Мой брат был лучшим.
Я не помню, чтобы мы когда-нибудь ругались. Спорили — да, не без этого. Но не ссорились всерьез. Мы любили друг друга больше жизни. Он заботился обо мне, даже когда еще родители были живы.
Он сильно переживал за меня, всякий раз, когда я уезжала из дома — в путешествие или командировку. Еще сильнее — из-за неудачного брака и развода. Но настоящим ударом для него стала моя связь с Ризваном. Я причинила ему боль, полюбив бездушного и отдавшись ему с головой. Это я сделала его слабым. Я убила его. Пусть не своими руками, но это сделала я.
В жизни больше не будет красок. Мое заточение — мой крест. Плата за великий грех. Я его заслужила.
Озверев, бросаюсь на Саида. Он перехватывает мои руки, сжимает запястья своими стальными пальцами и выворачивает, грозно поднимаясь над столом. А мне плевать. Боли не чувствую. С лютой ненавистью и презрением смотрю в его бессовестные глаза и цежу:
— Будь ты проклят, сволочь!
Мою талию обвивают другие крепкие руки и оттаскивают в сторону.
— Угомонись! — велит Камиль.
Дергаюсь, извиваюсь, пытаюсь пнуть его, желательно по покалеченной ноге.
— Убери от меня свои лапы, вонючий подонок!
Он отталкивает меня к стене и встает между мной и Махдаевым, который совсем не прочь разделаться и со мной.
— Стоп! Хватит! — рявкает Камиль, сжимая кулаки. — Проваливай к себе!
Я совершаю еще одну попытку напасть на Махдаева. Не могу думать. Не могу дышать. Жажду его крови. Уничтожить, растоптать, стереть в порошок. За Ризвана, за брата, за моего ребенка, за себя!
— Успокойся! — Камиль очередной раз толкает меня к стене, и я, ударившись о нее лопатками, наконец прихожу в себя.
— Я вас ненавижу, — всхлипываю сквозь душащие меня слезы. — Вы монстры.
— Пшла!
Отлипнув от стены, я иду вон. Покидаю гостиную, поднимаюсь до середины лестницы и теряю силы. Просто опускаюсь на ступеньки, сжимаюсь и плачу. Моя жизнь разбита. Грязными руками каких-то ублюдков. Мой брат погиб, потому что боролся за справедливость. Как теперь с этим жить?!
— Какого хрена, Саид?! — слышу глухое и злое рычание Камиля.
— Для тонуса.
— Для какого еще тонуса? Мы договаривались, что ты шагу без моего ведома не сделаешь.
— Это всего лишь мелкий следак.
— Ты обещал никого не трогать, если в этом не будет необходимости.
— Значит, необходимость была! — срывается на дикий ор Махдаев. — Я сопли жевать не собираюсь, Рашидов! Если у тебя кишка тонка порешить Ризвана и его близких, то это сделаю я! Мне похрен, кого гасить!
— Белов был куда важнее живым.
— Мертвым мне он нравится больше.
Щелкает затвор пистолета. Раздаются медленные шаги. Бульканье наливаемого в бокал вина. Тишина. Звяканье поставленного на стол бокала и грохот, как от удара кулаком по столу.
— Ты заставляешь меня жалеть, что я вытащил тебя из-за решетки, — рычит Камиль. — Я рискнул репутацией, безопасностью. Я из кожи вон лез, чтобы найти такое место. А ты оставил за собой кровавый след.
— Он приведет к Гафарову. Я все устроил.
— М-да… Ты устроил…
На этом их разговор обрывается. Камиль шелестит бумагами и уходит, а Махдаев начинает есть. Мне никто не мешает подобраться к нему со спины и воткнуть в его толстую шею нож. Вот только тогда я не выберусь отсюда живой, а вместе со мной погибнет и мой сын.
Поэтому собрав в себе остатки сил, я уползаю в свою комнату, вскарабкиваюсь на кровать и, уткнувшись в подушку, заглушаю свой неистовый крик. Срываю голос, раздираю простыню, мечусь в агонии, пока не отключаюсь.
Мне снится лето. Теплое и солнечное. Речка. Чистое небо. Я чую запах травы и согревающий кожу жар. Носом ловлю запах сладкой пыльцы. Прислушиваюсь к жужжанию пчелок. Бегу по узкой тропинке вниз по склону и прыгаю прямо в заводь.
— Роксана, осторожнее! — беспокоится Олег, подорвавшись с покрывала…
Все было именно так. Наше детство можно назвать самым счастливым. Мы радовались мелочам, ловили каждую положительную эмоцию. В нашем доме всегда было много смеха и любви. Но детство кончилось, навалились заботы, быт и иглы взрослой реальности. На одну из них и подсел Олег — вершить справедливость. За это он поплатился собственной жизнью.
