Приятно ощущать деньги у себя в кармане. Возникает чувство, что я чего-то стою, что я — важная персона. Единственное, что мне не очень нравится — это чувство вины от того, что я убил Бекки. Поверить не могу, как быстро я это сделал. Как будто свернул шею Пушистику. Единственное, чем я мог бы искупить свою вину — это если бы по дороге домой я наткнулся на шлюху, которую сбила машина.
Когда я выезжаю из переулка, скользнув фарами по ее скрюченному телу, боль начинает утихать, а когда Бекки пропадает из виду, я, отъехав подальше и застряв на светофоре, снова чувствую себя прекрасно.
Пытаюсь понять, почему Кэлхаун поступил так, как поступил, и нахожу ответ довольно быстро. Его проблема оказалась в том, что секс с проституткой Бекки не смог оживить его фантазию, которую ему хотелось претворить в реальность. Он думал, что сможет утолить свою жажду жесткого секса, занявшись им с Бекки, но, так как он платил ей, а она только притворялась испуганной, все оказалось фальшивым. Бекки не боялась за свою жизнь, и Кэлхаун это знал. Может, он это не осознавал первые несколько дней или даже дольше, но в конце концов он почувствовал потребность в чем-то гораздо, гораздо большем. Даниэла Уолкер подарила ему его фантазию. Он прекрасно осознавал, что такое хорошо, а что такое — плохо; он просчитал последствия и решил, что риск того стоит.
Я не спрашиваю себя, почему он убил невинную женщину и пощадил шлюху, особенно учитывая, что невинная женщина — цель куда более труднодоступная. Это все было частью игры, частью фантазии. Это невыразимо острые ощущения — доминировать абсолютно, быть неизмеримо сильнее и могущественнее. Проследить за Даниэлой до дома, столкнуться с ней лицом к лицу, сломать ее — наверное, это были самые острые ощущения, которые испытало его эго.
Машина едет тяжело, но это потому, что Кэнди номер два, шлюха, которая просила четыреста долларов, лежит в багажнике, куда я ее недавно запихнул. Я подъезжаю к парку, в котором Мелисса изменила мою жизнь при помощи плоскогубцев, и обхожу машину кругом.
Короткая кофточка Кэнди покрыта кровью. Ее отекшие глаза открыты и смотрят на меня, сквозь меня, и я точно не знаю, на чем она пытается сфокусироваться. Кожа у нее такая бледная, словно она была заперта в багажнике последние полгода. Сильно контрастируют с кожей ярко-красные губы цвета крови. Захлопываю багажник.
Ни в одном окне не горит свет, а из всех уличных фонарей включены не больше половины. Я вижу темные силуэты деревьев в парке. Машин нет. Пешеходов тоже. Никаких признаков жизни.
Я снова открываю багажник и смотрю на мертвую девчонку. Руки мои по-прежнему в перчатках, и я переворачиваю тело. Лужица крови под ней похожа на масло. Я снова оглядываюсь. Когда я закрывал Кэнди в багажнике, она была жива. Я снова захлопываю его, только на этот раз она мертва.
Я ее не убивал.
Снова обхожу машину, зная, что это со мной мог сделать только один человек: Мелисса. Не знаю точно когда, не знаю зачем. По той же причине, когда она пришла ко мне в квартиру и прооперировала меня. Она играет со мной. Забавляется. Что-то затевает, но что именно — понятия не имею.
Я уже внутри машины, и как только захлопнул дверь, меня вдруг останавливает движение, которое я улавливаю краем глаза. Поворачиваю голову и вижу какого-то старика, который шагает мне навстречу прямо из темноты.
— Господи, Джо, это ты?
Он подходит еще на пару шагов, и я непроизвольно пробегаюсь по нему взглядом вверх и вниз, как будто прогуливаюсь по магазину и закупаюсь жертвами. Ему давно за шестьдесят, его седые волосы зачесаны назад, а на затылке стоят торчком. Лицо его — настоящий коллаж из глубоких и длинных морщин. На носу очки, которые сломаны на переносице и держатся, похоже, на липучке.
Очки покрыты слоем пыли, и я не могу разглядеть, какого цвета его расширившиеся глаза. Он протягивает ко мне ладонь, не то чтобы указывая на меня, а так, что я начинаю подозревать, что он сейчас положит ее мне на руку. К сожалению, я почти готов ему это позволить. На нем фланелевая рубашка и коричневые вельветовые штаны. Выглядит он смутно знакомым. Я молчу. У меня нет настроения разговаривать.
— Малыш Джо? Это правда ты?
Напрягаю память, и в тот самый момент, когда окончательно фокусируюсь на его лице, в голове всплывает его имя.
— Мистер Чедвик?
