Следующим утром мои внутренние часы будят меня, и я просыпаюсь еще одним славным утром в Крайстчерче — если верить какому-то старичку, зачитывающему прогноз погоды по радио. Вид из окна показывает нечто совсем другое — серое небо и тяжелые грозовые тучи на горизонте. Что наводит на мысль, что старичок либо спятил, либо пьян. Перед тем как уйти на работу, я некоторое время созерцаю кофейный столик. На нем лежит немного еды для рыбок. Вместо мертвого кота. Выхожу из квартиры и протягиваю мистеру Стэнли автобусный билетик. Сегодня он его пробивает. Воспринимаю это как предзнаменование. Хочу рассказать ему о своих золотых рыбках, сам не знаю почему. Я даже не знаю, есть ли ему до этого какое-нибудь дело.
Когда он высаживает меня напротив работы, мы машем друг другу рукой. Выхожу из автобуса под дождь. К обеду выглянет солнце. Гарантирую.
Погода в Крайстчерче: за один проклятый день сменяется пять времен года.
Салли отлавливает меня у лифта. Мы ведем бессмысленный разговор до моего этажа, но в общем и целом Салли выглядит довольно озабоченной, и вот она уже ушла.
У меня нет доступа в конференц-зал, поэтому в конечном счете я просто занимаюсь тем, за что мне платят. Пытаюсь не упускать из виду детектива Кэлхауна, когда он показывается поблизости. Пытаюсь понять, как он себя чувствует, но недостаточно хорошо его знаю, чтобы распознать, переживает ли он личностный кризис. Еще я поглядываю, не покажется ли Мелисса, но ее не видно. Я чищу, вытираю и делаю обычные вещи. Никто не обращается со мной сколь-нибудь необычно. Никто не окидывает меня взглядом, которого заслуживал бы серийный убийца.
В участке уже не слышно вчерашнего возбужденного жужжания, когда все думали, что расследование вот-вот ждет громкое завершение. Даже конференц-зал пуст. Я вхожу внутрь и осматриваюсь. Портрет, составленный с описания Мелиссы, висит на стене. Густые темные волосы, скулы, которых не видно (они скорее угадываются под толстым слоем щетины). Плоский нос, большие глаза, высокий лоб. На холодном расчетливом лице — неприятное выражение, как будто этот человек родился для того, чтобы быть преступником.
Фоторобот нисколько на меня не похож. Мои волосы тоньше, зачесаны назад, и я слежу, чтобы они были достаточно коротко подстрижены. Они действительно темные, и это единственное сходство с портретом, зато у меня высокие скулы без всякой щетины, и глаза у меня поуже. Я усмехаюсь портрету. Если это и зеркало моей личности, то в ответ он мне не улыбается.
На столе, рядом с папками, лежит нож. Он запакован в пластиковый пакет, который, в свою очередь, лежит в картонной коробке, и его уже изучили на предмет отпечатков пальцев, крови и ДНК. Если бы на нем нашли мои отпечатки, я бы уже знал. У всех сотрудников в этом здании снимают отпечатки. Стандартная процедура. Мелисса не врала. А вот сдать образец своего ДНК — это уже нестандартная процедура.
Я плотно сжимаю рукоять, чувствую ее холодок сквозь полиэтилен. Этот нож был украден у меня при таких обстоятельствах, которые я вряд ли когда-нибудь забуду. Этот нож был свидетелем в ту ночь, когда я пережил величайшее унижение в своей жизни, величайшую боль и испытал величайшую ненависть. Я быстро кладу его на место. Это уже не мой нож.
Не торопясь, прочитываю доклады. Проститутку, которую я оставил в переулке, опознали. Шарлин Мерфи. Двадцать два года.
Я бы предположил, что ей под тридцать. Проститутки быстро взрослеют. Но она побила все рекорды. Ее парень вне подозрения, потому что сидел во время ее убийства в тюрьме по совершенно другим причинам. Ее фотография висит на стене рядом с фотоснимками других женщин.
Вторая погибшая, Кэнди номер два, все еще не опознана.
