Согласно официальной установке немецких властей, заработная плата на производстве и рыночные цены должны были остаться на уровне, существовавшем до оккупации. Действительность же была совсем иной.
В оккупированной Белоруссии зарплата большинства рабочих составляла от 200 до 400 рублей, высококвалифицированных — до 800 рублей в месяц, а директор завода «Металлист» в Борисове Поленчук получал 2500 рублей. Но даже этих денег не хватало на пропитание. Ведь на базаре пуд муки стоил 1000–1500 рублей, пуд картофеля — 500–700 рублей, литр молока — 30–40 рублей, яйца — 120–150 рублей за десяток, табак — 150 за 50-граммовую пачку, воз дров — 300–400, сахарин — 40 за 100 таблеток, поношенные туфли — 1500–2000, шерстяные брюки — 300–1000 рублей. Выручали только продовольственные пайки, повышенные для особо ценных работников, для служащих администрации и полицейских. Но подавляющее большинство трудившихся на предприятиях или в открытых немцами школах и больницах жили впроголодь. Некоторым помогали огороды.
Цены на продукты и другие необходимые для жизнеобеспечения товары все время поднимались. По данным Смоленской городской управы, за год, с лета 1942 года по лето 1943 года, цены на рынках Смоленска выросли на хлеб в четыре раза, на сало — в два с половиной, на туфли детские — в два, на мужское пальто — в пять раз.
«Население оккупированных районов находится в очень тяжелом положении, — отмечается в одном из документов штаба нашего Юго-Западного фронта, — все продукты питания и теплую одежду немцы отобрали. В городе Орджоникидзе — голод. Вследствие употребления населением в пищу мяса павших лошадей в городе эпидемия оспы. Торговли почти никакой нет, а если есть, то по непомерно высоким ценам. Так, например, литр молока стоит 40 руб., десяток яиц — 200 руб., коробок спичек — 18 руб. В городах и населенных пунктах промышленность не работает, за исключением небольших частных мастерских и мелких шахт. На базаре в Макеевке сильно развита спекуляция. Буханка хлеба стоит 150–200 руб., стакан пшеницы — 15 руб».
Практически такие же цены на хлеб и зерно были на базарах оккупированного фашистами Ржева (хлеб — 100 200 рублей, одно яйцо — 20, немецкий леденец «Бом-Бом» — 100 рублей штука и т. д.), да и в других, оставшихся под немцами, городах было не лучше, если не хуже.
«На весь город имеются всего два спекулянта, которым разрешено ездить в тыл за продуктами. Они потом эти продукты меняют на вещи. За деньги ничего купить нельзя. Да и деньги все исчезли, — пишет в своем дневнике в ноябре 1942 года Лидия Осипова. — Хлеб стоит 800–1000 рублей за килограмм, меховое пальто — 4000–5000 рублей.
Совершенно сказочные богатства наживают себе повара при немецких частях. Продали мои золотые зубы. Зубной врач за то, чтобы их вынуть, взял с меня один хлеб, а получила я за них два хлеба, пачку маргарина, пачку леденцов и полпачки табаку. Продавать и менять, кажется, совсем уже нечего. Решилась я и пошла продавать свое обручальное кольцо к одному немецкому повару. Этот негодяй предложил мне за кольцо в 15 граммов червонного золота один хлеб и полпачки табаку. Я отказалась. Лучше помереть с голоду, чем потакать такому мародерству.
…Посоветовали мне сходить в комендатуру к повару, который только что прибыл на фронт и еще не разжирел. И произошло настоящее чудо. Повар взял мое кольцо… ухватил мой рюкзак и стал сыпать в него муку безо всякой мерки. Скреб совком по дну бочки и ругался, что муки мало. Насыпал примерно треть рюкзака. Потом спросил, хочу ли я сахару. САХАРУ! Пихнул пакет сахару в 2 кг. Я осмелела и попросила хлеба. «Фюр дих» («для тебя»), — пробормотал повар и положил три хлеба. Увидел огромный кусок мяса, отрубил чуть ли не половину и тоже запихал в рюкзак. Я боялась перевести дыхание, чтобы он не опомнился и сказка бы не прекратилась»
Еще одной составляющей оккупационной «сказки» были налоги, а их поборники «нового порядка» придумали немало.