— Точно, сынок. Господи, прямо не верится, — он начинает трясти головой. — Неужели малыш Джо. Мальчик Эвелин.
Он протягивает мне правую руку. На секунду я представляю себе эту руку в моем портфеле, вместе с кусочком манжета. Вылезаю из машины и пожимаю ему руку, надеясь, что он не полезет обниматься.
— Как поживает мама, Джо?
Пожимаю плечами. Мистер Чедвик всегда был довольно симпатичным мужиком, если не обращать внимания на морщины и пятна на лице, и, уж во всяком случае, в данный момент он кажется весьма дружелюбным. В его-то возрасте, он, наверное, много размышляет о смерти. Мне хочется его об этом расспросить.
— С ней все в порядке, мистер Чедвик.
— Зови меня просто Уолт.
— Без проблем, Уолт. Мама — это всегда мама. Ну, вы понимаете, о чем я.
— Все еще собирает свои паззлы?
— Ага.
Вне машины меня пробирает холод. Быстрый взгляд на покрытое тучами небо наводит на мысль, что скоро может опять пойти дождь. Если так и случится, это разрушит все мои планы.
— Она собирает их с тех пор, как я себя помню.
— Да, ей действительно нравятся паззлы.
— Поспорить готов, у нее здорово получается. Очень здорово.
— Так… ммм…. Уолт, что вы тут делаете так поздно?
— Прогуливаюсь с собакой, — отвечает он, показывая мне поводок.
Я оглядываюсь.
— А где она? В парке?
— Кто?
— Ваша собака, Уолт.
Он трясет головой.
— Нет, нет, Спарки умер два года назад.
На это мне ответить нечего. Делаю все возможное, чтобы воспринять это как шутку, но не получается. Я начинаю медленно кивать, как будто все прекрасно понимаю. Он тоже начинает медленно кивать, точно копируя мой жест. Проходит еще несколько секунд, прежде чем он нарушает молчание.
— А ты, Джо?
— Просто решил проехаться. Ну, вы знаете.
— Уже не совсем. Я больше не вожу, с тех пор как случился удар. Врачи говорят, что я больше никогда не сяду за руль. Знаешь, Джо, мне надо бы связаться с твоей мамой. Бог ты мой, вот это женщина. Таких сегодня больше не делают.
Каких таких? Таких сумасшедших? Еще как делают, Уолт. Я пожимаю плечами и ничего не отвечаю.
— А ты чем занимаешься, Джо?
— Продаю машины.
— Правда? Я как раз собираюсь купить машину, — говорит он, приводя меня в замешательство, так как только что говорил, что ему больше нельзя водить; похоже, сам он тоже в замешательстве. Мне безумно хочется знать, видел ли он труп в багажнике.
— А где ты работаешь?
— Эээ… — пытаюсь придумать название, — «Эверблю Карс». Слышали?
Он медленно кивает.
— Хорошая компания, Джо. Ты должен гордиться, что там работаешь.
— Спасибо, Уолт.
— Это одна из ваших? — кивает он в сторону машины.
— Да.
Уолт — свидетель. Симпатичный старикан Уолт Чедвик.
— Хотите прокатиться?
— А она продается?
— Ага, — прикидываю я цену, — восемь тысяч.
Он присвистывает. Так обычно делают люди, когда называешь им цену. Обычно за таким свистом следует пинок в шину.
— Ух ты, дешево, — говорит он и пытается пнуть ближайшую шину, но промахивается.
Мы залезаем в машину. Я пристегиваюсь, и Уолт тоже возится со своим ремнем. При этом он неотрывно рассматривает панель управления, кондиционер, магнитолу.
— Знаешь, Джо, я не видел твою мать с тех пор, как умер твой отец.
Завидую.
— Это была настоящая трагедия, — добавляет он, и голос его действительно звучит расстроенно.
Я ловлю себя на том, что снова киваю. Хочу сказать ему, что тоже считаю это трагедией. Хочу сказать, как это больно, что папы с нами больше нет и как бы я хотел, чтобы он был жив, но я ничего не говорю.
— Да, — аккуратно отвечаю я, тщательно контролируя интонацию.
— Я тебе тогда говорил, что я действительно соболезную?
Понятия не имею, что он мне тогда говорил. Что мне вообще говорили.
— Говорили. Спасибо.
Он открывает рот, но ничего не говорит. Как будто размышляет над чем-то.
— Ну, ты как, справился?
— Справился, — отвечаю я, не упоминая о том, какой пустой стала моя жизнь без папы.
Теперь уже он начинает кивать.
— Хорошо, Джо. Когда человек лишает себя жизни, в семье все идет кувырком, и так может продолжаться годами. К счастью, ты сумел выкарабкаться из всего этого и остаться милым молодым человеком.