Проснувшись среди ночи, вытираю углом одеяла мокрое от слез лицо и подхожу к окну. Завывает. Волны так и бьются о скалы. С буйством норовят смыть этот утес вместе с проклятым домом.
От мрачного вида за окном становится еще паршивее на душе. Если я выживу, то спустя годы возненавижу и себя, и Ризвана, и нашу жизнь. Лишь за то, что пострадал мой брат — человек, достойный лучшего. Тот, чьего мизинца мы не стоим.
Отогнать от себя гадкие мысли не получается. Единственный, кто спасает меня от депрессии, мой сыночек. Маленький куксящийся комочек, принесенный няней.
Кормя его, стараюсь не плакать, хоть душа и рвется на куски. Еще во время беременности врачи предупреждали, что малыш все чувствует. Он не должен плохо спать и мучиться из-за меня. Я обязана уберегать его от всего негативного.
— Роксана, вам нужно сцедить молоко, — напоминает мне няня, готовя молокоотсос.
Раньше я не обращала на это внимание. Другими заботами и собственным здоровьем была голова забита. Теперь же меня начинает напрягать их настойчивость, чтобы я регулярно сцеживала молоко, которое закупоривают в стерилизованных бутылочках и куда-то уносят. Неужели Махдаев всерьез готовится без меня растить нашего сына и заготавливает молоко?
— Я сцежу его позже, — отвечаю я, — в раковину.
— Но…
— Положи, — киваю девушке на молокоотсос. — Вы больше не получите ни капли.
— Хозяин придет в ярость, — тяжко вздыхает она.
— Меня душевное состояние вашего хозяина не заботит. Ни одного, ни другого. Лучше скажите, когда мне позволят забрать сына насовсем, а не довольствоваться этими скупыми минутами кормежки?
— Материнство слишком романтизировано в современном мире. Господин Камиль облегчает вашу жизнь. Тратьте свободное время на себя.
Она забирает у меня сына, не дав даже поцеловать его на прощание, и снова уносит в неизвестность.
Я прислушиваюсь к ее уходящим шагам, нервно покусывая губы и заламывая пальцы. Пора выяснить, где и почему содержат моего малыша.
Дожидаюсь, пока в доме станет тихо. Только тиканье больших раритетных часов в гостиной отсчитывает проклятое время.
Тик-так.
Тик-так.
Тик-так.
И так по каждому нерву — ударом, щипанием, уколом.
Я бесшумно выбираюсь из своей комнаты, осторожно прикрываю дверь и на цыпочках крадусь по коридору. От страха быть пойманной стучит в висках. И грудь давит невидимыми тисками, плющит до боли. Дышу через раз, но кажется, слишком громко.
Перебрав ногами по ступенькам, спускаюсь вниз и в потемках изучаю каждый уголок. С кухни доносятся странные звуки, похожие на всхлипы. Тихонько подхожу к приоткрытой двери и вижу Махдаева. Он стоит ко мне спиной, со спущенными до колен штанами. По обе стороны от него оголенные женские ноги с острыми красными коленками. Девушка стонет, плачет, практически воет, но он и не думает сжалиться. Трахает ее прямо на столешнице, с которой потом невозмутимо пожрет и отвалит спать.
Стиснув зубы, перевожу взгляд на напольную вазу в углу. До нее лишь нужно дотянуться, схватить и шарахнуть со всей дури по затылку этого ушлепка. Но стоит мне протянуть руку, как ее перехватывают мужские пальцы.
Поднимаю затравленный взгляд. Суровый вид Камиля не сулит мне ничего доброго. Молча помотав головой, он прикладывает палец к своим губам, веля мне не пикать, и тащит меня подальше от кухни.
— Отсюда не убежать, — шипит, пригвоздив меня к стене в гостиной.
Глазами метая молнии, прожаривает до корочки. Он и раньше был чрезмерно серьезным, циничным, но сейчас я впервые вижу на его лице столько желчи.
— Папочка, — вдруг раздается детский голосок за его спиной.
Он резко оборачивается. Позади него девочка лет пяти. В плюшевой пижамке и с мягкой игрушкой в руках. Волосики рассыпаны на плечиках. Хрупкая, красивая, нежная. Как ангелочек.
Зевнув, она трет глазки кулачком и капризничает:
— Почему мама еще не приехала?
На лице Камиля играют желваки. Я и подумать не могла, что в доме ребенок! В смысле, еще один. Его ребенок. Камиля!
— Доминика, я же тебе сказал, у мамы задержали рейс. Утром она приедет. — Он берет ее на руки, прижимает к себе и, взглянув на меня, одними лишь губами говорит: — Иди к себе.
Устраивать казнь гада на глазах у ребенка я не могу. Идея вернуться на кухню и разбить башку Махдаева терпит крах.
