— Поздно ночью, детектив Шредер.
— Мы нашли еще одно тело.
Что? Я начинаю шарить глазами по пробковому стенду.
— Она была мертва, детектив Шредер?
Небо над Крайстчерчем затянуто облаками, город покрыт серой пеленой. Солнца нет. Очень жарко. Влажная жара, как вчера. Рукава у меня уже закатаны. Шредер смотрит на меня так, будто я не устаю удивлять его своей сообразительностью. Я смотрю на него в ответ с таким выражением, будто в голове у меня скачут и поют, держась за руки, персонажи из сказки о докторе Сьюсе, делая все возможное, чтобы развлекать меня непрерывно.
— Да, была, Джо.
Я смотрю на стену, и мне требуется вся моя выдержка, чтобы удержаться в роли Тормоза Джо. Указываю на нее. Фотография Кэнди.
— Это она?
Он кивает.
— Ее звали Лиза Хустон. Она была проституткой.
— Опасная работа, детектив Шредер. Чистильщиком быть гораздо лучше.
Фото Кэнди — один из тех неудачных снимков, по сравнению с которыми даже фото в паспорте выглядит прилично. Фотография была сделана после того, как тело провело два дня в спальне, в удушающей жаре. Разложение не помиловало ее. Кожа вокруг волос и лица съежилась и покрылась багровыми пятнами. Еще через денек или два пятна бы почернели. Белки глаз размягчились. Одна рука изогнута и покрыта синяками. Кожа на руках похожа на мокрые перчатки. В определенных условиях человеческое тело может распасться до состояния скелета за несколько дней. Я говорю о действительно экстремальных условиях, а не об обычной облачной погоде с дождями и небольшим количеством солнца. Это также привлекает окрестных маленьких голодных животных.
— Она умерла этой ночью, детектив Шредер?
— Раньше, Джо. Точная информация у нас будет уже сегодня утром.
Патологоанатом узнает точную дату убийства, изучив личинки насекомых на ее избитом лице и в разорванном влагалище, а также сложный перелом на ее руке, в том месте, где кость выглянула наружу, крякнув «привет».
— Знаешь, Джо, тебе действительно не стоило бы смотреть на такие фотографии.
— Ничего. Я просто представляю, что это ненастоящие люди.
— Роскошь, наверное, иметь такую возможность.
— Кофе, детектив Шредер?
— Не сегодня, Джо. Спасибо.
Я захожу в свой офис. Мне безумно любопытно, как нашли тело, кто его нашел и кто прибыл на место преступления. Уж точно не детектив Трэверс. Он был связан.
Скорее всего, это был муж, вернувшийся домой, чтобы попытаться вновь наладить свою жизнь. Удивился, что за запах доносится со второго этажа. Дежавю. Неважно, дышишь ли ты носом или ртом или вообще не дышишь, запах разложения все равно настигнет тебя. Он забирает жизнь, как огонь, и, как огню, для существования ему необходим кислород, он чувствует голод, который нужно утолить. Это смысл его существования. Интересно, осмелится ли муж хотя бы раз в жизни еще раз подняться по этой лестнице?
Я слышал о случаях, когда старики месяцами держали подле себя тело умершего супруга, не желая расставаться с любимым. Они укладывали их на постель или сажали напротив телевизора посмотреть какое-нибудь шоу, и клали им на колени их любимую подушку. Поддерживали с ними разговор. Держали за руку, несмотря на то что кожа с нее слезала рваными лохмотьями. Некоторое время после папиной смерти я наблюдал за мамой, чтобы удостовериться, что она дома одна — я думал, что она вполне способна отломить приклеенную крышку урны и собрать воедино папин пепел, чтобы иметь возможность еще раз поиздеваться над бедолагой.
Помню одну историю, которую однажды прочитал в газете. Один мужик в Германии умер, и, несмотря на то, что его разлагающееся тело воняло, никто из соседей не захотел беспокоить его. Он пролежал так пару месяцев, пока его арендодатель не пришел за деньгами. Его съели собственные кошки, которых у него была целая стая, и к тому времени от него кроме костей практически ничего не осталось…
Мою полы. Протираю окна. Со мной говорят как с идиотом. За утро я подслушиваю достаточно, чтобы узнать, что отпечатки пальцев на месте нового преступления идентичны предыдущим. Частички резины с моих перчаток. Частички одежды. Волосы. Муж Даниэлы Уолкер вернулся домой, чтобы забрать свою электрическую бритву — теперь это моя бритва — и нашел ее.