В листовке подпольного Смоленского областного комитета ВКП (б) от 10 ноября 1942 года говорилось, какие поборы придумали оккупанты:
«Каждый крестьянский двор должен вносить подворный налог — 120 руб., налог на трудоспособного — 60 руб., дорожный налог — 35 руб., налог с коровы — 100 руб, с овцы и свиньи — по 50 руб., за собаку — 100 руб., а если она не привязана — 500 руб., за кошку — 35 руб, за пропуск из деревни в деревню — 5 руб., за справку на помол зерна — 5 руб. и пропуск на мельницу — 5 руб., за дымовую трубу ежемесячно — 5 руб., за окно на улицу — 20–25 руб., за посещение больницы — первый раз — 3 руб., второй — 5 руб., за лечение — за сутки — 10 руб. (на своих харчах, со своей постельной принадлежностью).
Молока с коровы крестьянин должен сдать 360–400 литров, за невыполнение налога по молоку отбирается корова; есть деревни, в которых не найдешь уже ни одной коровы. Но это еще не все. Крестьянина заставляют платить полицейским, бургомистрам за их лакейскую службу немцам в среднем по 6 пудов хлеба с каждой деревни. Есть еще старосты деревень, писари, судьи и другие фашистские лакеи, которые также дерут с крестьян.
За невыполнение налога — штрафы, аресты, телесные наказания, расстрел и виселица. В деревне Подери Монастырщинского района за невыполнение налогов хлебосдачи повесили гражданина Магидова.
Немецко-фашистские захватчики грабят крестьян, душат их поборами и налогами, физически истребляют советских людей. По Хиславичскому району за один только февраль месяц казнено 550 человек, в Монастырщинском районе — 950 человек. Вот каков «новый порядок» и «новая земельная реформа» гитлеровцев!».
Кроме налогов, на оккупированных территориях нашей страны существовали и разнообразные штрафы в отношении жителей.
К примеру, в Смоленске Павлова Ефросинья, рабочая, 26 февраля 1942 года была наказана денежным штрафом в размере 2000 рублей и принудительными работами на срок в четыре недели за то, что «дала своей сестре для продажи военные брюки-галифе немецкого производства». Домохозяйка Поташова Анна отправилась на 10 дней в тюрьму, предварительно заплатив штраф в 200 рублей за то, что без разрешения пользовалась электричеством. Предприниматель Панков Михаил выложил 3000 рублей за торговлю сахарином, а швея Фомина Екатерина — 300 за покупку на рынке немецкого одеяла.
Штрафы в 100 рублей полагались за «нарушение постановления городского управления об очистке», «продажу в не базарный день молока» и даже за «нарушение постановления комендатуры о пребывании в чужих квартирах в запрещенные часы». Доказательством вины выступало собственное признание. Наиболее сурово нацисты и их пособники наказывали за административные правонарушения, связанные со сделками по продаже немецкого военного имущества (так же, как и наши. — Авт.).
В переименованном гитлеровцами в Лемберг Львове все евреи обязаны были нашивать на одежду желтые звезды, которые они были вынуждены покупать в специальных магазинах за огромные деньги. Отказ от их ношения карался уже просто фантастическими штрафами.
Предатели же, как всегда, устраивались получше. Причем не только явные, но и те, кто попросту считал себя предприимчивыми людьми, способными приспосабливаться к любым житейским обстоятельствам.
Всего за месяц (с 3 сентября до 11 октября 1941 года) городской управой города Старая Русса были проданы частным лицам городские строения, имеющие производственное значение, всего 36 на общую сумму 18 тыс. 400 рублей. Некая госпожа Аксенова стала владелицей электростанции со всем оборудованием, а господин Васильев получил во владение гончарный завод (и госпожа, и господин были родственниками членов городской управы. — Авт.).
Вскоре следственная комиссия, куда вошли представитель полиции и контролер новой городской управы (немцев такие детали жизнедеятельности русских не интересовали. — Авт.), проверила правильность оценки 25 строений. Их осмотрели и установили действительную стоимость, с учетом размера износа и сохранности отдельных элементов зданий, по техническим нормам и ценникам 1932–40 годов. При этом оказалось, что действительная стоимость этих объектов исчислялась в сумме 75 400 рублей.
Но это были хоть и ворованные, но все же не иудины деньги, их получали другие. К сентябрю 1942 года в Краснодаре началось формирование 7-й добровольческой казачьей дивизии, которая вскоре в районе Майкопа приняла участие в боях против Красной армии. Ее название «добровольческая» весьма условно, ибо значительная часть казаков вступила в дивизию, польстившись на различные льготы. Их семьям выдавалось вознаграждение в 500 рублей, налоги им уменьшались в два раза.
