Когда я приступил в университете к изучению политической экономии, то с самого начала взялся за Марксов "Капитал", который я читал с огромным интересом, хотя понял далеко не все. Прежде всего, для меня, выросшего под влиянием кантовской философии, остались непонятными заключенная в "Капитале" суть "материалистического понимания истории" и обоснование социализма с помощью такого взгляда на историю. Профессора политэкономии, которых я слушал, тем более не имели ни малейшего понятия об этой связи, поэтому у меня укоренилось - и по сию пору еще не совсем исчезнувшее из официальной литературы - мнение, будто Маркс вывел социализм в известной степени философским путем из своей теории стоимости. С помощью этой теории стоимости доказывается присвоение прибавочной стоимости, эксплуатация рабочего класса капиталом, а тем самым и несправедливость существующего экономического строя и необходимость его социалистического преобразования. Докторские диссертации по социальным вопросам нередко претендуют на "объективность", которая при внимательном рассмотрении оказывается по большей части всего лишь самонадеянным умничаньем. Так, во всяком случае, вышло с моей диссертацией: я взял различные теории заработной платы, сконструировал социалистическую теорию заработной платы, которую затем и опроверг при помощи благожелательной критики. Основной идеей было предвзятое философское
252
суждение, что Маркс выводит социализм из своей теории стоимости. Я же тщился доказать, что этот вывод не непреложен. Короче, это была борьба против мною самим же построенных ветряных мельниц!
После экзаменов мне представилась возможность поехать на несколько месяцев в Лондон. Я также надеялся поговорить там с Энгельсом и, будучи совершенно с ним незнаком, послал ему эту самую диссертацию, о коей я, разумеется, был очень высокого мнения. У Энгельса, которому в ту пору было 67 лет, хватило терпения и любезности в подробном письме разобрать мое "опровержение", указать мне на мои погрешности (поначалу, конечно, без успеха) и самым дружеским образом пригласить меня посетить его: тогда мы, мол, еще поговорим по этим вопросам.
Всем, что я привез из Лондона домой и что содействовало моему дальнейшему развитию, я обязан ему. Я был очарован им с первой же встречи у него на квартире. В нем не было и в помине тех слабостей, которые так легко уживаются с большими достоинствами. Ни капли ученого педантизма, важной и надменной сдержанности, ни того тщеславия, которое подобно тени следует по пятам за славой. Этот 67-летний человек вышел мне навстречу веселый и оживленный. Его хорошее настроение, казалось, еще улучшилось от того, что я курил и пил. О моей работе речи больше не было; он, как видно, не очень-то любил дискуссии и спокойно предоставил мне следовать и дальше своим путем. Но зато он пригласил меня бывать у него, и я воспользовался этим дозволением со всем бесстрашием молодости. Раз в неделю или в две я направлялся вечером к его дому, расположенному на северо-западе. У Энгельса было слабое зрение, поэтому врач запретил ему читать при искусственном освещении; так что я был вправе предположить, что мои посещения, во всяком случае, не помешают ему работать.
Незабываемые часы провел я у камина, слушая его. Меня не переставал удивлять колоссальный объем его знаний, которыми он легко и охотно делился со всяким, кто хотел его слушать. Политика, история, военное дело, лингвистика, право, партийные воспоминания, литера
253
тура, естествознание, философия - все затрагивалось в его блестящих высказываниях; и вот около полуночи я, с огромным грузом совершенно новых впечатлений, исполненный благодарности и счастья, пускался обратно в свой трехчасовой путь домой. На другой день я записывал самое существенное из этих бесед, и как часто в последующие годы я перечитывал эти заметки! Еще и поныне веет на меня чудесной свежестью и счастьем от этих строк, напоминающих о прекрасных временах.
Я уже упоминал, что Энгельс больше не говорил о моей работе. Да ему в этом и не было надобности: невольно и непреднамеренно под его влиянием, незаметно для самого себя, я проникался социалистическими убеждениями. Благодаря его беседам я усваивал суть материалистического понимания истории; я сызнова проштудировал "Капитал", но в первую очередь подействовала книга, которую Энгельс как-то раз вытащил для меня из беспорядочной книжной груды и дал мне с собой в дорогу. Это был знаменитый энгельсов-ский "Анти-Дюринг", который еще никогда не попадал мне в руки, так как был запрещен в Германии законом против социалистов 150. Здесь в классически прекрасном изложении я нашел то, что Энгельс мог бы сказать мне по поводу неверных положений моей работы.
