Газета меня уже не интересует. Что толку читать новости, если я же являюсь их причиной? Поэтому я складываю ее пополам и кладу рядом с собой на кровать. На пальцах остаются следы типографской краски. Вытираю их о покрывало, одновременно изучая Анжелу. Взгляд у нее такой, будто она пытается переварить какие-то очень плохие новости: например, о том, что ее отца только что задавила машина, или о том, что у нее кончились духи. Разглядываю ее полотенце, которое практически соскальзывает с ее тела. Она чертовски хороша, стоя вот так, почти обнаженной.
— Меня зовут Джо — говорю я, протягивая руку к портфелю. Из всех ножей, которые я там припас, выбираю второй по величине. Острое лезвие, изящный швейцарский дизайн. Поднимаю его. Мы оба его видим. Но ей он кажется больше, хотя я к нему ближе. Это такой фокус перспективы.
— Может, ты читала обо мне. Я на первых полосах.
Анжела — высокая женщина с длинными ногами и белокурыми волосами (натуральными, естественно), которые падают вниз, к ногам. У нее безупречная фигура с соблазнительными изгибами, которые и привели меня к ней. Миловидное личико, благодаря которому она могла бы рекламировать в журналах линзы или губную помаду. Голубые глаза, сейчас полные страха. Этот страх меня возбуждает. Этот страх говорит мне, что она обо мне читала, может быть, даже слышала обо мне по радио или видела передачи по телевизору.
Она начинает мотать головой, как будто отвечая «нет» на все те вопросы, которые я еще не успел задать. Капельки воды с ее волос разлетаются во все стороны, как будто в комнате идет дождь, только горизонтальный. Пряди волос мотаются за ее спиной, мокрые кончики бьются о стены и о косяк двери. Описав полный круг, пара прядей шлепает по ее щеке и прилипает. Она начинает медленно пятиться, будто ей есть куда сбежать.
— Че… Чего ты хочешь? — спрашивает она. Вся злость и уверенность в себе, прозвучавшие в ее первом вопросе, испарились в тот момент, когда я вынул нож.
Я ухмыляюсь. Я много чего хочу. Хочу красивый дом. Классную тачку. Ее магнитофон играет все ту же песню — теперь это уже наша песня. Да. От магнитофона я бы тоже не отказался. Но ничего этого она мне дать не может. Было бы здорово, если б могла, но жизнь — не такая простая штука. Решаю пока оставить эти мысли при себе. У нас еще найдется время для разговоров.
— Прошу вас, пожалуйста, уйдите.
Эту фразу я уже слышал столько раз, что меня разбирает зевота, но я сдерживаюсь, потому что я человек вежливый.
— А ты не слишком любезная хозяйка, — говорю я ей вежливо.
— Ты псих, я сейчас позвоню… ммм… в полицию.
Она что, действительно такая дура? Она думает, что я просто буду тут стоять и смотреть, как она звонит за помощью? Может, мне еще сесть на диван, кроссворд порешать, подождать, пока не арестуют? Я начинаю мотать головой, как только что делала она, только волосы у меня сухие.
— Ну, попробовать ты, конечно, можешь, — говорю я, — если телефон на месте.
Телефона на месте не было. Я снял трубку, когда ел пиццу, ее пиццу.
Она разворачивается и пытается спрятаться в ванной как раз в тот момент, когда я кидаюсь к ней. Она шустрая. И я шустрый. Бросаю нож. Лезвие над рукояткой, рукоятка над лезвием. Весь фокус бросания ножа — в равновесии… если ты профессионал. А если нет, то все сводится к везению. Нам обоим не помешало бы сейчас немного везения. Лезвие слегка задевает ее руку, с лязгом отскакивает от стены и падает на пол в то мгновение, когда она огибает дверь. Она захлопывает ее и запирает, и я, даже не притормозив, с разбегу влетаю в эту запертую дверь, косяк которой чуть вздрагивает.
Отступаю на пару шагов. Я всегда могу уйти домой. Собрать свои вещи. Закрыть портфель. Снять резиновые перчатки. И уйти. Но это сильнее меня. Я очень привязан и к своему ножу, и к своей анонимности. А значит, мне придется остаться.
Она начинает звать на помощь. Но соседи ее не услышат. Я это точно знаю, потому что все заранее выяснил. Этот дом находится в глубине района и торцом выходит на пустырь, мы на втором этаже, и никого из соседей нет дома. Все дело в подготовке. Чтобы чего-то в жизни добиться, надо обязательно готовиться и все делать тщательно.
