Женщина была пожилой, хорошо так за пятьдесят. Один глаз у нее был слеп и затянут белой поволокой, да и на щеке заметны были следы старого ожога.
И встретила она меня с подозрением. Долго смотрела в глаза, потом долго изучала документы – новенькие, хрустящие. Очень ответственный директор интерната для детей войны.
– У вас была бурная молодость, – сказала женщина сухо. – Но вы при этом выглядите… очень хорошо.
– Не все шрамы на коже, – ответил я. Подумал и приподнял футболку. – У меня только один.
– Нож?
– Нож.
Женщина смягчилась. Пробормотала:
– Взгляд у вас, как у старика… Я понимаю, да. Не все шрамы видны… Как правило, мы не передаем детей на воспитание одиноким мужчинам.
– Понимаю, – кивнул я.
– Но судя по всему… это действительно ваша сестра…
Она снова задумчиво посмотрела на бумаги.
– Честно говоря, вы и похожи. Будь чуть старше, приняла бы за отца!
– Никиту Самойлова забрали чужие, – сказал я с болью в голосе.
– Гнев и мщение, – положив ладонь на сердце, произнесла женщина.
– Мщение и гнев, – повторил я ее жест.
Общества, пережившие катаклизмы, всегда склонны к ритуалам. Я кашлянул и добавил:
– Беспомощного одинокого старика, ветерана войны… забрали на смерть в чужие миры… Я только неделю назад узнал, что у отца был посмертный ребенок.
– Хорошие гены, – тоном заводчицы произнесла женщина. И сама смутилась своих слов. – Да, отыскать сестру – большая удача. Поговорите с девочкой. Если наладите контакт, то сможете приходить каждый день. Через пару недель разрешим с ней гулять по городу. Через полгода… что ж, сможете подать заявление на опеку.
– Спасибо, – сказал я.
– Обычно посмертных детей оставляют в своих семьях матери, – неожиданно произнесла женщина и плотно сжала губы. – Или забирают на воспитание, за это ведь льготы… Но ее вернули уже девять раз. Она сложная… немного.
Я понял, что она мечтает избавиться от девочки.
– Все мы непростые, – ответил я.
И пошел к скамейке в саду, где сидела моя дочь.
Ей было лет восемь. Тощая, с косичками, хмурая. В шортиках и майке, босиком. Я сел рядом.
– Мне сказали, ты мой брат, – буркнула девочка, не глядя на меня.
– Ага, – согласился я.
Не очень-то я умею общаться с детьми.
– Я думаю, ты врешь, – сказала девочка. Поглядела на меня искоса. Подняла ладошку и продемонстрировала мне тонкий длинный гвоздик.
– Не надо, я хороший, – ответил я.
Девочка фыркнула, задрала майку и воткнула гвоздь себе в живот. Покосилась на меня.
– Круто, – сказал я.
Девочка вынула гвоздь. Пристально посмотрела на выступившую каплю крови. Потом стерла ее пальцем и слизнула.
На бледной коже не осталось никакого следа.
– Можно, попробую? – спросил я.
Взял у нее гвоздь. И воткнул его в щеку. Достал и вернул девочке.
– Ты ведь мой папа? – спросила девочка.
– Да, но это секрет.
Она кивнула и посидела, болтая ногами. Деловито спросила:
– Что мы будем делать?
– Мстить, – ответил я с удивлением. – Но тебе надо будет подрасти.
– Я могу очень быстро! – шепотом сказала дочь.
– Знаю, – ответил я так же тихо. – Но спешить не надо. У нас достаточно времени.
И мы обменялись рукопожатием.