Зимой 1942–1943 годов в глубине оккупированной территории России происходила замена некоторых немецких гарнизонов «добровольческими частями». Личный состав, помимо обмундирования и питания, получал денежное довольствие. Официально оно делилось на три разряда: по первому разряду получали 375 рублей, по второму — 450 и по третьему — 525 рублей. Фактически выдаваемые суммы были меньше. В казачьих частях холостые бойцы получали по 250 рублей, а женатые по — 300. Питание, квартиры и медицинское обслуживание, как и для немецких военнослужащих, были бесплатные, причем они должны были проживать отдельно от немецких солдат и офицеров.
Особыми льготами пользовались лица, с оружием в руках боровшиеся с советским сопротивлением — каратели и бойцы так называемых «сил самообороны». Не только они, но и члены их семей освобождались от всех видов налогов и сборов.
Помимо тех, кто взял в руки оружие для борьбы со своими братьями, появилась возможность «подработать» и у людей не особенно воинственных, но тоже считавших, что деньги не пахнут.
В приказе по 26-й пехотной дивизии вермахта № 575/41 от 11 сентября 1941 года разрешалось оплачивать доносы деньгами в размере до 25 марок в каждом отдельном случае. Вместо денежной оплаты выдавалось иногда продовольствие, спирт, табак, а также скот и имущество, принадлежавшее колхозам. Наиболее активных помощников в борьбе с партизанами оккупанты наделяли земельными участками.
Из инструкции № 184, изданной немецкой военной комендатурой г. Брянска:
«Во всех оккупированных населенных пунктах вводится порядок, согласно которому все жители, до сведения которых дошли вести о заговорах против немецкой армии и распоряжениях, издаваемых немецкими властями о вредительских актах, саботаже в особенности, и о всякого рода покушениях, обязаны немедленно заявлять об этом в ближайшую немецкую воинскую часть. Упущение такого заявления карается смертной казнью. Имущество таких жителей уничтожается. Тем, кто сообщает о таких случаях, обещается вознаграждение в размере 5000 рублей».
В качестве иллюстрации к этим инструкциям и приказам можно привести запись из дневника военного журналиста Павла Лукницкого о его встрече в только что освобожденной от врага Луге с командиром партизанского отряда, а до того секретарем Лужского райкома ВКП(б) Иваном Дмитриевым, в лесах «товарищем Д». Дмитриев о чем-то спорил с прибывшими в Лугу офицерами-железнодорожниками.
«Спор был прерван вошедшим в комнату здоровым парнем с красной ленточкой поперек шапки-ушанки:
— Понимаешь, Иван Дмитриевич, оказия! Пошел я в «Военторг» за чернилами для райкома. Рубль двадцать копеек стоят. Хватился, а у меня ни копейки. И у товарищей ни у кого нет. Забыли мы, как с деньгами дела имели. Нет ли у тебя?
— А денег у меня нет. Сто двадцать тысяч было у нас. Трофейных, что мы поотбирали у перебитых немцев, которые, когда живы были, грабили население. Ну да эти деньги мы отослали самолетом в Ленинград, сдали в фонд обороны. Надо было бы мне из тех денег оставить моих тридцать тысяч!
— Каких это твоих? Зарплаты, что ли?
Иван Дмитриевич рассмеялся:
— Это ты, майор, получал зарплату, а мы. Ну, впрочем, считай как хочешь! В уплату за мою голову эти тридцать тысяч предназначались. Прихожу я в деревню Далеково, а там немецкое объявление с моей фотокарточкой: за живого тридцать тысяч рублей, четыре га лучшей земли, две коровы, табак, вино, а за мертвого — половину этого. Прочитал я, вошел в избу к одному знакомому овощеводу, говорю ему: «Ну, капитал нажить хочешь?» Два дня укрывал он меня в той самой избе, на которой объявление висело. В общем, слушай, майор, дай-ка мне рубль двадцать копеек.
И все офицеры железнодорожных войск мигом полезли в карманы. На столе разом — ворох червонцев».
Вот как пишет о том, что происходило в 1943 году на пересыльном пункте для вывозки из партизанских районов местного населения, расположенном на территории лагеря советских военнопленных в Рославле, Сергей Горелов в своей книге «В фашистском плену»:
«Очень скоро пересыльный пункт был превращен в настоящий невольничий рынок. Говорят, рабство давно отменено, утверждают, что в наше время торговать людьми нельзя. Чепуха! Вздор! Кто находился в начале 1943 года в Рославльском концлагере, может подтвердить, как немецкие фашисты торговали живыми людьми. Отношение немцев к славянам даже не может быть сравнимо с отношением американцев к неграм в XIX веке. Что там Бичер-Стоу со своей «Хижиной дяди Тома»!