Между смертями Лизы и Даниэлы имелось столько явных различий, что еще несколько детективов поменяли мнение и пришли к выводу, что ловить надо двух убийц вместо одного. Каждая жертва была убита по-своему (несмотря на то, что у меня довольно однообразная работа, я не люблю повторяться во внерабочее время), но на каждом месте преступления я оставлял одни и те же улики, будь то частички одежды, нити или слюна.
Двое убийц. Теперь это основная версия. Никто из тех, кто придерживаются другого мнения, не могут объяснить, зачем убийца вернулся к месту своего преступления с шлюхой.
Как раз перед обедом я случайно пересекаюсь с голубым полицейским и здороваюсь с ним. Он не особо общителен сегодня и коротко кивает в ответ. Выглядит рассеянным и уставшим.
Итак, у меня четверо подозреваемых, за которыми надо наблюдать. Приходит время обеда, а Салли опять не принесла бутерброды. Обхожусь едой, которая у меня с собой. После обеда, в одной из аппаратных на верхнем этаже, воспользовавшись компьютером и служебными документами, я копирую личные дела каждого из четырех оставшихся подозреваемых, чтобы изучить их позднее. Меня захватывает, что мой список сужается. Единственное, что меня раздражает, это то, что, возможно, мне придется последовательно исключать каждое из имен, пока я не доберусь до убийцы. Почему следующий же подозреваемый, которым я займусь, не может оказаться тем, кто мне нужен? Почему удача отвернулась от меня? Решаю начать с тех двоих, кого я плохо знаю, с иногородних.
Я в аппаратной, чищу заляпанный краской кусок ковра. Открывается дверь, и входит Салли. Она не выглядит удивленной, застав меня здесь. Это означает, что она следит за мной. Возможно, мне также следовало бы присматривать за ней. Я выключаю пылесос.
— Как проходит день, Джо? — спрашивает она. Салли каждый раз задает мне один и тот же вопрос, как будто однажды я отвечу что-нибудь новое, вместо своего обычного «нормально» или «ок».
Решаю внести небольшое разнообразие в ее будни и произношу:
— Все просто замечательно, Салли. Как и в любой из предыдущих «вчера». Мне нравится моя работа.
— Мне тоже нравится моя работа, но, должна признаться, иногда она мне кажется скучноватой. У тебя никогда не возникает желания заняться чем-нибудь еще?
Она подходит к копировальному устройству и облокачивается на него. Материалы, которые я скопировал, надежно спрятаны у меня в комбинезоне, а оригиналы уже лежат на месте.
— Тебе не кажется, что в жизни должно быть что-то еще?
— Например? — спрашиваю с искренним интересом. Мне есть чему поучиться у этой женщины. Если у нее есть какие-то небольшие цели в этой жизни, у меня могут быть те же цели, если это поможет мне лучше играть мою роль.
— Что угодно. Все, что угодно, — говорит она, и то ли это запах пылесоса или жидкости для мытья стекол на меня повлиял, то ли еще что, но впервые слова Салли звучат так, будто она вышла за свои границы.
— Я не понимаю.
— У тебя есть мечты, Джо? Если бы ты мог быть кем угодно в этом мире, кем бы ты захотел быть?
— Джо.
— Нет, я имею в виду работу. Любую работу.
— Чистильщиком.
— А кроме этого?
— Я недостаточно кви… квал… ифициран для чего-то еще.
— А ты бы хотел быть пожарным? Или полицейским? Или актером?
— Однажды я нарисовал домик. В нем не было окон.
Салли вздыхает, и на секунду я вспоминаю документальные передачи по телевизору, в которых рассказывается, как умственно отсталые парни женятся на таких же женщинах. Наверняка они ведут подобные разговоры, когда каждый вечер раздумывают, чем бы им заняться после ужина. Я решаю покончить с этим, а заодно помочь ей выпутаться.
— Я мечтаю быть космонавтом.
— Правда?
— Ага. С детства, — говорю я, придумывая на ходу, потому что это далеко не моя мечта, это звучит как что-то, о чем мечтает любой мужчина, вне зависимости от уровня IQ.
— Я смотрел на луну и хотел ходить по ней. Я знаю, что там нельзя жить, но я бы смог там летать и лепить снежных ангелов из лунной пыли.
— Звучит здорово, Джо.
Еще бы. Решаю еще немного продвинуться в столь романтичном направлении.
— Я был бы там один. Я бы не переживал насчет того, что́ люди думают обо мне. Мне было бы спокойно.
— А ты переживаешь насчет того, что люди о тебе думают?
— Иногда, — говорю я, хотя это не совсем правда. Я только переживаю, на что люди считают меня способным. — Нелегко быть отстатым.