Я пересекаю спальню и выбираю еще один нож. На этот раз самый большой. Направляюсь обратно к ванной, но вдруг в комнату входит кот. Животное оказалось жутко дружелюбным. Наклоняюсь и глажу его. Он начинает тереться о мои руки и урчать. Беру его на руки.
Возвращаюсь к двери в ванную и зову ее:
— Выходи или я сломаю твоему коту шею.
— Пожалуйста, пожалуйста, не трогайте его.
— Выбор за тобой.
Теперь я жду. Как приходится ждать любому мужчине, когда женщина в ванной. По крайней мере, она перестала кричать. Почесываю Пушистику шею. Он больше не урчит.
— Господи, чего вы хотите?
Мама моя, царство ей небесное, всегда учила меня говорить только правду. Но иногда этот подход не совсем уместен.
— Просто поговорить, — вру я.
— Вы меня убьете?
Я качаю головой. Женщины…
— Нет.
Замок издает четкий щелчок, освобождая проход в ванную. Она не хочет рисковать жизнью своего кота. Наверное, дорогая порода.
Дверь медленно открывается. Я не двигаюсь, так как слишком ошеломлен ее тупостью, которая возрастает ежесекундно. Когда дверь достаточно приоткрывается, я бросаю Пушистика на пол. Киса приземляется в виде большого комка шкуры, шея ее свернута, а лапы торчат во все стороны. Она видит кота, но закричать уже не успевает. Я встреваю телом в дверной проем, и у нее не хватает сил, чтобы выпихнуть меня обратно. Она отпускает дверь и теряет равновесие. Падает и ударяется о ванну, и полотенце выскальзывает у нее из рук.
Я захожу в ванную. Зеркало все еще запотевшее. Занавеска в душе разукрашена парой дюжин утят, и все они улыбаются мне. Они смотрят в одну сторону и все одинаковые, поэтому создается впечатление, что они плывут на какую-то войну. Анжела опять начинает кричать, что до сих пор ей не особенно помогло и не поможет и впредь. Я вытаскиваю ее в спальню, и мне приходится пару раз ее ударить, чтобы вернуть все к изначально продуманному плану. Она пытается остановить меня, но у меня больше опыта по усмирению женщин, чем у нее — по самообороне. Глаза ее закатываются, и у нее хватает смелости, чтобы потерять при мне сознание.
Магнитофон продолжает играть. Может быть, когда все это закончится, возьму его с собой. Я беру ее на руки и бросаю на кровать, потом переворачиваю на спину. Затем обхожу спальню, снимая со стен семейные фотографии, а те, что на подоконниках и полках, укладывая лицевой стороной вниз. Последняя фотография, которую я переворачиваю, это ее муж и двое детей. Похоже, мужу вскоре предстоит взять над своими детьми полное опекунство.
Еще один романтический штрих — кладу свой пистолет «глок», автомат, девять миллиметров, на прикроватную тумбочку так, чтобы до него было легко дотянуться. Классная штучка. Купил его четыре года назад, когда только начинал работать. Эта игрушка стоила мне три тысячи долларов. Пистолеты с черного рынка всегда были дороже, зато анонимны. Деньги я украл у матери, она все свалила на местных хулиганов. Она одна из тех сумасшедших женщин, которые боятся класть деньги в банк, потому что не доверяют менеджерам. Пистолет — это на тот случай, если муж вернется раньше времени. Или если все-таки заглянет какой-нибудь сосед. Или, может, у нее запланирована какая-то встреча. Может, в этот момент у нее любовник к дому подруливает.
Мой «глок» — это волшебная пилюля, исключает все неожиданности.
Я срываю со стены телефон. Выдергиваю провод. Связываю проводом ее руки. Не хочу, чтобы она слишком дергалась. Привязываю ее руки к изголовью кровати.
Как раз когда я заканчиваю связывать ей ноги ее же трусиками, она приходит в себя. И сразу понимает три вещи. Первое: я все еще здесь и это не кошмарный сон. Второе: она обнажена. Третье: она связана, буквально распята на кровати. Вижу, как она отмечает каждое обстоятельство в этом ее длинном списке. Первое. Второе. Третье.
А дальше она начинает представлять то, чего еще не произошло. Четвертое. Пятое. И шестое. Я вижу, как ее воображение набирает обороты. Ее лицо напрягается, как будто она собирается задать мне какой-то вопрос. Глаза бегают туда-сюда, будто она напряженно раздумывает, на чем именно в моей персоне ей сфокусироваться. Лоб ее блестит от пота. Вижу, как она перебирает кнопки у себя в голове, ища, какую бы нажать, чтобы посмотреть на имеющиеся у нее возможности. Вижу, как она жмет их все и каждый раз попадает мимо.
