«До этого не обращал внимания, а в войну заметил: уязвимей всего к холоду коленки. Может быть, оттого, что на коленках у человека нет ничего, сохраняющего тепло: кожа да кости, — вспоминал Мансур Абудулин. — Спасала солдата шинель. Полы у шинели длинные. В походе или в атаке это, конечно, минус: путаются в ногах, приходилось засовывать под ремень, чтоб не мешали бежать. А вот во время сна минус оборачивался плюсом: полами шинели очень удобно было укутывать стынущие ноги. Более удачную для солдата одежду не придумаешь! И материал для нее выбран подходящий: шинельное сукно не только греет хорошо, к нему и снег не липнет, и присохшая глина легко удаляется, дождь тоже с него скатывается, быстро оно сохнет. Трудней очищалась сажа».
Весной 1941 года «в помощь» шинели в РККА ввели хлопчатобумажный бушлат на вате. Рукава с хлястиками, на концах воротника — шинельные петлицы. Этот бушлат, продержавшийся до конца 60-х, предназначался для рядовых и сержантов, но иногда служил и старшим начальникам: так, в нем на передовой под Севастополем часто появлялся генерал Иван Ефимович Петров. 25 августа того же 1941 года телогрейка-подбушлатник приобрела стояче-отложной воротник с петлицами. Она застегивалась петлями-шлевками на пять больших пуговиц, а манжеты рукавов — аналогичным образом на малые; по бокам имелись шлевки для ремня. В боковые швы пол вшивались накладные открытые карманы.
В обиходе называемая фуфайкой, телогрейка исправно служила полевой верхней одеждой и бойцу, и командиру. В круговерти траншейных схваток и тесноте скоротечных стычек в разрушенных городских квартирах она была, конечно, куда удобней шинели и, делая солдата гораздо подвижней и ловчее, чем в шинели, порой попросту спасала ему жизнь. Популярная у солдат и среди младшего комсостава, знакомая ныне многим из нас по фильмам о Великой Отечественной плащ-накидка из защитной палаточной ткани, с отложным воротником и капюшоном появилась еще в 42-м, но была «узаконена» приказом наркома обороны лишь 30 апреля 1943 г. Доходя чуть ли не до края пол шинели, она застегивалась накидными петлями на две большие пуговицы, а в открытом виде удерживалась за спиной пристежным нашейным ремешком.
«До конца войны, по крайней мере в нашей дивизии и полку, младшие офицеры, сержанты, рядовые получали обмундирование одного образца, — вспоминает Евгений Монюшко, — солдатские шинели на крючках, без пуговиц; кирзовые сапоги, которые, вопреки распространенному мнению, вовсе не были «пудовыми», напротив, даже много легче обычных яловых. Но вот голенища у них очень быстро протирались на сгибах, и уже на второй месяц, если не раньше, сапоги начинали пропускать воду.
Погоны, звездочки на офицерских погонах и на шапках, пилотках были у многих самодельные. Звездочки и эмблемы, как правило, умельцы вырезали из жести, добываемой из «второго фронта» (консервных банок с американской свиной тушенкой). Пришивали их нитками. Некоторые, хорошо владевшие иглой, вышивали звездочки на погонах белыми нитками, но белые нитки быстро становились неотличимы по цвету от погон. Фуражки поблизости от переднего края носили немногие. Жили тут в одних условиях, одной семьей. И офицеры, и сержанты, и солдаты в буквальном смысле слова ели из одного котелка, пили из одной фляжки, укрывались одной шинелью вдвоем, используя вторую как общую постель. И внешнее отличие было очень невелико, заметно лишь на близком расстоянии. Эта близость, определяемая боевым товариществом, полностью соответствовала и требованиям маскировки и безопасности».
На фронте иные офицеры-окопники сражались в поношенных, добела застиранных солдатских гимнастерках, застегнутых на простые брючные пуговицы с дырками, зато некоторые сержанты и даже рядовые, обитавшие, как правило, на определенном расстоянии от передовых траншей, щеголяли в гимнастерках офицерского кроя, а штабные — нередко и в шерстяной офицерской форме. Впрочем, «Отвага» или лесенка нашивок за ранения смотрелись и на старой х/б. Надо отметить, что нашивки за ранение были введены 14 июля 1942 года: золотистые — за тяжелые, красные — за легкие или контузии. Их нашивали справа выше орденов и знаков, на их месте или рядом. (Вот по ним-то, носи их бывшие участники Великой Отечественной, сегодня можно было бы легко понять, кому и как досталось на той войне. — Авт.)
После ранения солдат или офицер попадал в санбат, а форма его — в заботливые, чаще всего женские руки.
Мария Степановна Детко, рядовая, прачка:
«Через всю войну с корытом прошла. Стирала вручную. Телогрейки, гимнастерки. Белье привезут, оно заношенное, завшивленное. Халаты белые, ну эти, маскировочные, они насквозь в крови, не белые, а красные. Черные от старой крови. В первой воде стирать нельзя — она красная или черная. Гимнастерка без рукава, и дырка на всю грудь, штаны без штанины. Слезами отмываешь и слезами полощешь.