— Отсталым.
— Что?
— Неважно. А как насчет Бога?
— Бога? — спрашиваю я, как будто впервые слышу о таком человеке. — Думаешь, он тоже отстатый?
— Нет, конечно. Но ты когда-нибудь беспокоишься о том, что Он подумает?
Хороший вопрос. И если бы я действительно верил во все эти сказки насчет Бог-тебя-любит и Бог-тебя-покарает, тогда, конечно, я бы беспокоился. Смотрю на распятие, свисающее с ее шеи. Это символ, вводящий ее в мир как человека, который верит в ад и в рай, и во все хорошее и плохое, что есть между ними.
— Я всегда беспокоюсь, потому что Бог все видит, — говорю я, и лицо ее озаряется, потому что это именно то, что она хотела услышать.
— Ты ходишь в церковь, Джо?
— Нет.
— А надо бы.
— Мне там неловко, — говорю я, одновременно глядя себе под ноги, как будто признавая, что мне стыдно оттого, что я любящий-Господа-боящийся-Господа христианин. — Я бы хотел, но у меня никогда не получается до конца выдержать…
Выдержать что? Урок? Проповедь? Скуку? Не уверен в ответе.
— Ну, ты знаешь. Три часа сидеть на месте и слушать. К тому же некоторые вещи я не совсем понимаю.
Я поднимаю голову и улыбкой сгоняю с лица выражение пристыженности. Этот оскал большого мальчика вызывает ответную улыбку на ее лице.
— Я хожу в церковь каждое воскресенье, — говорит Салли, поднимаясь и дотрагиваясь до распятия.
— Это хорошо.
— Можешь пойти вместе со мной, обещаю, что скучно не будет.
Понятия не имею, как она собирается сдержать это обещание, разве что пастору придется нарушить как минимум половину заповедей.
— Я подумаю.
— А твои родители ходят в церковь?
— Нет.
— Если у тебя есть вера — это хорошо, Джо.
— Миру нужна вера, — говорю я, после чего Салли минут пять болтает о разных вещах, которые она вычитала в Библии. Я думаю о том, что, чтобы усвоить всю эту христианскую ерунду, ей пришлось забыть многие другие вещи, как, например, сбросить вес или завести друзей.
В конце своей речи она спрашивает, какие у меня планы на выходные. Я говорю, что у меня масса планов, что я собираюсь смотреть телевизор и спать. Слегка нервничаю, не предложит ли она заняться тем или другим у нее дома.
Но она позволяет мне сорваться с крючка.
— Я тебе когда-нибудь рассказывала о своем брате?
— Нет.
— Ты похож на него.
— Здорово, — ответил я.
— В любом случае я хотела сказать, что если тебе когда-либо понадобится помощь, или если тебе чего-нибудь захочется, например, поговорить, или выпить кофе, или еще что-нибудь, ну, я всегда в твоем распоряжении.
Еще бы.
— Спасибо.
Она лезет в карман и вытаскивает маленький клочок бумаги. На нем написан ее телефон; у нее милый аккуратный почерк, как у нормальной женщины. Когда я это увидел, то понял, что вся речь была запланирована заранее. Салли протягивает мне бумажку.
— Если тебе когда-нибудь что-то понадобится, Джо, просто звони.
— Просто звони, — говорю я, снова оскаливая зубы и запихивая бумажку к себе в карман.
— Ну, пожалуй, мне надо идти работать.
— И мне тоже, — говорю я, глядя вниз, на пылесос. Она выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Я вынимаю бумажку с ее номером из кармана и уже собираюсь разорвать, но она еще может вернуться. Лучше выбросить после работы. Или дома.
Половина пятого. Время заканчивать работу. Сегодня пятница, так что самое время заканчивать думать тоже. Если я буду слишком много работать в свободное время, то мне грозит переутомление. Усталый чистильщик — небрежный чистильщик. Поэтому, вылезая из автобуса на своей остановке, я решаю приостановить расследование на выходные. Усталый детектив — небрежный детектив.
В выходные я буду расслабляться. Попытаюсь насладиться своим обществом. Неплохо провести время с Джо. Может быть, немного понаблюдаю за рыбками. Может, навещу маму. А может, прочитаю еще один роман. Я поднимаюсь по лестнице, отпираю дверь и протискиваюсь внутрь. Мгновение спустя уже вытаскиваю папки из портфеля. Говорю себе, что не стоит их открывать и читать, но, возможно, если я просто быстренько пролистаю…
Нет. Я. Не. Должен. Работать.
