Тогда меня Государь спрашивает:
- Что бы вы думали, если бы я министром путей сообщения назначил Кривошеина?
Кривошеин был директором одного из департаментов {262} министерства внутренних дел, членом совета по железнодорожным делам и членом совета по тарифным делам министерства финансов от министерства внутренних дел. Кривошеина очень рекомендовали Императору министр внутренних дел Иван Николаевич Дурново.
Я ответил Государю, что я знаю Кривошеина очень мало, насколько я могу о нем судить, он человек умный, толковый. Ничего больше о нем сказать не могу.
Когда я был назначен министром финансов, а министром путей сообщения вместо меня был назначен Кривошеин, то при нем Колышко начал играть большую роль, нежели при Гюббенете и при мне.
При нем он сделался членом совета временного управления казенных железных дорог ............................................................ .....................
Я тогда понял, что Кривошеин был назначен министром путей сообщения, отчасти под влиянием Ивана Николаевича Дурново, а с другой стороны, благодаря поддержке редактора "Гражданина" князя Мещерского.
Иван Николаевич Дурново был с Кривошеиным в очень близких отношениях. Когда Дурново был Екатеринославским губернатором, - то Кривошеин был городским головою в Ростове. Кривошеин был женат на Струковой; Струковы это большие помещики Екатеринославской губернии. Струков, брат жены Кривошеина, был предводителем дворянства Екатеринославской губернии. Теперь он состоит членом Государственного Совета от дворян. Другой брат генерал-адъютант (о нем я уже говорил), он состоит теперь начальником главной квартиры Государя Императора. Одна из его сестер была замужем, как я уже сказал, за Кривошеиным; другая за графом Канкриным, который в настоящее время занимает пост губернатора в Кишиневе.
Таким образом, дружеские отношения между Дурново и Кривошеиным установились еще со времен провинциальной деятельности, причем злые языки говорили, что будто бы, когда-то Иван Николаевич Дурново очень ухаживал за женой Кривошеина, когда она еще была барышней.
Когда я сделался министром финансов, то некоторое время я продолжал жить в доме министерства путей сообщения.
Как я уже говорил, будучи министром путей сообщения, я женился и взял к себе малютку-дочь моей жены - Веру, которую я {263} полюбил так, как свою собственную дочь. Эту дочь я усыновил со всеми правами, принадлежащими единственной моей дочери. Дочь эту я воспитал, и всю жизнь, до замужества, она провела со мною. Таким образом она считает меня своим отцом, так как собственного отца она почти что не знала.
Когда я был назначен министром финансов, то в доме министерства путей сообщения я жил с женою и дочерью; тем не менее я был готов немедленно переехать в новое помещение - в квартиру министра финансов на Мойку, но я не мог этого сделать, пока министр финансов Вышнеградский не очистил свое помещение. С точки зрения помещения - наше новое помещение было несравненно хуже того, в котором мы жили, когда я был министром путей сообщения, ибо дом министра путей сообщения - это один из бывших маленьких дворцов, тогда как помещение министра финансов - это обыкновенная квартира, которая более похожа на казарменное помещение. Лично я никогда не обращал никакого внимания на квартиры, так что этот переезд с точки зрения перемены квартиры мог быть только неприятен моей жене.
Ранее я уже имел случай рассказать историю, которую я имел с председателем департамента экономии Государственного Совета Александром Аггеевичем Абазой по поводу Рафаловича в то время, когда я сделался министром финансов. Но я забыл тогда упомянуть, что в этой истории принимали участие многие из высших сановников, которые не могли допустить какой-нибудь некорректности со стороны Абазы, а потому думали, что я поступил или недобросовестно, или опрометчиво; были они такого мнения до тех пор, пока эта история не была разобрана комиссией, о которой я говорил, которая и признала все мои действия правильными. В то время я и министр внутренних дел Иван Николаевич Дурново, который был в хороших отношениях с Александром Аггеевичем Абазой, также как будто бы стоял на его стороне. Как-то раз Дурново даже приехал ко мне, чтобы предупредить меня, что племянник Александра Аггеевича Абазы - тоже Абаза - будто бы или хочет меня вызвать на дуэль за клевету на его дядю, или же просто убить. Но, конечно, ничего подобного не было.
Этот племянник Абазы - лейтенант - тот самый, который впоследствии, будучи адмиралом свиты Его Величества, сыграл такую плачевную роль в истории японской войны. Он был одним из ближайших сотрудников пресловутого статс-секретаря Безобразова {264} и принадлежал к компании, состоявшей из Безобразова, Вонлярлярского, Матюнина и пр., которая довела нас до японской войны.
Когда наместником Дальнего Востока был сделан адмирал Алексеев, то Абаза был назначен управляющим делами комитета Дальнего Востока; комитет этот должен был находиться под председательством Государя, но, кажется, он никогда не собирался.
