убитыми и ранеными. А старшина и писарь роты получали продовольствие на весь списочный состав роты. Образовался хороший запас и американской свиной тушенки, и кое-чего другого, а главное — солидное количество спиртного! Ну не сдавать же обратно все это добро!
И решил ротный, коль уж так случилось, устроить поминки погибшим. Да заодно и обмыть награды, которых были удостоены и сам командир роты, получивший третий орден Красного Знамени, и оставшиеся в живых штатные офицеры, и кое-кто из особо отличившихся штрафников. Пригласил командир этой роты и армейское начальство, с которым имел хорошие контакты, в том числе из разведотдела штаба армии, даже некоторых офицеров армейского трибунала и прокуратуры, с кем имел дело по осужденным.
А вскоре «за злостный обман, повлекший за собой умышленный перерасход продовольствия» (это вам не колоски на хлебном поле!), оказался на скамье подсудимых и получил 5 лет лишения свободы с заменой двумя месяцами штрафбата. Не помогли ни только что полученная награда, ни присутствие на «поминках» представителей армейских карательных органов».
Однако никакие репрессивные меры не могли остановить находящихся под постоянным страхом смерти людей, тем более когда опасность становилась особенно острой. Боец сформированной в Бийске 372-й стрелковой дивизии Виктор Залгаллер вспоминал:
«Выдают новое белье. Это — к наступлению. Меняем все это белье разом на самогон к Новому году. Добавляем ротную швейную машину. Старшина ездил менять. Выделили начальству. Осталось по 800 граммов самогона на каждого. Стоим в очереди у саней. Старшина наливает в огромную белую кружку и дает брусок шпика. Пить приходится 800 граммов залпом. Оказывается, живя на снегу, это можно. Хмелея на ходу, ложусь в палатку».
Именно в этих ипостасях, когда попеременно, а когда и «рука об руку» работала на войне водка, как положенная, так и добытая по «бабушкиному аттестату». Даже называли наркомовские сто граммов на фронте часто по-медицински — дозами. «Водка для воина в бою при таком физическом и эмоциональном напряжении фактически была лекарством от сильнейших стрессов, — пишет в своей книге «Правда о штрафбатах» Алксандр Пыльцын. — От таких доз не пьянели, но дух они все-таки поднимали, силы, хоть немного, но прибавляли».
Живший перед войной в предгорьях Алтая кавалер восьми боевых орденов Михаил Сукнев вторит ему в своих «Записках командира штрафбата»:
«Три года пробыть на фронте — это было мало кому дано из тех, кто не поднялся выше комбатов, командиров батальонов и батарей! Месяц-два, а то и сутки-двое, и твоя гибель неизбежна!
Я уже знал свою норму — стакан водки, больше нельзя. Вино не берет, стакан на меня действовал как 50 граммов. А не выпьешь — из окопа не вылезешь. Страх приковывает. Внутри два характера сходятся: один — я, а другой — тот, который тебя сохранять должен.
Меня как-то вызвали в полк с передовой, что со мной случилось, не знаю. Вытащил пистолет и стал стрелять в землю. И сам не пойму, почему стреляю. Нервы не выдержали».
Хочется здесь привести и более пространное, но очень характерное воспоминание об отношении к спиртному на войне бывшего младшего лейтенанта Дмитрия Небольсина:
«Водку получали ежедневно, по сто граммов, но часто эта норма увеличивалась за счет убитых или раненых, вовремя не снятых с довольствия. Обычно водку я не пил, от нее болела голова, рвало, и поэтому свою порцию я отдавал старшине, который тут же, с покорной благодарностью выпивал за мое здоровье без всякой закуски. Но сказать, что я совсем не брал в рот хмельного, было бы неверно. Бывали случаи, когда приходилось нести дежурство на наблюдательном пункте, где почти весь световой день визжали, ухали, рвались мины, снаряды и без конца, великим множеством, роились пули. Конечно, было страшно, даже очень страшно, особенно когда мощные взрывы потрясали землю и воздух рядом с укрытием. Жизнь в течение долгих тысяч секунд висела на волоске и в любую из этих секунд могла оборваться. Вот тогда я пил.
За суточное дежурство опорожнял семисотграммовую фляжку с водкой и пьяным не был. Во всяком случае, мне так казалось, потому что, передавая данные наблюдения на командный пункт, я не получал никаких замечаний от своего начальства. От выпитой водки страх отступал, и о смерти уже не думалось. Зато к вечеру, когда наступала относительная тишина, к телу неожиданно подкрадывалось ощущение полной расслабленности и приятной истомы. Вот тут-то я чувствовал, что быстро пьянею. Тогда, укрывшись с головой шинелью или плащ-палаткой, я ложился на дно окопчика и засыпал, успев лишь приказать дежурному солдату разбудить, если что. А наутро страшно болела голова».
Но когда голова не на месте наутро, в спокойной обстановке, — это полбеды. А вот когда в бою.
Летчик Иван Кожемяко вспоминал:
«За боевой вылет давали 100 грамм. Четыре вылета сделал — вечером 400 граммов. Хоть залейся. Были, кто много выпивал. Только такие долго не жили. Вечером выпил — утром ты «негожий», а надо лететь. Полетел — сбили.
Потом комполка своей волей «полную выдачу» прекратил. Сколько бы вылетов ты ни сделал, вечером не больше 150 граммов».
А вот еще более печальный рассказ из уст Мансура Абдуллина о штурме нашими войсками местечка Червоный Прапор (Украина), где имелся спиртзавод:
«Еще до атаки солдаты перемигивались и пересмеивались, шутили: мол, непременно завод этот отобьем, только, чур, без артподготовки. После артналета полк поднялся в атаку. Фашисты оставили Червоный Прапор, и мы вошли в поселок и на территорию завода.
Спирту было много всякого: очищенный и неочищенный, в бутылках и бочках, в цистернах небольших и цистернах на рельсовом ходу. Что каждый налил в свою фляжку про запас, про это и разговору нет. Но сколько ни убеждай иного, что немцы, к примеру, могли отравить спирт, у него, видно, и в голове не умещается: как же это можно — отбить у немцев спиртоводочный завод и не напиться?! Такой вариант ему кажется противоестественным. Вот же проклятый добровольный самогипноз!
Словом, нам было приказано выйти из границ поселка с заводом и окопаться.
Не знаю, как в других батальонах, а у нас многие успели все же «подмочиться». Даже некоторые командиры взводов соблазнились. Начала вспыхивать перебранка. Кто-то кричит: «Я сотню фрицев уничтожил, я никого не боюсь!», кто-то хватается за оружие. Видимо, это и входило в замысел противника. Тридцать фашистских танков с огнеметными установками на борту на предельной скорости устремились к нам.
Это тяжело вспоминать. Трезвому да на устойчивых ногах можно и сориентироваться, и сманеврировать. Многие замечательные, геройски воевавшие люди погибли в липучем пламени огнеметов. Унизительней всего было то обстоятельство, что фашисты, очевидно, и не сомневались в успехе задуманного, когда отступали из Червоного Прапора».
Случаи, когда пьянка приводила к неоправданным потерям в бою, наблюдались не только в регулярных частях Красной армии, но и в партизанских отрядах, где дисциплина была, конечно, похуже армейской. В подтверждение этому стоит привести следующий документ.