*** - "извините!" Ред.
224
Другая семейная легенда была о том, как г-жа Маркс, отправившись с намерением купить какую-то книгу, перепутала слова "livre" и "lievre" *. Она торжествующе вернулась с фаршированным зайцем.
Я уверена, что первая история абсолютно правдива. Во втором рассказе присутствует, мне кажется, и элемент воображения.
Карл Маркс очень любил собак, и три небольших существа, не принадлежавших к какой-либо особой породе (скорее это была смесь различных пород), занимали важное место в доме. Одного из "их звали Тодди, другого Виски, имя третьего я не могу припомнить, но, кажется, оно тоже было как-то связано с алкоголем. Это были три общительных маленьких существа, всегда готовые затеять возню и очень ласковые. Однажды, после шестинедельного пребывания в Шотландии, я отправилась повидать Элеонору и застала ее с отцом в гостиной, играющими с Виски. Виски сразу же перенес свое внимание на меня и дружески приветствовал с энтузиазмом, но тут же помчался к двери и стал скулить, чтобы ее открыли.
Элеонора сказала:
- Он побежал к Тодди, она только что принесла ему потомство.
Едва она успела это сказать, как в передней послышалось царапание и в комнату ворвался Виски, а за ним Тодди. Молодая мать помчалась прямо ко мне, приветствовала меня как друга и поспешила обратно к своей семье. Виски в это время стоял на ковре, горделиво помахивая хвостом и поглядывая то на одного, то на другого, как бы говоря:
- Посмотрите, как хорошо я знаю, что надо делать!
Д-р Маркс был очень тронут этим проявлением собачьей сообразительности. Он заметил, что совершенно очевидно, что собака побежала вниз, чтобы сообщить своей маленькой подруге о прибытии старого друга и об ее обязанности немедленно пойти и засвидетельствовать свое почтение. Тодди, как примерная супруга, оторвалась от своих визжащих детенышей, чтобы выполнить его распоряжение.
* - "книга" и "заяц". Ред.
225
Судя по книгам, плотно заполнявшим книжные полки, д-р Маркс должен был обладать широкими и разнообразными познаниями в области английской литературы, в том числе и художественной. Я однажды заметила у него на столе книгу сэра Чарлза Лайеля, а рядом с ней роман Булвер-Литтона "Пелэм, или Приключения джентльмена". И я вспоминаю обсуждение за завтраком авторов викторианской эпохи и восхищение Шарлоттой и Эмилией Бронте, высказанное всеми членами семьи, их обеих они оценивали много выше Джордж Элиот. Отношение д-ра Маркса к семье было поистине трогательным. Он был ласков и внимателен по отношению к жене, смерть которой, мне кажется, ускорила его собственную кончину. С Элеонорой он обращался с той снисходительной нежностью, какой награждают любимого, но изрядно своенравного ребенка.
Она была действительно своенравным, но при этом необычайно ярким существом, с острым, логичным умом, тонким знанием людей и изумительной памятью. Одно время она работала в Британском музее вместе с покойным д-ром Фарнивелом над ранними изданиями Шекспира. Это была область, к которой она, как я уже говорила, испытывала особый интерес. Но огромный интерес был у нее и ко многим другим областям. Она была членом обществ почитателей Браунинга и Шелли, часто выступала на социалистических митингах, хорошо знала старую и современную драматургию и редко пропускала премьеры. К Ирвингу она относилась с пылким восхищением, и наши взносы в Догбе-ри-клуб 492 употреблялись на покупку билетов на его премьеры. Он обычно оставлял в этих случаях для клуба первый ряд бельэтажа - лучшие, на мой взгляд, места в театре.
Однажды, еще до моего вступления, клуб преподнес ему лавровый венок и он, принимая его, поцеловал руку Элеоноре. Она потом хранила белую лайковую перчатку, которой касались его губы, как драгоценный, почти священный предмет. Это было вообще характерным для нее: она либо страстно восторгалась, либо глубоко презирала; либо пламенно любила, либо горячо ненавидела. Среднего для нее не существовало. Она обладала поразительной энергией, исключительной восприимчивостью - при этом была самым веселым существом
226
в мире, когда не была самым печальным. Замечательной была и ее внешность. Она не была подлинной красавицей, но производила впечатление красивой благодаря своим сверкающим глазам, великолепному цвету лица и темным вьющимся волосам.
Совершенно естественным было полное ее взаимопонимание с отцом, политические убеждения которого она полностью разделяла. Она была, пожалуй, несколько нетерпимой к тем, чьи взгляды отличались от ее собственных. Те качества, которые считались достоинством дам викторианской эпохи, она презирала. К всяческому "рукоделию" относилась с пренебрежением; ручное шитье считала излишним при существовании швейных машин. Я еще помню, как она возмущалась, придя однажды ко мне за книгой, которую давала почитать, и увидев, что я сижу с иголкой, в то время как недочитанная книга лежит около меня на столе.
Этот факт был для нее признаком умственной, если не моральной отсталости, и она высказала свое мнение с драматической силой. Она была артистична до глубины души, и я думаю, что одним из самых болезненных разочарований в ее жизни было то, что она так и не стала актрисой. Некоторое время она занималась с г-жой Герман Визн, пока эта дама не заявила ей с неохотой, что она никогда не станет действительно крупной величиной на сцене и ее мечты о славе беспочвенны. О том, чтобы играть вторую скрипку, не могло быть и речи. Она явилась ко мне в тот день, когда г-жа Визн сказала свое последнее слово, бледная, в трагическом отчаянии. Некоторое время она сидела в своей излюбленной позе на ковре, охватив руками колени и глядя на огонь. "Тебе не надоела жизнь?" - спросила она.
