Солнце висит в зените, слепя ей глаза, и под платьем у нее скатываются бусинки пота, смачивая ткань. Солнечный свет отражается от гранита надгробного камня, ей приходится щуриться, но она все равно не сводит взгляда с букв, выгравированных пять лет назад. От ярких бликов глаза слезятся — неважно, все равно они у нее всегда на мокром месте, когда она сюда приходит. Надо было захватить темные очки. Надо было надеть платье посветлее. Надо было что-то сделать, чтобы предотвратить его смерть.
Салли сжимает распятие, висящее у нее на шее, и оно сильно впивается ей в ладонь. Она уже не может вспомнить, когда в последний раз снимала его, и боится, что если она это сделает, то свернется в маленький комочек и будет плакать и плакать, целую вечность, и остаток своих дней проведет не в силах сделать ни единого движения. Это распятие было на ней в больнице, в тот момент, когда вошел врач и сообщил ее семье прискорбное известие. Она крепко держалась за него, когда ее усаживали на стул и со скорбными лицами сообщали то, что говорили бесчисленным другим семьям, знающим, что их родные умирают, но все еще цепляющимся за надежду. Оно было у ее сердца, когда она возила родителей в дом гражданской панихиды и сидела с директором за чаем, к которому никто так и не притронулся, листая блестящие страницы брошюры с гробами, пытаясь выбрать тот, который лучше всего подошел бы ее покойному брату. То же надо было проделать с костюмом. Даже у смерти теперь была какая-то мода. Костюмы в каталогах были сфотографированы на манекенах, потому что странно бы они смотрелись на беззаботных, пытающихся выглядеть сексапильно парнях, с ослепительной улыбкой до ушей.
И с тех пор она носит это распятие каждый день и руководствуется им, пытаясь помнить, что Мартин теперь в лучшем мире, а жизнь не такая уж мрачная штука.
Она смотрела на могилу минут сорок, не в силах оторвать взгляд. Тени от растущих поблизости дубов потихоньку вытягивались. Время от времени северо-восточный ветер отрывал от веток желуди и бросал их на надгробный камень, и щелчки напоминали звук ломающихся пальцев. Кладбище раскинулось пышным зеленым ковром, тут и там прорезанным цементными дорожками; в данный момент было практически безлюдно, за исключением нескольких людей, стоящих над надгробными плитами, каждый со своей трагедией на лице. Она думает о том, не бывает ли тут днем больше народу, нет ли у кладбища часа пик. Не хотелось верить, что одни люди умирают, а другие о них забывают. Недалеко на машине-газонокосилке какой-то мужчина лавировал между могилами, выкручивая руль так, будто эта была гоночная машина; наверное, ему не терпелось поскорее закончить работу и убраться отсюда. Звук мотора доносится до нее как будто издалека. Когда-нибудь и этого мужчину, ухаживающего за кладбищем, тут похоронят. И кто тогда будет косить газоны?
Она даже не знает, откуда у нее берутся такие мысли. Смерть кладбищенского работника, час-пик на кладбище, люди, забывающие о мертвых. С ней всегда так, когда она сюда приходит. Чувствует себя совершенно разбитой, а в голове все путается, будто кто-то засунул ее мысли в шейкер и хорошенько взболтал. Она любила приходить сюда раз в месяц, хотя «любила» — вряд ли подходящее слово. Она всегда, не пропустив ни разу, приходила сюда на годовщину смерти Мартина. Сегодня как раз такой день. А завтра был бы день его рождения. Или будет. Она не была уверена насчет того, может ли у тебя быть день рождения, если ты уже в земле. Почему-то, сама не зная почему, она никогда не приходила сюда в день его рождения, только накануне. Но пропусти она этот день, и, без сомнения, это повлекло бы за собой такие же последствия, как если бы она сняла распятие. Ее родители были тут сегодня чуть раньше; это видно по свежим цветам, лежащим на могиле рядом с ее собственными. Она никогда не приходит сюда вместе с родителями. Еще один странный факт, не имеющий объяснения.
На миг Салли прикрывает глаза. Каждый раз, приходя сюда, она наталкивается на некую стену, преодолеть которую не в силах. Когда она уйдет, все снова встанет на свои места. Салли наклонилась, погладила цветы, лежащие на могиле, потом провела пальцами по буквам на плите. Ее брату было пятнадцать, когда он умер. Накануне своего шестнадцатилетия. Одни сутки между днем рождения и днем смерти. Может, меньше. Около половины суток. Часов шесть или семь. Как можно осмыслить, что он умер в пятнадцать, почти шестнадцать лет? Остальные, похороненные здесь, прожили в среднем шестьдесят два года. Она знает, потому что сама подсчитала. Прошлась между могилами, складывая цифры на калькуляторе, и потом поделила. Ей было любопытно, на сколько лет Мартина обделили. Те пятнадцать-шестнадцать лет, что он прожил на этом свете, были особенными, и тот факт, что он был умственно отсталым, на самом деле являлся благословением. Он сделал богаче ее жизнь и жизнь ее родителей тоже. Он знал, что не такой, как все, знал, что был дауном, но он так никогда и не понял, что в этом плохого. Для него жизнь заключалась в том, чтобы получать удовольствие. И что в этом неправильного?
Она так никогда и не нашла ответов на свои вопросы — ни здесь, ни где-либо еще. Ни сегодня, ни когда-либо еще.
Через час она отворачивается от могилы. Она хотела бы как-нибудь рассказать своему покойному брату о мужчине, с которым работает и который так его напоминает. У него такое же чистое сердце и такая же детская наивность. Она хочет рассказать брату об этом, но уходит, не промолвив ни слова.
Салли уходит с кладбища, продолжая думать о Мартине. Не успела она дойти до машины, а распятие уже начало потихоньку гасить ее боль.