Людей продавал подполковник немецкой армии Иоганн Фичер, а в продажу шел любой человек, поступивший на пересыльный пункт. Покупать, конечно, мог только немец, то есть чистокровный фашист.
Ежедневно фашистские мерзавцы приходили на пункт и выбирали себе служанку, уборщицу или няню, а то и наложницу. Они могли купить девушку или женщину и оставить ее здесь, могли купить и для отправки в Германию. Плати только денежки. Как немцы тогда говорили: надо уплатить «комиссионные».
И покупали сравнительно недорого. Девушка 1516 лет стоила от 30 до 60 марок. Женщина от 25 до 30 лет — 40 марок. Неважно, если у женщины дети, семья. Для фашистов семья ничего не стоила. Они разлучали понравившуюся им женщину с детьми, оставляя их на произвол судьбы. Ведь дети-то — славяне!».
Здесь надо отметить, что деньги имели хождение даже в гитлеровских лагерях для военнопленных. Вот как описывает лагерный «базар» в Рославле тот же Сергей Горелов:
«Около главных бараков в лагере открылся своеобразный базар. Здесь можно было купить все, что угодно. Хлебная порция в 200 граммов — вот мерило стоимости. На деньги хлебная порция стоила 30, а потом доходила и до 100 рублей. Но денег-то пленным негде было взять. Больше всего шел обмен, обычно про деньги и не вспоминали.
На базаре «торговали» положительно всем. Хлеб, печенье, консервы, мясо, конфеты, гимнастерки, брюки, шинели, даже часы — все можно найти и купить здесь. Некоторые выносили сюда свою порцию баланды с «петушком» и старались ее променять хотя бы на несколько немецких сигарет или на одну закруточку русского табачку.
Другие ухитрялись принести с работы из города даже водку, а то и бутылку самогонки. Находились «коммерсанты», которые отправлялись в госпиталь торговать чистой водой. За глоток воды из фляги брали по 25–30 рублей.
Базары пришлись фашистам не по душе. Время от времени комендант с полицейскими организовывали облавы и разгоняли такие базары. Один, два, три, даже десять полицейских еще особой роли на базаре не играли и существенного вреда принести не могли. (Полицейские в одиночку — простые продавцы или покупатели и наиболее активные сотрудники местного «казино», то есть заядлые игроки в «очко», другой игры они не признавали.)
Когда же на базаре появлялись 50–70 полицейских, да еще усиленных 5–7 немцами-автоматчиками, базар начинал волноваться. В таких случаях базар оцепляли. Оставляли лишь небольшие «ворота», где становился начальник полиции со своими приспешниками, и начиналась расправа. Пленных с базара выпускали небольшими партиями. Сначала тщательно обыскивали. Все наиболее ценное отбиралось и становилось достоянием полицейских и немцев».
«По лагерю бродит и переливается огромная толпа, напоминающая толкучий рынок, — пишет в своих воспоминаниях о лагере Саласпилс 1941 года Борис Соколов. — И действительно, как нечто естественное, такой рынок и возникает. Продается все необходимое: хлеб, картофель, капуста, одежда, обувь, и, конечно, табак. Все в мизерных количествах и по неслыханным ценам. Например, пайка хлеба размером в два спичечных коробка стоит 180–250 рублей. Столько же стоит и одна папироса. Кроме того, продается масса всевозможных кустарных изделий: колец, мундштуков, портсигаров, земляных котлет, пирогов из коры и т. п. Все изготавливается тут же из всякой дряни.
Деньги пока еще советские, так как других нет. У большинства вообще нет никаких денег, и покупать им не на что. Но это отнюдь не означает, что эти люди покидают рынок. Наоборот, они, по-моему, и есть самые активные участники торговли — ко всему прицениваются, торгуются, хулят или хвалят товары, щупают их пальцами, обнюхивают и т. п. Широко идет и меновая торговля. Меняют все на все: хлеб на табак, одежду на хлеб и прочее. Иногда возникают необыкновенные меновые комбинации. Так, на моих глазах, один, вероятно, больной язвой желудка отдал почти всю свою одежду за ложку соды.