Мне не нужна никакая информация, чтобы прихватить с собой, но тем не менее я почему-то собираю кое-что, скорее на память, чем с какой-то иной цель. Я также забираю кассету из диктофона в горшке с растением. Возвращаюсь в офис, после чего ко мне стучится и заходит Салли.
После обычных шуток Салли замолкает, как будто у нее закончились все слова, которые она сегодня помнила. Она просто стоит, как будто кто-то забрался внутрь нее и нажал на большую кнопку с надписью «выкл.». Проходит секунд тридцать, после чего она начинает оглядываться.
— Хороший сегодня денек выдался, — говорит она, но теперь нажата кнопка «автопилот», и она сама толком не знает, что говорит. Выглядывает в окно. Смотрит на потолок. На пол под скамейкой. Наконец ее глаза останавливаются на моем портфеле.
— Я забыла приготовить тебе сегодня обед. Прости, Джо.
— Ничего, не волнуйся.
Она продолжает смотреть на портфель, и я предполагаю, что она размышляет, сможет ли понравиться мне больше, если купит себе такой же. Салли пытается понять, будет ли мне приятно или обидно, если она купит портфель получше. Но правда в том, что, скорее всего, она вообще ничего не думает. Салли слегка хмурится, из чего можно сделать вывод, что что-то в ее голове все-таки происходит, но, судя по ее сморщившемуся лицу, единственное, что там происходит — это полная путаница. Как будто она хочет задать мне очень важный вопрос, но понятия не имеет, какой именно.
— Ну, спасибо, что зашла. У меня много работы, и пора бы начинать…
Это как будто приводит ее в себя. Кнопка «вкл.» не нажимается, потому что такой кнопки в ней нет в принципе. Кроме «выкл.» и «автопилот», у нее только есть третий режим: «работаю с трудом», и именно в него она и переходит.
— Увидимся позже, Джо.
— А, тогда ладно, — отвечаю я, стараясь произнести все три слова монотонно.
Она выходит из моего офиса, но дверь за собой не закрывает. Мне приходится встать и сделать это самому.
Прослушиваю кассету из конференц-зала. Масса теорий и ни одна не верна. Полиция перепугана, потому что они думают, что я набираю обороты. Они думают, что скоро перерывы между убийствами сократятся до двух-трех дней. Черт, может, они и правы. Пока сказать сложно.
Мотель «Эверблю» очень похож на те самые притоны из фильмов, где всякие неприятности случаются с несчастными людьми, которым просто не посчастливилось остановиться в них в ту же ночь, что и какой-нибудь больной псих. Располагается он не слишком далеко от города, но достаточно далеко, чтобы земля была дешевой. Мотель построен в виде буквы L и представляет собой вереницу комнат, выкрашенных старой краской и с оббитыми подоконниками, окруженную выжженной травой и наполовину высохшими кустами. Трещины в асфальте заполнены ржавой водой. Я насчитываю с дюжину машин на парковке, в диапазоне от дешевейших из дешевых до семейных седанов среднего класса. Может, по средам шлюхам здесь делается скидка. Два ржавеющих прицепа валяются на боку, заросшие сорняками и в окружении сигаретных окурков. Неоновая вывеска громко издает однотонный гул.
Я паркуюсь перед офисом и вхожу в душное помещение. В течение дня стояла жара. Уже секунд через десять я чувствую, как капелька пота стекает из-под одной из моих подмышек. Вдоль проема свисают длинные ленты из толстого полиэтилена, как будто я перенесся на двадцать лет назад и зашел на маслобойню. Раздвигаю их и вхожу. В комнате пахнет латексом и сигаретным дымом. Стены и потолок покрыты пятнами. Ковер прожжен сигаретами. Мужчине за стойкой, должно быть, около сорока. Он лысый и толстый и смотрит прямо на меня так, будто мне не доверяет. Как будто думает, что я сейчас схвачу его цветные полиэтиленовые полоски в дверях и убегу. На нем майка с надписью «Расизм — это новые черные».