Тем не менее комитет этот, или вернее Абаза, будучи руководим министром внутренних дел Вячеславом Константиновичем Плеве, взял в свои руки все дальневосточные дела, как экономические, так и дипломатические и в самое короткое время привел нас к несчастной японской войне.
Как только я сделался министром финансов, то сейчас же решил выяснить историю с запиской Циона, о которой я говорил ранее, при которой был приложен документ, неопровержимо доказывающий, что Ротшильд дал как бы взятку моему предместнику Ивану Алексеевичу Вышнеградскому в 500.000 франков.
Так как я узнал из кредитной канцелярии, что все это дело в Петербурга вел международный банк, т. е. директор международного банка - Ласкин и, главным образом, его сотрудник Ротштейн, который впоследствии сделался директором международного банка, то я призвал к себе Ротштейна и сказал ему, чтобы он передал мне подробно всю историю, как велись переговоры по поводу этого займа.
Ротштейн рассказал мне следующее: после того как была совершена первая займовая операция с Госкье, Вышнеградский увидел, что группа Госкье в сущности очень слабая и сделать с нею большую операцию нельзя. Поэтому он вошел в сношения с Ротшильдом.
Ротшильд начал вести переговоры, прислал сюда поверенного; другие парижские банкиры, которых Ротшильд взял в свою группу, точно также прислали своих представителей. Переговоры велись с Вышнеградским. Когда более или менее пришли к соглашению относительно условий займа, и шел уже вопрос о том, какие банкиры и банкирские дома примут участие в этом деле, то Вышнеградский сказал, что он желал бы, чтобы в этой операции также приняла участие и та группа Госкье, с которой он сделал первую операцию. Ставил он это условие потому, что делая первую операцию с Госкье, Вышнеградский как бы обещал ему, что и в дальнейших операциях он будет участвовать. Хотя это обещание было словесное, но {265} в банкирских делах между серьезными банкирами слово - это все равно, что документ.
Когда я был министром финансов, то мне приходилось совершать государственные и финансовые дела на сотни миллионов рублей прямо на слово и в течение всего моего пребывания министром (а я был министром около 11 лет) я совершал такие дела - на миллиарды и миллиарды - и в моей практике никогда не было случая, чтобы банкиры отступали от своего слова, точно так же, как и мне никогда не случалось отступить в чем бы то ни было от моего слова, как министра финансов.
Поэтому довольно естественно, что раз Вышнеградский, хотя и не обязался формально перед Госкье, что в дальнейших операциях его группа будет участвовать, но все таки словесно обещал, что она будет участвовать, то, очевидно, свое слово ему хотелось исполнить. Поэтому он и выразил это свое желание.
Дале Ротштейн рассказал мне, что он снесся с Парижем, и Ротшильд ему ответил, что он при всем своем желании быть приятным министру финансов сделать этого не может, так как группа Госкье совершенно от него далека; он с нею никогда никаких дел не имел, не имеет и не желал бы иметь, а потому он на это изъявить своего согласия не может. Этот ответ Ротшильда, данный им в самой категорической форме, Ротштейн передал Вышнеградскому. Вышнеградский очень об этом сожалел, но продолжал вести переговоры.
Когда переговоры пришли уже к концу, то Ротштейн говорил мне, что Вышнеградский позвал к себе Ласкина и Ротштейна и вдруг им говорит: - Ну вот мы с вами кончили дело и, так как теперь остается мне сказать последнее слово, то я хотел бы вам передать следующее: эта операция, конечно, будет очень выгодна для банкиров, и я считаю, что консорциум, который будет делать заем, должен был бы мне уплатить комиссию в 500.000 франков.
Ротштейн говорил, что это заявление произвело на него самое удручающее впечатление, потому что тогда он только что приехал из заграницы в Россию, где он столько раз слышал о взяточничестве, которое существует в России, хотел этому не верить и вдруг - его разочарование: министр финансов и тот просит за операцию взятку!
Тогда, продолжал Ротштейн, - мы скрепя сердце телеграфировали Ротшильду. Ротшильд согласился, да он и не мог не согласиться, и поставил 500.000 франков на счет русскому министру финансов.
{266} Вот, на другой день - рассказывал Ротштейн - мы пришли к Вышнеградскому и сказали ему, что Ротшильд согласен и перевел 500 тыс. франков. Тогда Вышнеградский начал тереть себе руки и, - вы знаете Вышнеградского, - говорит мне Ротштейн - с такой насмешливой улыбкой говорит нам: ну теперь, пожалуйста, возьмите эти 500 тыс. франков и распределите их между группой Госкье пропорционально участию членов этой группы в первом моем займе, так как Ротшильд отказал им в участии в этом займе, а, следовательно, лишил их комиссионной выгоды, которую они при займе получили бы. Но я, - сказал Вышнеградский, - в отношении их более или менее обязался, что они будут участвовать в займе, а поэтому, - говорит, я теперь считал бы справедливым, чтобы Ротшильд и другие участники займа заплатили 500.000 франков этой группе. А так как прямо эти деньги групп Госкье не дали бы, то я и просил дать эти деньги мне.