И горы, горы этих гимнастерок. Ватников. как вспомню, руки и теперь болят. Зимой ватники тяжелые, кровь на них замерзшая. Я часто их и теперь во сне вижу. Лежит черная гора».
Валентина Кузьминична Братчикова-Борщевская, лейтенант, замполит полевого прачечного отряда:
«Вот, бывало, едем мы на подводах: лежат тазы, торчат корыта, самовары — греть воду, а сверху сидят девчата в красных, зеленых, синих, серых юбках. Ну и все смеялись: «Вон поехало прачечное войско!». А меня звали «прачкин комиссар». Это уже потом мои девчата оделись поприличнее, как говорится, «прибарахлились».
Работали очень тяжело. Никаких стиральных машин и в помине не было. Ручками. Все женскими ручками. Вот мы приходим, дают нам одну какую-нибудь хату или землянку. Мы стираем там белье, прежде чем сушить, пропитываем его специальным мылом «К», для того чтобы не было вшей. Был дуст, но дуст не помогал, пользовались мылом «К», очень вонючее, запах ужасный. Там, в этом помещении, где стираем, мы и сушим это белье, и тут же спим. Давали нам двадцать-двадцать пять граммов мыла — на одного солдата постирать белье. А оно черное, как земля. И у многих девушек от стирки, от тяжестей, от напряжения были грыжи, экземы рук от мыла «К», слазили ногти, думали, что никогда уже не смогут они расти. Но все равно день-два отдохнут — и нужно было опять стирать».
И все же, несмотря на все труды тыла и женщин в банно-прачечных отрядах, обмундирования на передовой зачастую не хватало. Причиной этому были и военные обстоятельства, и по сегодняшний день свойственная нам неорганизованность, а зачастую попросту безразличие окопавшихся в тылу интендантов к бедам сермяжного пехотного Вани. Таких тогда называли тыловыми крысами.
Вот два свидетельства бойцов 2-й ударной армии генерала Власова, побывавших в окружении в Мясном Бору.
С.П. Пантелеев, боец 50-го разведбата 92-й стрелковой дивизии:
«Морозы донимали: уже в декабре (1941 года. — Авт.) за тридцать перевалило. А мы в пилотках. Зимнего ничего так и не выдали. Шинель с убитого снимешь, обрежешь вроде безрукавки — потеплей малость. А уши, ноги, понятно, обмораживали. И признаться нельзя: за обморожение — расстрел! Нарочно обморозился, чтоб дезертировать, — вот и весь сказ.
Как-то послали в деревню разведать, есть ли немцы. Немцев в деревне не оказалось, а мне здорово повезло: у местного старика валенки купил. За валенки все деньги, что в сумке были, отдал. Старик еще гусиного сала дал — я уши и пальцы намазал».
А.С. Добров, комбат 830-го артиллерийского полка 305-й стрелковой дивизии, июнь 1942 года:
«Поляна усеяна трупами наших бойцов. Зрелище страшное. Наш старшина отряда (потом сбежал) подошел к трупу лейтенанта, на нем очень хорошая шинель. Берет шинель, мясо от костей отделяется, и на земле остается один скелет да кишащая масса червей. Старшина встряхнул эту шинель пару раз, скинул с себя лохмотья, бывшие когда-то курткой, и надел шинель. С другого командира снял сапоги — на земле осталась голая белая кость. Черви кишели в сапоге, встряхнул их, сорвал пучок травы и малость протер им внутри. Свой ошметок с ноги сбросил, накрутил тряпку на ногу вместо портянки и обулся в этот сапог. Также поступил и с другим сапогом. Встал и, как ни в чем не бывало, зашагал. Всякое нам приходилось видеть, но такое — впервые. И знаете, даже нас, бывалых, покоробило».
Довольно часто из-за отсутствия нашего красноармейцам и командирам-окопникам приходилось использовать трофейное обмундирование и обувь (немцы, кстати сказать, нередко делали точно так же).
«Мы передвигались со связью в передовых рядах пехоты, — вспоминал бывший командир взвода из 382-й стрелковой дивизии И.Д. Никонов. — Раз послал я Гончарука в тыл полка взять один аппарат вместо поврежденного. Ждем, ждем, а его все нет. Вдруг звонок. Запрашивает заградотряд: «У вас боец Гончарук есть?». Говорю: «Есть».
— Где он сейчас?
— Послан за аппаратом.
— Почему в немецкой шинели?
— Свою сжег, снял с убитого немца, пока другой не достанет.
Через некоторое время идет Гончарук, ругается: «Вот тыловые крысы, своих ловят!».
Михаил Сукнев, командир стрелкового батальона, Волховский фронт:
«С середины января по июль 1942 года батальон не мылся в бане. Не менял белье. Я обносился вконец. Сапоги носил немецкие с широченными голенищами. Белье — из черного шелка, даже паразиты скатывались, и мы были относительно чистыми.
С тыловиками случались у меня крутые разговоры. Обносились мы, как я уже сказал, до того, что с трупов немцев снимали сапоги. Вот до чего довели нас свои снабженцы! Прихожу к ним:
— Дадите обмундирование?