Сажусь на диван. Кладу папки. Кормлю Шалуна и Иегову. Пока они едят, проверяю автоответчик. Мама не звонила. Странно.
Возвращаюсь к дивану и смотрю на папки, которые не хочу читать. Вот так, наверное, некоторые полицейские становятся фанатами своей работы. К сожалению, ты только разочаровываешься, не потому, что не работаешь, а потому, что работаешь так много и не добиваешься никаких результатов. Ты уже не можешь прекратить работать, потому что тебя вдруг перестает интересовать что-либо еще. Становишься ходячим сосредоточением.
Похоже, я сейчас как раз на данном этапе. Наверное, это что-то вроде потребности или страстного желания. Я начал это расследование. И сейчас переживаю именно то чувство, которое становится причиной стольких разводов среди работников полицейского участка. Если я сейчас же не отложу эти папки, то проведу все выходные, сидя на своей кровати и читая. Работая. Уставая. Но это испытание…
Иду к раковине и умываюсь холодной водой. Хочу ли я настолько посвятить себя работе? Кто я такой, чтобы провести все выходные, раскрывая преступление, в котором даже не особо заинтересован?
А, вот в чем проблема. На самом-то деле я заинтересован. Был заинтересован всю неделю. А как иначе? Может быть, это результат скудости моей жизни? Неужели, чтобы хорошо проводить время, мне нужно расследовать убийства? Вот она, судьба убийцы — я действительно хорошо провожу время. Конечно, в основном мне нравилось сужать круг подозреваемых, но вообще-то я наслаждался всеми сторонами процесса расследования. Мне нравятся шпионские штучки — чувствую себя как Джеймс Бонд, стремительно обыскивающий офисы и рабочие столы в полицейском участке. Долгие часы. Непрерывный напряженный мозговой штурм. Логика и реальность. Все это было весьма увлекательно.
Единственной проблемой стали ночи. Сны. Опоздания по утрам. Сбившееся расписание. Но я не хочу, чтобы моя жизнь превращалась в рутину. Окончив это расследование, я могу приняться за следующее. Осознание, что я умнее любого детектива из полицейского участка, здорово подпитывает мое самолюбие, но только ли поэтому я этим я занимаюсь?
Иногда убийство совершается исключительно ради своего эго, в особенности если оно совершается ради кого-то еще, но мне приятна мысль, что я не похож на других киллеров. Я знаю, что то, что я делаю — неправильно, но я не буду пытаться оправдать себя. Я не скажу, что Бог или дьявол заставили меня сделать это. Я не скажу, что они знали о том, что это должно было случиться. И я не буду сваливать все на несчастное детство, которое свернуло меня с ровной дороги жизни на эту грунтовку. У меня было нормальное детство, по крайней мере настолько, насколько это возможно с моей сумасшедшей матерью. Она никогда не обращалась со мной плохо и никогда не игнорировала меня — хотя, если бы она это делала, расти было бы значительно проще. Если бы она плохо обращалась со мной, это дало бы мне повод ее ненавидеть. Если бы игнорировала — это дало бы мне повод любить ее.
Если бы я и мог сослаться на свое детство и найти в нем причину того, что я стал тем, кем стал, то это была бы полная противоположность игнорирования. Это были бы непрерывные разговоры, постоянные объяснения, постоянное присутствие. Так что нет никакой глубоко зарытой причины в том, почему я вырос человеком, которому нравится убивать людей. Никаких внутренних метаний или конфликтов, или обиды на мир или родителей. Ни один из них не был алкоголиком. Не домогался меня. Я не спалил ни одной школы и ни разу не пытался поджечь собаку. Я был нормальным ребенком.
Отворачиваюсь от раковины и смотрю на город в мое маленькое окно. Там все по-прежнему серо. Еще раз умываюсь и вытираю лицо.
Насколько я хочу быть преданным этой работе?
Преданность — это сила воли. Зажмуриваюсь. Работать или не работать? Вот в чем вопрос.
Звонит телефон. Звонок застает меня врасплох, и я смотрю на телефон, ожидая, что он сейчас запрыгает по столику. Первая моя мысль — о маме. Не случилось ли с ней что? Не уверен насчет срока давности дурных предчувствий, но мне кажется, что у того, которое меня посетило вчера утром, срок уже должен был выйти. С мамой все в порядке. С мамой всегда все будет в порядке. Хватаю трубку до того, как включается автоответчик.
— Джо? Это ты? — спрашивает она, не дав мне возможности вставить слово.
— Мам?
— Здравствуй, Джо, это твоя мать.
— Мам… зачем… зачем ты мне звонишь?