- Конечно, нет.
- Тебе надоест, когда ты достигнешь моего возраста, - ей было тогда лет двадцать пять.
- Ужасно тяжело, когда не можешь получить то, что хотела бы иметь больше всего на свете. Если бы тебе действительно было меня жалко, то ты предложила бы мне вместе покончить с собой.
- Ты действительно страстно желаешь покончить с собой?
- Я тотчас же сделала бы это, но только не в одиночку.
227
Я предложила, поскольку незамедлительное самоуничтожение было исключено, попытаться найти другие методы для поддержания ее ослабевшего духа. Подумав немного, она вскочила на ноги, энергичная и воодушевленная.
- Знаешь, что мы сделаем? Мы возьмем кэб и совершим поездку по Лондону. Дорогой, грязный Лондон! Он всегда как-то вдохновлял меня. Пошли!
- Это мне не по карману.
- Конечно, не по карману. И мне тоже, но мы все равно поедем.
В те времена еще не было такси, были только старые, тесные четырехколесные колымаги, либо симпатичные, элегантные, уютные двухколесные экипажи, которые были для нас особенно привлекательны, поскольку считалось, что молодым дамам не совсем прилично ездить в них. Мы рискнули на это нарушение приличия и немедленно покатили вдоль Тоттенхем-корт-род, Оксфорд-стрит, Риджент-стрит, Пикадилли, набережной Темзы и не помню еще куда с тем утешительным результатом, что Элеонора решила, что не все прелести жизни ей недоступны.
Таковы были милые горести нашей юности.
Это был не единственный раз, когда она говорила о самоубийстве. Его пророческая тень не давала ей покоя, особенно когда жизненные тяготы становились непереносимыми и будущее казалось беспросветным. История ее жизни трагична. Она любила человека *, которому отдала свою глубокую привязанность, достойную ее тонкой, благородной души; в своем воображении она наделила его качествами, которыми он вовсе не обладал. Со временем наступило разочарование, и в момент отчаяния она добровольно нашла "сон, который прекращает боль сердца" 495.
На ее могиле надо было бы написать: "Она сильно любила".
Предполагают, что ее судьба подсказала интригу очаровательной пьесы Бернарда Шоу "Дилемма доктора" и что она является ее героиней.
Старшая из дочерей Карла Маркса, Женни, вышла замуж за г-на Лонге, известного французского журна
* - Эдуарда Эвелинга. Ред.
228
листа. Я видела ее однажды на Мейтленд-парк-род - полная, приятная женщина, похожая скорее на француженку, чем на немку, с детьми у ее ног. Одним из них был "маленький Джонни", г-н Жан Лонге, который, несомненно, унаследовал семейные таланты и играет роль в современной французской политике. Я не видела его со времен его детства, но Оливия Шрайнер незадолго до смерти написала мне, что встретила его, и он достал из кармана пальто небольшую записку - последнюю, которую написала ему его тетя Элеонора и которую он носил в своей записной книжке более двадцати лет. Какое удивительное свидетельство женского обаяния и мужской верности!
Вторая дочь д-ра Маркса, Лаура, считалась самой красивой в семье. Когда я встретилась с ней, ее красота уже начала увядать, но она была еще привлекательной и отличалась очаровательными манерами. Она была женой Поля Лафарга, члена французской палаты депутатов и принадлежавшего также к одной из самых старинных семей Франции. Они жили неподалеку от Парижа и конец их жизни также трагичен. Беспощадное время отняло у нее молодость и угрожало его уму. Детей у них не было. Призрак одинокой старости как черная тень витал над ними, не оставляя ни луча надежды. Оставалась только их любовь. Так, однажды в воскресенье в их вилле в Дравейе с помощью того же средства, которое привело и бедную Элеонору к вечному сну, они рука об руку встретили смерть. Непобедимую или побежденную?
В последний раз я видела д-ра Маркса, когда он лежал в гробу, с руками, скрещенными на груди - боец, доблестно сражавшийся до тех пор, пока оружие не было выбито из его рук силой большей, чем его собственная. Замечательно спокойным было его лицо, морщины сгладились, старость, казалось, отступила, все следы страдания стерлись. Осталась спокойная и величественная мощь.
Я была одна в комнате с его дочерью и хотела выразить ей свое сочувствие, но она властно остановила меня.
- Я не нуждаюсь в соболезнованиях. Если бы он медленно умирал в результате долгой болезни и на моих глазах постепенно разрушались бы его дух и тело,
229
мне необходимо было бы сочувствие. Но этого не произошло. Он скончался на посту, сохраняя свои умственные силы. Будем же благодарны за это.
Впечатление от этой сцены прощания, взгляд глаз Элеоноры никогда не изгладятся из моей памяти [...]
Я мало знаю о трудах Карла Маркса, даже не читала "Капитала", но думаю, что ради справедливости и памяти о нем надо твердо помнить, что он не был лидером-демагогом, который, с одной стороны, боролся за интересы пролетариата, а с другой - за свои собственные. Он не был человеком, который извлекал выгоду или наживал деньги с помощью своих взглядов. Напротив, ради своих убеждений он отказался от обычных благ, которые дает университетская карьера, он вынес изгнание, злобную клевету и сравнительную бедность; до конца своих дней он не переставал трудиться [...]
Впервые опубликовано в журнале "The Nineteenth Century and after", London, 1922, N 539, Vol. XCI
Печатается с сокращениями по тексту журнала
Перевод с английского