— Да вас все равно поубивают там.
— Сейчас же чтобы было! Иначе взлетите на воздух. Гранату брошу, я успею уйти, но вы уже тут останетесь! — кричу я.
— Сейчас, сейчас! Пиши, Костя, одеть первый батальон!».
Резюме всему вышесказанному можно, пожалуй, прочесть в книге под названием «В смертельном бою», автор которой офицер 132-й пехотной дивизии вермахта Готтлиб Бидерман воевал на русском фронте без малого четыре года:
«Русский солдат проявил себя крайне трудным противником, который, если правильно мотивирован, может вынести самые тяжелые условия. Стандартная летняя форма состояла из просторной цвета хаки гимнастерки и брюк, сшитых из легкого материала. Зимой использовался плотный шерстяной стеганый материал, который обеспечивал великолепную теплоизоляцию в холодном климате. Плотную шинель русские солдаты носили с собой в любое время года, используя ее и как одеяло, и как форму в зависимости от ситуации.
Русскому солдату выдавались сапоги на несколько размеров больше, чем его нога, поэтому он мог в суровые зимние месяцы набить их соломой или бумагой. Это служило эффективной и практичной защитой от изнурительных морозов, из-за которых погибло так много наших солдат. В последние месяцы войны войска Красной армии часто экипировались большими валенками, которые обладали отличной изоляцией. К сожалению, наши сапоги выдавались точно по размеру, и на Крымском фронте мы считали себя счастливчиками, что пострадали от суровой зимы куда меньше, чем дивизии на северных участках фронта.
Вермахт и Красная армия, вцепившись друг в друга, почти четыре года вели смертельную схватку, и за это время разница между двумя армиями, столь явная вначале, стала постепенно исчезать. Немецкий солдат тоже научился искусству импровизации и из необходимости жил в основном за счет земли, так как система снабжения медленно рушилась. Из практических соображений и, порой, необходимости даже формою противники стали походить друг на друга; то же можно сказать и об оружии и тактике ведения боя. В конечном счете наши окопники легче стали отождествлять себя с врагом, с которым вели жестокий бой, чем с лощеной и утонченной армией, которую они давным-давно знали в Германии».
Незадолго до войны для женщин-военнослужащих РККА было введено действительно удобное и практичное обмундирование. Оно состояло летом из темно-синего берета со звездой, защитной гимнастерки, шерстяной или хлопчатобумажной юбки, черных чулок, сапог или ботинок и шинели, застегивающейся на левую сторону. Зимою — шлем-буденовка, суконная юбка и гимнастерка, шерстяные гетры, открытый френч цвета хаки и перчатки. Наряду с беретом можно было носить и пилотку. Правда, по воспоминаниям защищавших Родину женщин и девушек, такого обмундирования и в запасных частях, и на фронте никто из них в глаза не видывал, и довольствоваться им приходилось куда меньшим.
«Смотрю теперь фильмы о войне: медсестра на передовой, она идет аккуратненькая, чистенькая, не в ватных брюках, а в юбочке, у нее пилоточка на хохолке. Ну неправда! — говорила писательнице Светлане Алексиевич бывший санинструктор Софья Дубнякова. — Разве мы могли вытащить раненого, если бы были такие. Не очень-то в юбочке наползаешь, когда одни мужчины вокруг.
А по правде сказать, юбки нам в конце войны только выдали, как наряд. Тогда же мы получили и трикотаж нижний вместо мужского белья. Не знали, куда деваться от счастья. Гимнастерки расстегивали, чтобы видно было»
Необходимость носить мужскую одежду для большинства женщин-фронтовичек была довольно серьезным испытанием.
Нонна Смирнова, рядовая, зенитчица:
«В роте по своему росту и комплекции я оказалась самой маленькой: рост сто пятьдесят три сантиметра, обувь тридцать пятого размера и, естественно, военной промышленностью такие мизерные размеры не шились, а уж тем более Америка нам их не поставляла. Мне достались ботинки сорок второго размера, надевала и снимала их, не расшнуровывая, и такие они тяжелые, что я ходила, волоча ноги по земле. От моего строевого шага по каменной мостовой высекались искры, и ходьба была похожа на что угодно, кроме строевого шага. Жутко вспомнить, каким кошмарным был первый марш. Я готова была совершить подвиг, но не готова была вместо тридцать пятого носить сорок второй размер. Это так тяжело и так некрасиво! Так некрасиво!
Командир увидел, как я иду, вызвал из строя:
— Смирнова, как ты ходишь строевым? Что, тебя не учили? Почему ты не поднимаешь ноги? Объявляю три наряда вне очереди.
Я ответила:
— Есть, товарищ старший лейтенант, три наряда вне очереди! — повернулась, чтобы идти, и упала. Выпала из ботинок. Ноги были в кровь стерты.
Тогда и выяснилось, что ходить я уже не могла. Ротному сапожнику Паршину дали приказ сшить мне сапоги тридцать пятого размера из старой плащ-палатки».