А кем был для него я, кому он так щедро обо всем рассказывал? Всего лишь незнакомцем, интересовавшимся социализмом. Но он не скупился на свое духовное богатство и, подобно Лессингу, беззаботно разбрасывал семена там, где для этого представлялась возможность. Сколько незнакомых молодых людей, подобно мне, обращались к нему с вопросами в письмах, и он всякий раз, коль скоро чувствовал заинтересованность, отвечал убедительно, ясно, подробно. Его разум всегда был во всеоружии и весьма искусно повелевал чудесной армией его знаний. Лафарг некогда сказал о Марксе, что дух его подобен могучему боевому кораблю, который в полном оснащении стоит в гавани готовый выйти в любое длительное плаванье513; это применимо и к Энгельсу.
254
Когда я покидал Лондон, Энгельс, к большой моей радости, попросил меня и впредь писать ему. Он вел обширнейшую переписку, но всегда был готов расширить ее еще больше, если видел в этом пользу. Поэтому он не только давал мне возможность сообщать ему о том, как шло мое дальнейшее развитие, но и с величайшей готовностью вникал в мою аргументацию, желая поощрить меня и помочь своими разъяснениями. Его письма, поразительно живые и увлекательные, как и его речь, нередко отличались остроумием и шутливым тоном. В тех случаях, когда какое-либо стремление казалось ему серьезным, он умел замечательно ободрить и вдохновить. Сколько времени и сил он совершенно бескорыстно отдавал этой работе, покажет его переписка, опубликования которой мы вправе ожидать. Приблизительное представление об этом уже дает напечатанное недавно в "Leipziger Volkszeitung" письмо, занимающее почти три столбца и поистине блестяще разъясняющее суть материалистического понимания истории514. Удивительно, что человек, привыкший выступать с публичной трибуны, решился приложить столько сил, чтобы просветить одного единственного человека.
Да его деятельность и не была направлена на приумножение славы и блеска его имени. Энгельсу в огромной степени была присуща та скромность, которая проявляется в борьбе во имя дела и побуждает забыть обо всех честолюбивых желаниях. Там, где он мог помочь и поощрить, он помогал и поощрял, неизменно радуясь, если был в состоянии своей силой укрепить силы других. Этот человек обращал внимание лишь на само действие, а не на то, что это действие было связано с его именем.
Сущность Энгельса раскрывается в замечательных словах, которыми Зомбарт заключил свою статью о нем в "Zukunft": "В самые горькие времена он оставался человечным и доброжелательным. И был вознагражден за это. Классово сознательные пролетарии боготворят Лассаля, находясь под обаянием его блестящей личности; они с глубоким почтением и восхищением взирают на Маркса как на яркую путеводную звезду; Фридриха Энгельса, насколько он был им известен, уже при его жизни любили и чтили как друга и отца. Это значит, что он был прекрасным человеком" 515.
255
Так он и останется жить в памяти народа и после того, как все, кто знал его лично, а сейчас с радостью и благодарностью вспоминают о нем, давно уже отойдут в царство теней.
Память о нем будет жить.
Впервые опубликовано в газете "Vorwarts", Berlin, 1895 28.XI, N 278
Печатается по тексту газеты Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
И. ЙЕНСЕН
Воспоминания о встречах с Энгельсом 516
В ноябре 1888 г. я как представитель объединения профсоюзов в Копенгагене принимал участие в международном конгрессе, который был созван английскими тред-юнионами 517.
Это явилось для меня событием по нескольким причинам. Я впервые посетил крупнейший город мира, встретился с представителями старейших европейских рабочих организаций и увидел многих мужчин и женщин, чьи имена были известны во всем мире. Хочу назвать лишь небольшую часть их: русского князя Кропоткина, англичан Уильяма Морриса, Гайндмана, Джона Бёрнса, Тома Манна, Бродхерста, Шиптона, который был секретарем и председателем парламентского комитета английских тред-юнионов, бельгийца Эдуарда Анселя, немца Эдуарда Бернштейна. Англичанку, жену пастора Анни Безант и младшую дочь Карла Маркса Элеонору Маркс-Эвелинг. Все они являлись активными участниками политического и профсоюзного рабочего движения.
Но все же одного имени мне постоянно недоставало на собраниях и встречах, куда меня приглашали, - давнего друга и соратника Карла Маркса Фридриха Энгельса. Я спрашивал о нем у английских и немецких товарищей. Его имя, конечно, было им известно, но они не знали, где он живет; некоторые полагали, что он поехал в Америку. Однажды я узнал, что Энгельс находится в добром здравии в своей квартире в северной части Лондона и с удовольствием принял бы иностранных социал-демократов. Вечером мы пришли к его дому. Насколько я помню, там было трое датчан и столько же бельгийцев, среди них Ансель и, кроме того, Эдуард Бернштейн, который жил тогда в эмиграции в Лондоне, где в период исключительного закона редактировался и печатался "Der Sozialdemokrat", центральный орган немецкой социал-демократии, нелегально
257
доставлявшийся в Германию. Бернштейн был главным редактором газеты и переехал в Лондон, чтобы его не выслали из Цюриха со всем редакционным штабом.