— А что это за тетя? — Она оборачивается и сонно смотрит на меня.
— Это мамина дальняя родственница. Она у нас переночует, а рано утром у нее рейс.
— Туда, где тепло?
— Нет, тетя полетит на север, — врет ей Камиль, унося ее вглубь коридора.
Обняв плечи руками, я опускаюсь на пол. Подгибаю колени, упираюсь в них лбом и выдыхаю. Я бессильна. Как мать, которая желает своему ребенку самого лучшего, я не могу поступать с чужими детьми жестоко. Даже если их родители настоящие уроды.
Не знаю, сколько сижу без движений. Ноги затекают. В голове воет пустота. Очухиваюсь, только когда Махдаев, застегивая на ходу ремень, провожает к двери размалеванную, но изрядно помятую девицу. Сует ей деньги в бюст и выталкивает за дверь. К счастью, это была шлюха, а не безобидная служанка. Если он и причинял ей боль, сама виновата.
Только развернувшись у двери, он замечает меня. Либо так увлекся, что потерял бдительность. Либо просто недооценил меня.
Наши взгляды встречаются. Прокручиваю перед глазами десятки способов убить его, вытрясти из него душу, если она вообще у него есть. Похоже, он размышляет о том же. Ведь звенящее между нами напряжение ощущается кожей.
— Тебя тоже отыметь? — спрашивает он. Без желания. Просто — уколоть.
— Себя отымей.
Он трогается с места, но в гостиной тут же появляется Камиль. Тормознув его, отталкивает назад и твердо просит:
— Иди спать, Саид. А ты, — поворачивается ко мне, — должна сцедить молоко.
— Не буду.
— Будешь
— А если все-таки нет? Что ты мне сделаешь?
Камиль, все так же прихрамывая, подходит ко мне, хватает меня под мышку, с силой дергает на себя и угрожающе хрипит:
— Заставлю.
Он грубо утаскивает меня в мою комнату, хлопает дверью и щелкает выключателем. Толкнув к тумбочке с молокоотсосом, скрещивает руки на груди.
— Начинай.
— Зачем вам это молоко? Вы извращенцы, что ли?
— Скажем так, это благотворительность, — отвечает он.
Конечно, я отношусь к этому заявлению скептически. Где Саид с Камилем, а где благотворительность! Они только о своих шкурах пекутся.
Отвернувшись от него, сажусь на кровать и приступаю к противной манипуляции.
— У тебя дочь, — проговариваю после утомительного молчания.
— А у тебя сын.
— С которым мне не дают видеться. Я ни разу не искупала его, не поменяла ему подгузник, не уложила его в кроватку.
— Радуйся. Когда родилась Доминика, моя жена рыдала от усталости, — усмехается Камиль.
— Вы поэтому развелись?
— Развелись? С чего ты взяла? Она в командировке.
— Я не вижу у тебя на пальце кольца, — замечаю я, покосившись на него через плечо.
— Вы с Ризваном официально женаты? — тонко парирует он. — Я не в том положении, Роксана, чтобы выбирать себе обручальное кольцо. Есть личности, которым совсем не обязательно знать о моей семье.
— Из-за нее тебя вышвырнули из общины? — предполагаю я.
Камиль поджимает губы. Странный он. Полон загадок. Угрожал, что они с Саидом будут трахать меня до полусмерти, а оказывается, что у него жена и дочь. Что-то во всей этой истории очень мутно. Но я пока не могу зацепиться на крючок, каким бы очевидным он ни был.
— Из-за Ризвана, — вдруг отвечает Камиль. — Могла бы догадаться. Он же вредитель до мозга костей. Заставил тебя сменить тихую, размеренную жизнь на прозябание в изгнании. Из-за него ты рожала в дороге. Из-за него ты здесь. Из-за него был убит твой брат. Тебе этого мало, чтобы понять, кто есть настоящее чудовище?
— Ризван ни к чему меня не принуждал. Я сама выбрала такую жизнь. А вы вынудили меня подписать документы и лишили радости материнства. Нет, Камиль, мне этого достаточно, чтобы понять, кто здесь настоящие чудовища. Ты и Саид! И поверь, когда придет час расплаты, я никого не пощажу. — Я закупориваю бутылочку, решительно подхожу к Камилю и сую ему в ладонь. — Как родитель, войди в мое положение, — делаю попытку добиться своего. — Позволь мне оставить его у себя. Не будь конченным ублюдком. Я слышала вас с Саидом, ты не одобряешь убийство Олега. — На глаза наворачиваются слезы. В груди снова щемит от тоски и боли. — Он мой сын, Камиль. Моя кровь.
— Спокойной ночи, Роксана! — отвечает он и выходит, беспощадно проигнорировав мою просьбу.