Я продолжаю кивать. Когда папа покончил жизнь самоубийством, единственное, что мне хотелось сделать, это последовать за ним. У меня остались сотни вопросов, но самым главным был — почему? Мама знает, я в этом абсолютно уверен. Так же, как уверен, что она никогда мне не расскажет. Второй вопрос не менее важен: зачем он оставил меня наедине с мамой?
— Она все еще живет в Южном Брайтоне?
Я перестаю кивать. Я думаю о папе и чувствую себя подавленным. Знаю, что за мной следит Мелисса, но в данный момент мне все равно.
— Ага.
Я завожу машину.
— Прокатимся с ней как-нибудь? — спрашиваю я, потому что мне нужно сменить тему.
— Конечно, Джо.
Смотрим, как мимо проносится город. В этой части мира жизнь умерла. По дороге нам встречается всего пара машин. Проезжаем мимо заправки, у которой стоит полицейская машина. Уолт рассуждает о машине и о погоде и говорит, что его собака все время убегает.
— Господи, ну кто бы мог подумать, что я встречусь с мальчиком Эвелин? Знаешь, Джо, я ведь знаком с твоей мамой больше сорока лет.
— Да что вы.
— Мы оба теперь вдовцы. Старые и одинокие. Правда, жизнь печальная штука?
— Печальная, — соглашаюсь я.
Останавливаюсь в северной части города, свернув на длинную улицу как раз перед шоссе, где тысячи деревьев окружают нас со всех сторон. Здесь мы одни. Здесь я могу делать все, что мне вздумается.
— Может, я позвоню завтра твоей маме, напрошусь на ужин.
Положив одну руку на руль, другой я тянусь к заднему сиденью и открываю портфель.
— Я могу для тебя что-нибудь сделать, Джо?
— Да нет, спасибо.
— А мы с твоей мамой довольно близко общались до того, как она встретила твоего отца. Ты знал это, Джо?
— Нет, я этого не знал, Уолт.
— Ты не будешь против, если я ей позвоню? Я бы не прочь был вновь с ней сойтись.
Шанс предоставляется с такой очевидностью, что нож выпадал у меня из рук. В багажнике у меня Кэнди, но Уолт об этом не знает. Он не может этого знать. Он так стар, что ничего не сообразил бы, даже если бы увидел ее, и сейчас он бы что-нибудь шамкал насчет нее, задавая кучу вопросов. Закрываю портфель. Если я оставлю Уолта в живых, он будет проводить время с мамой, и она не сможет посвящать это время мне.
— Почему ты улыбаешься, Джо?
— Да так. Хотите обратно за рулем проехаться?
— Да нет, сынок, давай уж ты.
Я возвращаюсь в город. Проезжаю мимо тех же деревьев, той же заправки с полицейской машиной. Уолт болтает всю дорогу на такие темы, которые меня по молодости еще не интересуют. Что-то о диетах, болезнях и одиночестве. Рассказывает мне о маме, роется в прошлом, которое у них было до того, как она встретила отца. Уолт говорит так много, что я начинаю понимать, почему он сумел так хорошо сойтись с мамой; у него та же способность сделать из ничего нечто еще менее интересное. Его фразы перетекают одна в другую, и к ним на одном дыхании примешиваются указания, как доехать до его дома. Домик оказался маленьким и аккуратным. Очевидно, мертвая собака Уолта на газоне не гадит.
— Я позвоню твоей маме завтра утром.
— Думаю, ей это понравится. Ей будет с кем поговорить. Просто она очень любит обсуждать темы, которые, наверное, более интересны людям ее возраста; что-то насчет пенсий и рака.
Я отъезжаю и направляюсь на юг. Включаю радио и громко подпеваю. Через десять минут съезжаю с дороги и останавливаюсь среди деревьев. Трава, совершенно иссушенная последними жаркими месяцами, хрустит у меня под ногами, несмотря на то, что весь вечер шел дождик. Я снова изучаю тело, надеясь, что смогу из этого что-нибудь извлечь, думая, что Мелисса оставила мне какое сообщение. Аккуратно переворачиваю труп. Мне «улыбаются» глубокие раны. Темно-красная плоть посверкивает из-под плотных кусков кожи. У меня большие подозрения насчет того, что именно оставило такие раны. Я осторожно вытаскиваю Кэнди из багажника, чтобы не запачкаться кровью, и перекидываю ее на землю, после чего на дне багажника моим глазам предстает орудие убийства.
Мой нож.
Точнее, фотография моего ножа.
Это зрелище приводит меня к двум выводам сразу: первое, Мелисса однозначно следит за мной, и второе — у меня большие проблемы. На ноже остались мои отпечатки, как и на пистолете.