Я мельком показываю полицейское удостоверение, которое и не мое вовсе — иногда достаточно просто иметь полицейскую визитку с именем и без всякой фотографии, чтобы открыть любую дверь, — он пожимает плечами и едва удостаивает ее взглядом. Когда я прошу позволения просмотреть учетную книгу, он разворачивает ее и отвечает «пожалуйста». Его длинные и грязные ногти перелистывают страницы в поиске той даты, которую я назвал. Потом он этой же рукой чешет свою лысую голову. Под ногтями остаются кусочки кожи, и он начинает их выковыривать. Они падают на учетную книгу, и он смахивает их рукой.
Пока я изучаю книгу, мы перебрасываемся короткими фразами. Он утверждает, что уже сталкивался с полицией раньше и даже сдавал комнату одному убийце. Конечно, тогда он не знал, что это убийца. Это выяснилось, только когда парня поймали.
Безумно интересно. Так ему и говорю.
Просматриваю даты в поисках комнаты, которую снял Кэлхаун. Конечно, он записался под чужим именем, но я все равно ищу. Мой палец скользит вдоль множества людей, носящих имена вроде Джон Смит, и других, носящих имена вроде Эрнест Хемингуэй или Альберт Эйнштейн.
Я разворачиваю книгу так, чтобы она оказалась лицом к Мистеру Грязнуле. Сверху шлепаю фотографию детектива Кэлхауна.
— Вы узнаете этого человека?
— А должен?
— Да, должны.
Он рассматривает внимательнее.
— Да, я его помню. Он тут останавливался пару месяцев назад.
— И среди множества людей, у вас остановившихся, вы запомнили именно его? Почему?
— Я прекрасно запомнил тот чудовищный беспорядок, который он устроил у себя в номере, и тот шум, который он издавал, когда его устраивал.
— Вы уверены, что речь именно об этом человеке?
Он пожимает плечами.
— А есть разница?
Наверное, действительно нет. Благодарить его я не считаю нужным. Просто киваю и выхожу.
Следующий пункт в моей программе является прямой противоположностью «Эверблю». Отель «Пять времен года» располагается ближе к центру, среди нескольких других гостиниц, построенных около десяти лет назад. Здесь земля далеко не дешевая. Она просто выглядит такой. Я оставляю машину в трех кварталах от отеля и беру портфель с собой. Вечер еще ранний, солнце светит вовсю и здорово печет. Потею как проклятый.
Гостиница довольно уродлива. Не знаю, как ее описать иначе, чем сон художника, превратившийся в кошмар. Архитекторы, использующие шрифт Брайля, чтобы создать свои эскизы. Художники, использующие материалы семидесятых. Здание похоже на лампу из лавы.
В нем пятнадцать этажей; с одной стороны, не так уж и много, но с другой — чудовищно много, учитывая, что выкрашены они в салатный цвет. Прожекторы у основания высвечивают его из ночи.
Этот отель уместнее смотрелся бы в Диснейленде в качестве какого-нибудь аттракциона ужасов. Удивительно, но у него пять звезд.
Еще более удивительно то, что, когда в полицию приезжает работать кто-то неместный, его селят в этом отеле. Разумная трата бюджетных средств.
Я уже представляю себе, как будет выглядеть интерьер, но быстро убеждаюсь, что оказался абсолютно не прав. Стены обшиты лакированными деревянными панелями, что придает помещению какой-то странный налет античности. С потолка свисает канделябр, отражающий мириады огней. Ковер сочного красного цвета и такой мягкий, что на нем вполне можно было бы удобно спать. Там, где заканчивается ковер, начинается черно-белый шашечный линолеум. Фойе такое большое, что по нему можно было бы за кем-нибудь гоняться не меньше минуты. Воздух прохладный и слегка пахнет то ли жасмином, то ли сиренью, то ли одним из тех запахов ароматических палочек, которые никто на свете друг от друга не отличает.
Я подхожу к стойке ресепшена. Это намного приятнее, чем подойти к стойке в «Эверблю». Мне улыбается довольно привлекательная молодая женщина: красивая грудь, стройное тело, симпатичное лицо, забранные назад светлые волосы, идеально нанесенный макияж. Форма у нее темно-зеленого цвета. Белая рубашечка, на которой так легко поставить большое красное пятно. Интересно, что она скажет, если я попрошу ее эту рубашечку снять.