Я тогда очень удивился этому приему и говорю Ротштейну:
- Скажите, пожалуйста, вы можете доказать, что действительно эти 500 тыс. франков получил не Вышнеградский, а их роздали группе Госкье?
На это Ротштейн ответил мне:
- Я не только могу доказать, но даже могу представить все расписки этой группы о том, что она получила эти 500 тыс. франков.
И, действительно, через несколько дней он представил мне все эти документы.
Все эти расписки, принесенные мне Ротштейном, я представил Государю, который, с одной стороны, был очень доволен, что выяснилось, что министр его человек корректный; но с другой стороны, сделал совершенно правильное замечание, что тот прием, который употребил Вышнеградский - прием все-таки крайне неудобный, с чем, конечно, я вполне согласился.
Но прием этот именно был свойствен характеру Вышнеградского и был привит к нему его прежней деятельностью, когда он имел различные дела с различными банкирами, в различных обществах, - дела которых не были всегда вполне корректными. Но все это происходило тогда, когда он еще не был министром финансов, а весь этот прием (употребленный Вышнеградским в отношении группы Госкье) и является отрыжкой тех приемов, которые вообще там были приняты и которые Вышнеградский практиковал сам в прежней своей деятельности.
{267} Я уже говорил о том, что Вышнеградский был большим любителем вычислений, - его хлебом не корми - только давай ему. различные арифметические исчисления. Поэтому он всегда сам делал все арифметические расчеты и вычисления по займам.
У Вышнеградского вообще была замечательная память на цыфры, и я помню, когда мы с ним как-то раз заговорили о цыфрах, он сказал мне, что ничего он так легко не запоминает, как цыфры. Взяли мы книжку логарифмов, - он мне и говорит:
- Вот откройте книжку и хотите.- я прочту громко страницу логарифмов, а потом, - говорит, - вы книжку закроете и я вам все цыфры скажу на память.
И, действительно, взяли мы книжку логарифмов, я открыл, 1-ую страницу: Вышнеградский ее прочел (там, по крайней мере, 100, если не больше, цыфр) и затем, закрыв страницу, сказал мне на память все цыфры (я следил за ним по книжке), не сделав ни одной ошибки. Поэтому, когда Вышнеградскому приходилось делать займы, то, конечно, он страшно мучил банкиров, потому что в их присутствии он сам делал все исчисления и эти исчисления проверял.
И вот, Ротштейн в тот раз, когда передал мне всю эту историю с 500 тыс. франков, смеясь, рассказал еще и другую историю, случившуюся с Вышнеградским:
- Вы знаете, - говорит Ротштейн, - что Иван Алексеевич был ужасный охотник делать исчисления? Ну, конечно, он делал исчисления превосходно, и поэтому относительно того, что касалось цыфр, то он считал, что уже с ним спорить невозможно. Вот, - говорит, - после того займа, относительно которого мы с вами говорили, он делал еще другой заем. И вот при исчислениях относительно этого займа мы сидели с ним целыми часами; целыми часами мы все делали исчисления, причем в сущности, мы сидели, а Вышнеградский на бумаге карандашом делал все эти исчисления при помощи этих логарифмических таблиц. И вот, - говорит, - нужно было вычислить один элемент этого займа. Вышнеградский делал эти исчисления, как математик при помощи логарифмов, а я, - говорит, - тоже делал исчисления, но делал их просто как биржевик, так как я привык делать эти исчисления, когда я, говорит, - был на Берлинской бирже. - Вышнеградский диктует мне цыфру, а я ему и говорю:
- Ваше высокопревосходительство, ваша цыфра неверна. Вот, - говорю, какая должна быть цыфра.
{268} Тогда он, - продолжал Ротштейн, - рассердился, обругал меня и говорит:
- Что вы хотите учить меня делать исчисления? Когда, - говорит, - вы на свет еще не родились, я делал уже исчисления лучше вас! Что то такое проверил и сказал:
- Моя цыфра совершенно верна.
Я с ним не спорил и затем мы подписали заем.
Когда мы подписали заем, я Вышнеградскому и говорю:
- Ваше высокопревосходительство, мы вам приносим нашу благодарность за то, что вы сделали эту операцию и, кроме того, за то, что вы подарили нам 300 тыс. франков. Я - (говорит Ротштейн) предупреждал вас тогда, что вы сделали арифметическую ошибку, а вы меня оборвали, обругали и не дали мне говорить...
Я вынужден был замолчать, а поэтому мы и взяли вашу цыфру, а вот по вашей цыфре выходить так, что мы получили лишних 300 тыс. франков.
Вышнеградский ужасно на это обиделся!