— Что такое? Мне нужна причина, чтобы позвонить своему единственному ребенку, который, как я думала, меня любит?
— Я люблю тебя, мам.
— Странный у тебя способ доказать это.
— Ты знаешь, что я тебя люблю, мам, — говорю я, и мне хочется добавить, что я бы хотел хоть раз в жизни услышать от нее что-то хорошее обо мне.
— Отлично, Джо.
— Спасибо.
— Ты не понял. Это была сарказмичность.
— Сарказм.
— Что, Джо?
— Что?
— Ты что-то сказал?
— Ничего.
— Мне послышалось, что ты что-то сказал.
— По-моему связь плохая. Так о чем ты говорила?
— Я говорила, что это была сарказмичность. Просто отлично, что ты теперь думаешь, что я только внушаю себе, что ты меня любишь. Хочешь сказать, что я должна принять на веру, что ты любишь свою мать? Не понимаю, как я должна в это поверить. Ты никогда не навещаешь меня, а когда я звоню, ты жалуешься! Иногда я просто не знаю, что делать. Твоему отцу было бы стыдно, если бы он увидел, как ты со мной обращаешься, Джо. Стыдно!
Какая-то часть меня хочет плакать. Другая — кричать. Не делаю ни того, ни другого. Сажусь, и голова моя медленно опускается на грудь. Думаю о том, какой была бы жизнь, если бы вместо папы умерла мама.
— Прости, — говорю я, зная, что проще извиниться, чем попытаться изменить ее мнение. — Обещаю исправиться, правда, мам.
— Правда? Вот он, настоящий Джо. Любящий, заботливый сын, которого я знала и который другим и быть не может. Иногда ты бываешь настоящим ангелом, Джо. Я так горжусь тобой.
— Правда? — я начинаю улыбаться. — Спасибо, — добавляю я, очень про себя надеясь, что она не «сарказмична».
— Я была сегодня у врача, — говорит она, меняя тему, точнее, приступая к теме, ради которой она и звонила.
Врача? О господи.
— Что случилось?
— По-моему, я ходила во сне, Джо. Сегодня утром я проснулась на полу, а дверь в спальню была распахнута настежь.
— На полу? Господи. С тобой все в порядке?
— А ты как думаешь?
— Что врач сказал?
— Он сказал, что это был эпизод. Ты знаешь, что такое эпизод, Джо?
Мне уже больше хочется плакать, чем кричать. Я думаю о Фэй, Эдгаре, Карене и Стьюарде — героях любимого маминого сериала. Да, я знаю, что такое эпизод.
— Что за эпизод?
— Доктор Костелло сказал, что волноваться нечего. Он дал мне какие-то таблетки.
— Что за таблетки?
— Не знаю. Я тебе расскажу подробнее, когда ты придешь. Я приготовлю котлеты. Твои любимые, Джо.
— С тобой точно все в порядке?
— Похоже, доктор Костелло действительно так считает. Так во сколько ты придешь?
Внезапно я начинаю сильно сомневаться, что эпизод имел место быть. На самом деле я почти уверен, что мама все это придумывает, чтобы я почувствовал себя виноватым.
— А тебе надо будет проходить еще какие-нибудь обследования?
— Нет. Часов в шесть? Половина седьмого?
— Никаких обследований? Почему? Что они еще собираются сделать?
— У меня есть таблетки.
— Просто я волнуюсь.
— Мне станет лучше, когда ты придешь.
Делаю глубокий вдох.
— Я не могу прийти, мам. Я немного занят.
— Ты всегда занят, никогда не уделишь матери немного времени. Ты все, что у меня есть, и ты это знаешь. С тех пор как твой отец умер. Что с тобой будет, когда я умру?
Это будет рай.
— Я зайду в понедельник, как обычно.
— Надеюсь, мы выясним это в понедельник.
Внезапно разговор обрывается.
Я встаю и вешаю трубку. Иду к своему продавленному дивану. Сажусь и кладу ноги на обшарпанный кофейный столик. Тишина в комнате стоит такая, что я слышу, как насос гоняет воду по аквариуму. Задумываюсь о том, как было бы спокойно, если бы я был золотой рыбкой и моя память удержала бы только последние пять секунд разговора с моей матерью.
Снова смотрю на папки. Если я их просмотрю, по крайней мере, я перестану думать о матери. Котлеты в понедельник. Это прелюдия к ее ворчанию насчет того, что я не живу с ней, что у меня нет личной жизни, что у меня нет «БМВ». Если я начну читать, смогу ли я выкинуть ее из головы?
Думаю, попробовать стоит.
Я беру папки и начинаю листать их содержимое.