Я еще раз показываю ей нож. Ее глаза наконец фокусируются на лезвии.
— Видишь это?
Она кивает. Да, она это видит. А еще она плачет.
Я подношу кончик лезвия к щеке и прошу ее открыть рот. Ей все больше не терпится мне помочь, по мере того как лезвие начинает ее царапать. Тогда я тянусь к портфелю, достаю яйцо и засовываю ей в рот. Легко сотрудничать, если вы нашли общий язык. В яйце нет ничего необычного, простое сырое яйцо. Яйца богаты протеинами. А еще из них получаются отличные кляпы.
— Если тебе неудобно, — говорю я, — дай мне знать.
Не отвечает. Наверное, ей удобно.
Возвращаюсь в ванную, нахожу полотенце, приношу его в комнату и накрываю ей лицо. Раздеваюсь и залезаю на кровать. Она почти не двигается, ни на что не жалуется, просто продолжает плакать до тех пор, пока у нее не заканчиваются слезы. Когда мы заканчиваем и я слезаю, то замечаю, что в какой-то момент яйцо проскользнуло ей глубже в горло и начало ее душить, причем небезрезультатно. Вот чем, оказывается, объяснялось то хрипение, которое я слышал чуть раньше и которое принял за кое-что другое. Упс.
Принимаю душ, одеваюсь, собираю свои вещи. Спускаюсь на первый этаж, и лица на фотографиях вдоль лестницы пристально на меня смотрят. Я жду, что они мне что-нибудь скажут или хотя бы упрекнут меня в том, что я тут натворил. Когда я выхожу на улицу и лица остаются за спиной, меня обдает волна облегчения.
Впрочем, облегчение оказывается недолгим, и скоро я вновь начинаю чувствовать себя паршиво. Опускаю глаза и смотрю на ноги, как они шагают по асфальту. Точно. Чувствую себя паршиво. Легкий депрессняк. Все пошло не совсем так, как планировалось, и в результате я отнял жизнь. Задерживаюсь в саду и срываю цветок с розового куста. Подношу его к носу и нюхаю лепестки, но это не может заставить меня улыбнуться. Укалываю палец о шип, засовываю палец в рот. Привкус Анжелы сменяется привкусом крови.
Я кладу цветок в карман и направляюсь к ее машине. Солнце все еще висит на небосводе, но уже ниже, и светит мне прямо в глаза. Жара немного спала, поэтому, наверное, тот жар, который я чувствую, идет не снаружи, а изнутри. Я хочу улыбнуться. Хочу насладиться остатком дня, но не могу.
Я отнял жизнь.
Бедный Пушистик.
Бедная киса.
Иногда животные становятся нашими пешками. И не мне спрашивать, почему так получается в этом безумном мире, где все шиворот-навыворот. И все-таки не могу избавиться от этого болезненного ощущения, возникшего от того, что я сломал маленькую кошачью шейку.
Влезаю в машину Анжелы. Мне приходится немного проехаться по газону, чтобы объехать украденную машину на подъездной дорожке. Идеальный дом, воплощение идеальной семьи, становится все меньше и меньше в зеркале заднего вида. Ухоженный сад, запах которого я уже не чувствую, похож на маленькую площадку для гольфа, когда я бросаю на него последний взгляд.
Роза из этого сада лежит у меня в кармане, она еще теплая. Проезжаю мимо трех-четырех припаркованных машин. Возвращающиеся домой люди поднимаются по подъездным дорожкам. Две старушки болтают у низенького забора о своих старушечьих проблемах. Еще одна пожилая женщина, стоя на коленях, красит свой почтовый ящик. Пацаненок развозит местную газету. Здесь все дома, и всем спокойно. Они меня не знают и не обращают внимания на то, как я проезжаю под их окнами и уезжаю из их жизни.
Постепенно январская жара становится лишь тихим ветерком. Листья шуршат в рядах березок, растущих вдоль дороги и сходящихся наверху как арка, там, где переплетаются их пальцеобразные ветки. Там заливаются птицы. Я слышу, как где-то вдалеке звуки газонокосилок завершают день и начинают вечер. Сегодня будет прекрасная ночь. Из тех ночей, что заставляют меня радоваться жизни. Из тех ночей, которыми славится Новая Зеландия.
Наконец я начинаю расслабляться. Включаю радио и слышу все ту же чертову песню, что играла в доме Анжелы. Какова была вероятность на нее наткнуться? Я подпеваю и так и въезжаю в вечер. Мои мысли оставляют Пушистика и возвращаются к Анжеле, и только тогда я снова начинаю улыбаться.