Фридрих Энгельс встретил нас очень любезно, и мы провели у него несколько незабываемых часов. Его дом напоминал большую библиотеку. Полки с книгами закрывали стены от пола до потолка, столы и этажерки были завалены рукописями и корректурными листами. Хозяин дома произвел на меня совсем иное впечатление, чем я ожидал. Высокий худой человек с внушительной бородой немецкого профессора, мягкими живыми глазами под кустистыми бровями, он, несмотря на свою сдержанность, был полон жизни и интереса к окружающему миру. Поражало его глубокое знакомство с положением на родине своих гостей.
Я ожидал, что увижу интересного кабинетного ученого, несомненно, глубоко проникшего в суть законов общественной жизни и их проявлений, свидетельство чему - его уникальные труды, а встретил человека, который отнюдь не замыкался в четырех стенах со своими богатыми знаниями, но обладал очень живым характером и здоровым юмором, которым быстро заразил и нас. Мы сразу же почувствовали себя как старые знакомые и друзья.
В кабинете Энгельса был лишь небольшой кусочек стены, свободный от книжных полок, и там висела большая фотография Карла Маркса. Мы восхищались прекрасным, живым портретом, а Энгельс рассказал, что это - увеличенная фотография с небольшого снимка, сделанного за несколько лет до смерти Маркса.
На прощание он подарил мне оригинал фотографии, которая украшает теперь первую полосу газеты "Social-Demokraten". Я тогда увеличил портрет и повесил у себя дома; а фотографию, подаренную мне Энгельсом, храню как одно из самых дорогих воспоминаний о моем первом посещении Лондона, как память о человеке, который, будучи уже сам патриархом, всегда сохранял скромность и подчеркивал роль своего друга как основателя научного социализма.
Я хочу привести еще один эпизод, который свидетельствует о большой скромности Энгельса.
258
В 1893 г. в Цюрихе проходил международный рабочий конгресс 518. По окончании конгресса швейцарские товарищи пригласили нас на прогулку на пароходе по Цюрихскому озеру. Когда мы поднялись на борт, к нашему большому удивлению увидели там Фридриха Энгельса. Он приехал за несколько дней до этого, но не появился на конгрессе, где бы его, конечно, приветствовало большое собрание представителей рабочих социал-демократов всего мира.
Он хотел избежать этого, зато во время чудесной поездки по озеру предавался воспоминаниям в кругу всего большого общества. Когда во время прогулки по берегу я попрощался с ним, он говорил о возможности поездки в Копенгаген. Но этого так и не произошло, через два года он умер.
Вечная память тому, кто столь беззаветно защищал Карла Маркса, друга и соратника.
Впервые опубликовано в газете "Social-Demokraten", K0benhavn, 1918, 5.V. В переводе на ненецкий язык в бюллетене "Beitrage zur Marx-Engels-Forschung", Berlin, 1985, N 19
Печатается по тексту бюллетеня Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
ШАРЛЬ ВИКТОР ЖАКЛАР
Из статьи "Международный социалистический конгресс в Цюрихе" 519
В субботу нашлись отважные люди, которым хотелось бы, чтобы конгресс заседал до тех пор, пока не будет исчерпана повестка дня. Но англичане предъявили свои обратные билеты, неумолимо требовавшие их возвращения на родину на следующее утро.
Мужественные гражданки были готовы немедленно пожертвовать на социалистический алтарь Lustfahrt *, намеченную на вторую половину дня. Но швейцарцы показали на зафрахтованный пароход, уже стоявший возле Тонхалле и ожидавший лишь сигнала, чтобы увезти делегатов конгресса в прохладную тень острова Уфенау.
Устоять против столь соблазнительных доводов невозможно. Конгресс во что бы то ни стало должен закончиться ровно в полдень. Вопрос о всеобщей стачке откладывается до другого раза, как и вопрос о международной организации социал-демократической партии; их участь разделит и все стоящее в "разном".
Времени остается в обрез - только-только, чтобы определить место очередного конгресса. Лондон и Амстердам оспаривают друг у друга честь проведения следующей сессии. Амстердам - это Домела **; не пришлось бы опасаться новой атаки независимых 520. Вопрос решается в пользу Лондона 235.
- Через три года, - предлагает Зингер.
- Мы спешим. Ладно, пусть будет через три года.
Все уже закончено, однако из рядов французов появляется молодая девушка, этакий свежий цветок; она напоминает мне красивых маркитанток из республиканских батальонов. Прошу слова, - говорит она нежным голосом. В силах ли иностранцы отказать пари
* - увеселительную поездку. Ред.