Я регистрируюсь и плачу за комнату наличными, протянув в качестве удостоверения личности кредитную карточку и карточку ATM. Потом я расписываюсь в учетной книге так же, как на карточках. Так как расплачиваюсь я наличными, нет необходимости считывать кредитку. Даже если карточки будут заявлены пропавшими, в отеле этого не обнаружат.
Номер 712. Беру ключи, которые, к сожалению, являются пластиковой карточкой, что может привести к определенным проблемам. Благодарю девушку, не зная, увижу ли ее когда-нибудь. Она тоже меня благодарит, несомненно, с той же мыслью.
Лифтер, с внешностью настолько неприметной, что этого едва достаточно, чтобы занять место под солнцем, поднимается со мной на седьмой этаж. Багажа у меня нет, но он все равно провожает меня. У него подавленный вид, думаю, потому, что выглядит он лет на сто, а работает лифтером. Ноги несут меня к двенадцатой комнате. Он берет у меня ключ, вставляет в замок, который отпирает дверь, издав тот же щелчок, что и замочки на моем портфеле. Открывает дверь и встает около нее, как будто имеет чертово право взять с меня чаевые. Как будто он заслужил десять баксов только за то, что соизволил меня сопроводить, даже не попытавшись завязать разговор. Я даю ему пять долларов, и он даже не благодарит меня. Закрываю дверь и иду к окнам. Перед глазами моими раскинут город в лучах солнца, заходящего за грозовые тучи.
Я решаю немного отдохнуть. Сняв ботинки и проветривая ноги в прохладном воздухе комнаты с кондиционером, пытаюсь поверить или, вернее, не хочу верить, что за пределами этой гостиницы у меня есть жизнь, состоящая из увечий, неразберихи и больше ничего.
Комната великолепна настолько, что у меня появляется мотивация разбогатеть только ради того, чтобы иметь возможность тут жить. Можно прожить в «Эверблю» неделю и заплатить меньше, чем за одну ночь здесь. Из большого окна открывается такой вид, что Крайстчерч кажется мне красивее, чем когда-либо. Кровать такая удобная, что я боюсь лечь на нее и больше не встать.
Проверяю ассортимент мини-бара: цены такие, что могли бы и убить кого-нибудь с более слабым сердцем. Кухня заполнена бытовой техникой, которую я понятия не имею, как использовать. Телевизор состоит из одного большого плоского экрана и пульта с сотней кнопок.
Я решаю рискнуть и ложусь на кровать. В результате минут сорок разглядываю потолок, позволяя своим мыслям посещать миры, в которых я уже неделями не бывал, встречаясь со старыми фантазиями, изобретая новые, пока наконец я не звоню домой, чтобы проверить сообщения на автоответчике. Секунду спустя я слушаю мужской голос из ветеринарной клиники, который напоминает мне, что у меня осталась кошачья клетка, мне не принадлежащая. Мне неинтересно, почему не позвонила Дженнифер. Верну клетку, когда все это будет позади.
Второй звонивший называет себя доктором Костелло. Он оставляет телефон, по которому я смогу с ним связаться. Говорит, что это срочно. Что мама в больнице. Подробностей не сообщает. Руки мои трясутся, и я пытаюсь не выронить трубку. Неужели с мамой что-то случилось? Конечно, случилось. Иначе она не была бы в больнице. Господи, пожалуйста… Пожалуйста, пусть с ней все будет в порядке.
Я набираю номер (который трясущейся рукой записал на приветственной рекламке «Пяти времен года», прослушивая сообщение) и слушаю гудки. В конце концов около минуты я разговариваю с какой-то женщиной, сидящей в китайском ресторане и выслушивающей предложения официанта, пытаясь выяснить у нее, что с моей матерью, пока не соображаю, что ошибся номером. Я швыряю трубку и делаю глубокий вдох, но это меня не успокаивает. Руки мои трясутся все сильнее, и номер мне приходится набирать обеими руками. Закрываю глаза, пытаясь представить себе этот мир без мамы, и, когда мне это удается, из глаз моих начинают течь слезы.