Смотрит тетка Катерина — живой скелет. По ее лицу текут слезы, губы дрожат, не может слова вымолвить. А он стоит, смотрит и вдруг:
— Мама!
Бросилась женщина к нему. Немцы не пустили, переводчик спрашивает:
— Ваш?
И решилась тетка Катерина: будь что будет, убьют, так убьют.
— Мой, — говорит. Сама побледнела, но глаз от переводчика не отвела. Стал переводчик что-то говорить немцам, сам смеется, те тоже что-то выкрикивают, за животы хватаются. Наконец переводчик сказал:
— Ваш, берите.
Караульные, стоявшие возле пленного, отошли. Подошла тетка Катерина к нему, а он на ногах едва стоит.
Идти он не мог, выменяли на самогон да продукты санки, благо немцы гонорар не взяли, видно, довольные были от такого зрелища — смотрите, русские детей своих не различают, сказано — низшая раса.
А русские женщины посадили парня в санки да гуртом, друг дружку сменяя, привезли его домой.
Забрала его тетка Катерина к себе. Старалась поставить на ноги, да не смогла. Последние его слова были:
— Спасибо, мама.
Похоронили его на сельском кладбище по-христиански, в гробу, и крест поставили. А как же иначе? Ведь тогда у нас не знали, как хоронят мусульман, да и никто не знал, какой он веры, спросить не успели, не догадались. А вера в то время у всех нас была одна.
Занедужила тетка Катерина. Говорят, на могиле его часто бывала, да вскорости и сама преставилась. Похоронили ее рядом с могилкой того, кто в последние минуты своей жизни назвал ее мамой.
Знайте, родные, жители степей Казахстана или Ферганской долины, ваш сын покоится в далекой Руси, на сельском кладбище, рядом с русской матерью, которая в последние минуты жизни поила его с ложечки, ласковой материнской рукою поддерживала его голову».
Барнаулец Дмитрий Каланчин, оккупированный фашистами Донбасс, весна 1942 года:
«Мешочники, что шли с Донбасса по Украине от деревни к деревне менять вещи на продукты, ночевали, сменяя друг друга, в брошенных колхозных сараях, конюшнях. Одни ушли — другие приходят. Тысячи и тысячи людей так шли, плюс еще с осени 41 года разбрелись по Украине оставшиеся в окружении красноармейцы, какие к бабам прибились, а какие так и бродили, ночевали в тех же конюшнях и сараях.
Тиф гулял вовсю. И после каждой ночи в таких местах оставалось два, три, а то и больше трупов. Крестьяне вывозили их на кладбище и всех в одной яме закапывали. Холмик и все. Что за люди были, так неизвестным и осталось, их родные ничего о них не узнали».
Борис Соколов, лагерь советских военнопленных Саласпилс, Литва, зима 1942–43 годов:
«Ежедневно по утрам видишь, что почти у каждого барака валяются то один, то несколько босых и раздетых трупов. Сначала специальная похоронная команда свозит их в сарай, превращенный в мертвецкую. Затем раза два-три в день их отвозят за лагерь и зарывают в заранее выкопанных рвах. Эта грустная процессия, словно для большей торжественности, движется очень медленно. А просто сказать, десять человек, впрягшись в оглобли, с натугой волокут тяжелую обозную повозку, доверху нагруженную трупами и укрытую брезентом.
Местные миннезингеры, сложившие множество песен, воспели и это обстоятельство и поют на мотив «Колымы»:
Сергей Голубев, лагерь советских военнопленных в Рославле, зима 1941 года:
«Однажды мне пришлось слышать разговор переводчика Бифеля со старшим врачом нашего корпуса Бекешевым. Бифель рассказывал, что смертность пленных в комендатуре учитывалась по количеству вывезенных трупов из лагеря. За время с 26 декабря 1941 года и по 2 января 1942 года из лагеря вывезли 16 564 трупа.
Это только за семь дней! А за один только день 28 декабря вывезли 1852 трупа. Но ведь не всех мертвых управлялись вывозить. Целые груды трупов и около корпусов, и в самом лагере долгое время лежали на морозе, уложенные ровными рядами.
28 декабря — страшный день в лагере. Утро выдалось какое-то серое, мороз доходил до 43 градусов. Из окон нашего корпуса хорошо были видны черные неподвижные точки, рассыпанные по всему лагерю. Некоторые точки передвигались, и мы решили посмотреть, что делается на территории. С художником Николаем Морозовым мы вышли из госпиталя. Когда подошли, то оказалось, что черные точки — это замерзшие люди.