Вытаскиваю красную пластмассовую канистру с бензином и ставлю ее на землю.
В какую игру играет Мелисса? Если бы она собиралась отдать оружие полиции, то это уже давно сделала бы. Значит, хочет чего-то еще. И я уверен, что скоро она даст мне знать, что именно.
Снова запихиваю Кэнди в багажник. Ее руки все еще связаны, а рот заткнут кляпом. Это моя работа. Интересно, что она подумала, когда она так жаждала помощи, и вдруг пришла женщина и открыла багажник. Это был конец истории, которая для Кэнди закончилась плохо.
Я переворачиваю ее на бок, пытаясь аккуратно упаковать обратно, но в конце концов одна нога все равно остается торчать снаружи. Когда я пытаюсь захлопнуть багажник, ломаю ей лодыжку. Она не против.
Решаю оставить багажник открытым. Встряхиваю канистру, прислушиваясь, как внутри плещется бензин. Она заполнена где-то на четверть. Смачиваю одежду Кэнди, потом закидываю канистру к ней. Вытаскиваю из машины портфель и ножом отрезаю кофточку Кэнди. Запихиваю ее в салон, оставив кусок материи свисать снаружи; щелкаю крышечкой от канистры по капоту.
Остальную работу доделывает зажигалка.
Я уже на полдороге к дому, как вдруг вспоминаю о коте. Вокруг никого нет, поэтому никто не видит, как я краду вторую машину за вечер.
Дженнифер начинает мне улыбаться, как только я появляюсь в дверях клиники. Она смотрит на меня так, будто мы старые друзья, сто лет не видевшие друг друга.
— Привет, Джо, — говорит она, и голос ее звучит весьма соблазнительно.
— Привет.
Она ждет пару секунд, ожидая, не добавлю ли я еще чего-нибудь.
— Сейчас я его принесу.
— Спасибо.
Я как раз пытаюсь представить, как выглядела бы Мелисса в утыканном гвоздями собачьем ошейнике, когда Дженнифер выносит кота в маленькой клетке.
— Не думала, что ты его возьмешь, — говорит Дженнифер, — учитывая, что ты сказал на прошлой неделе.
— На прошлой неделе?
— Когда я позвонила, ты сказал, что тебе больше не нужны коты. Сколько их у тебя?
— На прошлой неделе? — повторяю я.
Ее дружелюбная улыбка исчезает, и на смену ей приходит улыбка настороженная.
— Я звонила тебе на прошлой неделе.
— Ах вот оно что. Я болел всю прошлую неделю, очень сильно болел. Если честно, я даже не помню, как ты звонила. Всю неделю в постели провалялся. Даже не знаю, что это на меня тогда нашло, но я почти все время был в бреду. Если ты звонила, и я повел себя по-свински — сожалею.
Хотя вообще-то это она должна была выразить сожаление — ведь это у меня отрезали яичко.
Ее настороженность тут же сменяется симпатией.
— А сейчас с тобой все в порядке?
— Сейчас уже лучше. Самое странное, что у меня и котов-то никаких нет.
Она улыбается, и я думаю о том, почему мне постоянно приходится быть таким милым по отношению к другим людям. Почему я просто не могу ее куда-нибудь отвезти и сделать с ней то же, что я делаю с остальными?
— Ну, один у тебя теперь есть. Как ты его назовешь?
— Пока не думал об этом, если честно. Предложения есть?
— Давай я позвоню, если что-нибудь придумаю, — предлагает она.
— Сколько я должен за клетку? — спрашиваю я, соображая, что, если я сейчас вытащу из кармана полиэтиленовый пакет и просто запихну кота внутрь, это будет смотреться несколько странно. Готов поспорить, клетка здорово увеличит цену и так недешевого животного.
— А тебе можно доверять, если ты пообещаешь ее вернуть?
— Вообще-то моему слову можно верить.
— Тогда ты ничего не должен, — улыбается она. — Хочешь, я тебя подвезу до дома? Или ты на машине?
Прокатиться до дома было бы неплохо, учитывая, что это предоставило бы мне шанс попробовать пару вещичек, которые я еще не проделывал после своей полукастрации. Но я тут зарегистрировался под своим именем, и полиции не составит труда меня найти.
Поблагодарив ее за предложение, я обещаю занести клетку до конца недели и прошу ее вызвать мне такси.
Клетка елозит под моими руками. Таксист что-то замечает по поводу кота, пытаясь завезти со мной разговор. Понимает, что зря пытается.
Когда я приезжаю домой, то заношу кота в ванную и захлопываю дверь. Лежа в постели, слышу, как он жалобно мяукает. Завтра куплю ему какой-нибудь еды, а себе — затычки в уши. А потом покажу ему свою квартиру.