Около замерзших копошились живые. Живые раздевали умерших, брали шинели и остальное обмундирование и тут же надевали на себя снятое с трупов. Особые люди, которых в лагере называли капутчиками, собирали трупы и укладывали их в штабеля, как поленницы дров. Таких куч, или штабелей, стояло уже двенадцать, а трупы все выносили и выносили из помещений.
«Капут-бригада» (или могильщики) называлась так от часто произносимого фашистами слова «капут», то есть смерть, конец. Бригада была довольно многочисленной. Иногда состав ее доходил до 330–350 человек. Почему-то в «капут-бригаду» немцы отбирали преимущественно людей из среднеазиатских национальностей. Одеты капутчики были значительно теплее остальных, так как снимали одежду с умерших, да и питание они получали несколько больше. Нельзя сказать лучше, нет. Давали ту же баланду, и тот же хлеб с «петушком», но давали в двойном или тройном размере. Баланды они ели досыта.
На капутчиках лежала обязанность ежедневно вывозить мертвецов из лагеря на Вознесенское кладбище, расположенное тут же, рядом с лагерем. Они же должны были рыть могилы. Всю работу капутчиков можно было наблюдать из окон лагерного госпиталя.
Народ капутчики — в большинстве своем слабый, и питание им мало помогало, а земля твердая, мерзлая. Конечно, рыть такую землю слабым людям трудно. Иногда немцы помогали им, взрывая землю аммоналом, а потом заставляли капутчиков образовавшуюся яму углублять, вернее, расчищать.
Могилу делали общую, на пять-шесть тысяч трупов. В длину могила иногда достигала 80–100 метров. Трупы укладывались в вырытую яму ровными рядами и засыпались землей. На месте таких могил впоследствии возвышались большие холмы».
После освобождения американскими войсками концентрационного лагеря у немецкого городка Штукенброк (в этом лагере менее чем за четыре года нашли свою смерть порядка 65 000 человек. — Авт.) находящиеся в нем русские военнопленные перед отъездом на родину создали проект и 2 мая 1945 года поставили на лагерном кладбище памятник своим погибшим товарищам. Во время его открытия на могилы упала и скончалась у всех на глазах русская женщина.
Участник обороны Ленинграда, бийчанин Иван Карнаев, март 1942 года:
«Дорожное полотно было обозначено только санным следом. В стороне от дороги, в снегу, в отдельных местах, виднелись трупы людей. На увиденное наша голодная серая масса никак не реагировала, просто прошли мимо. Справа и слева от дороги стояли отдельные сосны. Начали переходить небольшую низинку, правее увидели работающий экскаватор.
Я подумал — надо же, уже и в городе роют окопы, значит мы идем на передовую к финнам. Но, подойдя ближе, увидели несколько автомашин с высокими решетками на бортах, доверху заполненные трупами, причем большинство трупов голые. Сюда, на будущее Пискаревское кладбище, свозили умерших ленинградцев из больниц, квартир, с обочин дорог. Увидел машины, заполненные, как дровами, голыми трупами, холодок пробежал по спине. После этой кошмарной встречи опять все притупилось, мы еле волокли ноги».
Другой защитник города на Неве, тоже житель Бийска Павел Царьков рассказывал, как сам чуть не оказался на Пискаревке. После госпиталя, находясь в команде выздоравливающих, он участвовал в патрулировании города:
«Ходил как-то в обходе, дежурил. Присел отдохнуть и задремал немножко. А меня подобрали — и в братскую могилу. Хорошо еще, что близко к кабине попал. Когда вываливали, я сверху оказался. Чую, рядом кто-то еще копошится. Оказалось, москвич Миша Иванов. Собрались мы с силами, выползли из могилы. Подобрали нас и в госпиталь, там поставили на ноги — и снова воевать.
А вообще-то я за войну две «рамы» сбил — это самолеты-разведчики такие, шесть танков подбил, сам в танке горел. Не повезло мне на минах. В одной из атак прошел одну линию обороны, вторую, а на третьей подорвался на минном поле. Идут санитары вслед за наступающими бойцами, раненых подбирают. А я что — кусок мяса. Сейчас у меня полжелудка нет, полкишечника нет, полпечени нет, череп пробит.
А следом за мужиками шли девушки-санитарки. Заметили меня, зеркальце подставили, видят — запотело.
Значит, жив. Собрали кое-как меня, отправили в полевой госпиталь, оттуда на самолете в Ярославль. Там и вернули к жизни. А те санитары взяли у меня медальон солдатский, похоронку по адресу выслали, оказывается. Приезжаю в Бийск, стучусь домой, а там опешили. Я с ними разговариваю, а они сидят и молчат. Потом уже кое-как пришли в себя, когда я закричал: «Да я же это, я, я!.».
На нашего знаменитого земляка, жителя Налобихи, на фронте артиллерийского разведчика Алексея Скурлатова (его образ благодаря болгарскому скульптору стал «известен Болгарии всей» и запечатлен в памятнике русскому солдату в Пловдиве. — Авт.) в войну приходили две похоронки, а он все же вернулся в родное село. Счастливая, по большому счету, судьба, которую не удалось разделить многим его фронтовым товарищам, так же, как и другим защитникам Отечества.
Большинство из них нашли упокоение в братских могилах, однако далеко не все. Еще и сегодня, спустя 65 лет со дня окончания Великой Отечественной, в полях, лесах и болотах малообжитых мест нашей Родины лежат не захороненными сотни тысяч солдат России. Как сказал президент Центра розыска без вести пропавших защитников Родины Степан Кашурко: «Они защитили нас, а сами остались незащищенными».
В 1242 году, по окончании ледового побоища на Чудском озере молодой князь Александр Невский разрешил праздновать победу над псами-рыцарями только после того, как были выловлены из озера и по-христиански преданы земле все погибшие. Шесть с лишним столетий назад великий князь московский Дмитрий Донской не покинул Куликово поле, пока не похоронил всех павших воинов и не срубил на воинском кладбище церковь Рождества Богородицы. Более двухсот лет назад, по окончании победно завершившегося Рымникского сражения, полководцу Суворову доложили: «Война окончена! Победа!» — «А убитые захоронены?» — «Никак нет, еще не успели». — «Пока не будет предан земле последний павший солдат, война не окончена! После будем победу праздновать!» — воскликнул князь.
18 февраля 1946 года вышло секретное Постановление СНК СССР № 405–165с «О благоустройстве могил воинов Красной армии, партизан, погибших в боях Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., и о надзоре за их состоянием», подписанное Сталиным. Постановлением вменялось в обязанность руководителям советов всех уровней совместно с военкоматами до 1 мая 1946 года взять на учет существующие могилы бойцов Красной армии и партизан, до 1 августа их благоустроить, а индивидуальные могилы, по возможности, перенести в братские либо на ближайшие военные или гражданские кладбища. Данное постановление косвенно признавало некачественность работ фронтовых похоронных команд.
Благоустроив захоронения в населенных пунктах и кое-как собрав останки с ближайших индивидуальных могил, советы отрапортовали о решении поставленной задачи. Символическое перезахоронение осуществлялось и в 50-е годы. В результате из 750 тысяч воинских захоронений в стране осталось менее 30 тысяч.
14 декабря 1989 года последним министром обороны СССР Дмитрием Язовым была издана директива, в которой говорилось:
«Главнокомандующим видами Вооруженных сил СССР, командующим войсками округов и флотами организовать совместно с местными советскими органами и общественными организациями тщательное обследование местностей, где велись боевые действия, и выявление на них не захороненных останков советских воинов и партизан, установление по возможности их личности и захоронение в торжественной обстановке с отданием воинских почестей. Проведение всего комплекса мероприятий по выявлению, захоронению и перезахоронению останков погибших воинов, приведению в надлежащий порядок воинских кладбищ и братских могил завершить в апреле 1990 г».
Занимающиеся уже много лет подряд без всяких директив подъемом и захоронением погибших воинов отряды поисковиков-подвижников начинают эту деятельность как раз в апреле, когда уже просохнет земля, но еще нет густой травы. Зимой и в весеннюю распутицу проводить такие работы практически невозможно. Потому явно показушная директива никем и не выполнялась.
В интервью журналу «Москва и москвичи» в 2006 году Степан Кошурко рассказал, что 26 мая 2000 года депутаты Госдумы единогласно приняли обращение к президенту, где говорилось: «Государственные органы фактически свернули работу, связанную с поиском неизвестных воинских захоронений и непогребенных воинских останков. Депутаты Государственной думы убеждены, что… государство обязано до конца исполнить свой долг перед всеми воинами, которые отдали свои жизни, защищая Отечество, и полагают необходимым внести изменения в Федеральный закон «Об увековечении памяти погибших при защите Отечества», возложив основную тяжесть его исполнения на правительство Российской Федерации».
Ответ последовал через 10 месяцев, но пришел он не от президента России, а от заместителя руководителя аппарата Совета безопасности РФ, координатора рабочей группы по вопросам подготовки и проведения военно-мемориальных мероприятий оргкомитета «Победа» Гладких: