В виду этих суждений уже к середине апреля был приготовлен в Государственную Думу целый ряд законопроектов по различным отраслям государственного управления и была разработана подробнейшая программа крестьянского преобразования, изложенная в виде вопросов. Этот труд и послужил Столыпину для составления закона 9 ноября о крестьянском преобразовании со внесением в него к сожалению принудительного уничтожения общины для создания полу- если не совсем бесправных крестьян - частных собственников.
Так как каждое представление нужно было доставить в Государственную Думу в нескольких стах экземплярах по числу членов, то шутили, что мое министерство приготовило для Думы целый поезд представлений.
14-го апреля 1906 года я послал Его Величеству следующее письмо:
"Ваше Императорское Величество. Я имел честь всеподданнейше {295} просить Ваше Императорское Величество, для пользы дела, освободить меня от обязанностей председателя совета министров до открытия Государственной Думы, когда я кончу дело о займе, и Ваше Величество соизволили милостиво выслушать мои соображения. Позволяю себе всеподданнейше формулировать основания, которые побуждают меня верноподданнически поддерживать мою вышеизложенную просьбу.
1. Я чувствую себя от всеобщей травли разбитым и настолько нервным, что я не буду в состоянии сохранять то хладнокровие, которое потребно в положении председателя совета министров, в особенности при новых условиях.
2. Отдавая должную справедливость твердости и энергии министра внутренних дел, я тем не менее, как Вашему Императорскому Величеству известно, находил несоответственным его образ действия и действия некоторых местных администраторов, в особенности в последние два месяца, после того, когда фактическое проявление революции скопом было подавлено. По моему мнению, этот прямолинейный образ действий раздражил большинство населения и способствовал выборам крайних элементов в Думу, как протест против политики правительства.
3. Появление мое в Думу вместе с П. Н. Дурново поставит меня и его в трудное положение. Я должен буду отмалчиваться по всем запросам по таким действиям правительства, которые совершались без моего ведома или вопреки моему мнению, так как я никакой исполнительной властью не обладал. Министр же внутренних дел, вероятно, будет стеснен в моем присутствии давать объяснения, которые я могу не разделять.
4. По некоторым важным вопросам государственной жизни, как например: крестьянскому, еврейскому, вероисповедному и некоторым другим ни в совете министров, ни в влиятельных сферах нет единства. Вообще, я не способен защищать такие идеи, которые не соответствуют моему убеждению, а потому я не могу разделять взгляды крайних консерваторов, ставшие, в последнее время, политическим credo министра внутренних дел.
5. В последнем совещании (Совещание было под председательством Его Величества.) об основных законах член Государственного Совета граф Пален и считающийся в некоторых сферах знатоком крестьянского вопроса член Государственного Совета и председатель крестьянского совещания Горемыкин высказали свои {296} убеждения не только по существу этого вопроса (О недопустимости ни в каком случае возмездного отчуждения земли в пользу крестьян.), но и по предстоящему образу действия правительства (Горемыкин заявил, что если Дума поднимет вопрос о принудительном отчуждении в пользу крестьян (возмездном), то ее следует немедленно распустить.). Крестьянский вопрос определяет весь характер деятельности Думы. Если убеждения их (Палена и Горемыкина). правильны, то казалось бы, они должны были бы иметь возможность провести их на практике (Государь как бы по моему указанию и назначил Горемыкина.).
6. В течение шести месяцев я был предметом травли всего кричащего и пишущего в русском обществе и подвергался систематическим нападкам имеющих доступ к Вашему Императорскому Величеству крайних элементов. Революционеры меня клянут за то, что я всем своим авторитетом и с полнейшим убеждением поддерживал самые решительные меры во время активной революции; либералы за то, что я по долгу присяги и совести защищал, и до гроба буду защищать, прерогативы Императорской власти; а консерваторы потому, что неправильно мне приписывают те изменения в порядке государственного управления, которые произошли со времени назначения князя Святополк-Мирского министром внутренних дел (Я очень сочувствовал этому назначению, к князю Мирскому питая дружбу и уважение, но он был назначен без всякого моего участия, ибо я тогда был в опале, занимая пост председателя комитета министров.). Покуда я нахожусь у власти, я буду предметом ярых нападок со всех сторон. Более всего вредно для дела недоверие к председателю совета крайних консерваторов дворян и высших служилых людей, которые естественно всегда имели и будут иметь доступ к Царю, а потому неизбежно вселяли и будут вселять сомнения в действиях и даже намерениях людей, им неугодных.
7. По открытии Думы политика правительства должна быть направлена к достижению соглашения с нею или же получить направление весьма твердое и решительное, готовое на крайние меры. В первом случае изменение состава министерства должно облегчить задачу, устранив почву для наиболее страстных нападок, направленных против отдельных министров и в особенности главы министерства, по отношению которых за бурное время накопилось раздражение той или другой влиятельной партии, в таком случае все соглашения будут достигнуты гораздо легче. При втором решении правительственная {297} деятельность должна сосредоточиться в лиц министров внутренних дел, юстиции и военных властей и при таком направлении дела я мог бы быть только помехою и, как бы я себя ни держал, в особенности крайние консерваторы будут подвергать меня злобной критике.
Я бы мог всеподданнейше представить и другие, по моему мнению, основательные доводы, говорящее в пользу моей просьбы освободить меня от поста председателя совета министров до открытия Думы, но мне представляется, что и приведенных доводов достаточно, чтобы моя просьба была милостиво принята Вашим Величеством. Я бы гораздо раньше обратился с этой просьбою, уже тогда, когда я заметил, что положение мое, как председателя совета министров, было поколеблено, но я не считал себя в праве этого сделать, пока финансовое состояние России внушало столь серьезные опасения. Я сознавал свою обязанность приложить всё мои силы, дабы Россию не постиг финансовый крах или, что еще хуже, чтобы не создались такие условия, при которых Дума, пользуясь нуждою правительства в деньгах, могла заставить идти на уступки, отвечающие целям партий, а не пользам всего государства, неразрывно связанным с интересами Вашего Императорского Величества. Все революционные и антиправительственные партии не даром ставят мне в особенную мою вину мое преимущественное, если не исключительное участие в этом деле. Теперь, когда заем окончен и окончен благополучно, когда Ваше Императорское Величество можете, не заботясь о средствах для ликвидации счетов минувшей войны и при наступившем, до известной, по крайней мере, степени успокоении, обратить все Высочайшее внимание на внутреннее устроение Империи, направив в надлежащее русло деятельность Думы, я считаю за собою некоторое нравственное право возобновить перед Вашим Величеством мою просьбу. По этому осмеливаюсь повергнуть к стопам Вашего Императорского Величества всеподданнейшее мое ходатайство о всемилостивейшем соизволении на увольнение меня от должности председателя совета министров".
Вечером того же 14 апреля я созвал совет министров и прочел им уже посланное мною прошение об увольнении. П. Н. Дурново выслушал его спокойно. Всем министрам, а в том числе Дурново, был, видимо, неприятен этот мой шаг, так как это ставило вопрос о том, как будет с ними. Некоторые из министров выражали желание также немедленно послать просьбу об увольнении, {298} я их отговаривал это делать (Вариант. - Никто из министров одновременно со мною не подал прошения об увольнении, да если бы они и вздумали подать, то я бы настаивал на том, чтобы они этого не делали, так как я не хотел, чтобы перед созывом Думы водворился порядок парламентского ухода всего министерства вместе, предпочитая, чтобы они остались на своих постах.). Министр народного просвещения граф И. И. Толстой высказал свое удовольствие, что я принял этот шаг, сказав, что ему известно, какая интрига все время шла против меня во дворце, и что все равно, как только Государь почувствовал бы, что он может справиться без меня, Он бы сейчас это сделал в виду моей несговорчивости.
16 апреля, уже на другой день к вечеру, я получил от Государя следующее, собственноручное письмо:
"Граф Сергей Юльевич, вчера утром я получил письмо Ваше, в котором Вы просите об увольнении от занимаемых должностей. Я изъявляю согласие на Вашу просьбу.
Благополучное заключение займа составляет лучшую страницу Вашей деятельности. Это большой нравственный успех правительства и залог будущего спокойствия и мирного развития России. Видно, что и в Европе престиж нашей родины высок (Вероятно, Государь думал, что наш престиж особенно высок в Азии после только что кончившейся позорной русско-японской войны. Мне, впрочем, несколько придворных лиц говорили, что Его Величество выражал им мнения, что русские расколотили японцев.).
Как сложатся обстоятельства после открытия Думы, одному Богу известно. Но я не смотрю на ближайшее будущее так черно, как вы на него смотрите (Дальнейшие обстоятельства едва ли не подтвердили, что я имел основание смотреть на будущее не радужно.). Мне кажется, что Дума получилась такая крайняя не вследствие репрессивных мер правительства, а благодаря широте закона 11 декабря о выборах, инертности консервативной массы населения и полнейшего воздержания всех властей от выборной кампании, чего не бывает в других государствах. (Правительство действительно совсем не вмешивалось в выборы, во первых потому, что я принципиально против тех приемов вмешательства, которые практиковал Столыпин, а теперь Коковцев, а во вторых потому, что как только было опубликовано положение о Государственной Думе, 6-го августа последовал циркуляр министра внутренних дел Булыгина, чтобы по Высочайшему повелению администрация не вмешивалась в выборы; было бы совсем безответственно затем после 17 октября тайно влиять на выборы.). Благодарю Вас {299} искренно Сергей Юльевич за Вашу преданность мне и за Ваше усердие, которое Вы проявили по мере сил, на том трудном посту, который Вы занимали в течение шести месяцев при исключительно тяжелых обстоятельствах. Желаю Вам отдохнуть и восстановить Ваши силы. Благодарный Вам Николай".
На другой день я видел Государя, и Государь спрашивал меня, кого бы я Ему посоветовал назначить вместо меня; я Ему указал на Философова (гос. секретаря, а затем при Столыпине министра торговли) или Акимова (министра юстиции) в зависимости от того, какую Он желает вести политику - в духе ли осуществления 17 октября или в духе его ограничения. Государь, как потом я узнал, предлагал это место Акимову, но этот уклонился. В это время с заднего крыльца при помощи Трепова Горемыкин развернул интригу вовсю. 22-го апреля последовал следующий Высочайший рескрипт на мое имя:
"Граф Сергей Юльевич. Ослабление здоровья от понесенных Вами чрезмерных трудов побудило Вас ходатайствовать об освобождении от должности председателя совета министров. Призвав Вас на этот важный пост для исполнения предначертаний Моих и привлечения моих подданных к участию в делах законодательства, Я был уверен, что Ваши испытанные государственные способности облегчат проведение в жизнь новых выборных установлений, созданных с целью осуществления дарованных Мною населенно прав. Благодаря настойчивым и просвещенным трудам Вашим, эти учреждения ныне образованы и готовы к открытию, несмотря на препятствия, чинимые крамольниками, в борьбе с которыми Вы проявили отличающую Вас энергию и общительность. Одновременно своею опытностью в финансовом деле Вы содействовали упрочению государственных ресурсов, обеспечив успех заключенного Pocсией займа. Снисходя на принесенную Вами всеподданнейшую просьбу, Я испытываю сердечную потребность выразить Вам Мою искреннюю признательность за многочисленные услуги, оказанные Вами Poссии, в воздаяние коих жалую Вас кавалером ордена Святого Благоверного Александра Невского (собственноручная приписка) с бриллиантами. Пребываю неизменно к Вам благосклонный (далее собственноручно) и искренно благодарный Николай".
{300} На другой день я официально в мундире явился благодарить Государя за исполнение моей просьбы, причем я имел случай явиться откланяться также Государыне. Государыня и Государь были со мною очень любезны, хотя Ее Величество никогда ко мне не была расположена и, говорят, что, когда Она узнала о моем уходе, то у Нее вырвалось восклицание: "Ух", в знак облегчения.*
Государь просил меня, чтобы я занял первый открывшийся пост посла Его Величества заграницей. Опасаясь, не имеет ли в виду Государь назначить меня в Токио, и будучи по своему здоровью не в состоянии принять пост посла в столь отдаленном месте, я спросил Государя, не думает ли Его Величество послать меня в Токио? На что Государь сказал мне: что он желает, чтобы я был послом где-нибудь в Европе и прибавил: "Пожалуйста, как только откроется первый пост посла, вы мне напомните, так как я непременно вас назначу" (Через год я это сделал, но никогда никакого ответа от Государя не получал. *).
Когда я был у Его Величества, чтобы откланяться, т. е. как раз в то мое представление, когда Государь предложил мне пост посла, то Его Величество, между прочим, сказал:
- Я остановился, чтобы назначить на ваше место, на ваших врагах, но не думайте, что это потому, что они ваши враги, а потому, что я нахожу в настоящее время такое назначение полезным.
Тогда я спросил Государя:
- Ваше Величество, может быть Вам будет угодно мне сказать: кто это такие мои враги, ибо я не догадываюсь о том.
Тогда Его Величество мне ответил:
- Председателем совета министров я назначу Горемыкина.
На это я Государя Императора спросил:
- Какой же, Ваше Величество, Горемыкин мой враг? Во всяком случай, если все остальные лица такого калибра, как Горемыкин, то они мне представляются врагами очень мало опасными.
Государь на это улыбнулся.
О том, что Председателем совета министров будет Горемыкин, я знал ранее, нежели услышал это от Государя Императора, и для меня было ясно, что назначение это делается главным образом по рекомендации всесильного в то время дворцового коменданта, а, в сущности говоря, полудиктатора Трепова.
{301} Должен сказать, что недели за две, за три до того времени, когда я решился просить Его Величество о моем увольнении, я говорил об этом моем решении Трепову, причем Трепов меня убеждал не делать этого, указывая на то, что Его Величеству это будет крайне неприятно.
Я хорошо понимал, что Трепов действительно не желал, чтобы я ушел; он желал только, чтобы я творил многое вопреки моим убеждениям, по указке из Царского Села, а инспиратором всех этих указок - или по крайней мере большинства их - всегда был Трепов.
Вот, на эту то роль я и не хотел соглашаться; это порождало постоянные недоразумения и недовольство на меня со стороны Государя Императора, и это привело меня к твердому решению оставить пост председателя совета министров, если не будут приняты те условия, которые мною были изложены и которые изложены в сказанном моем письме к Его Величеству, в котором я просил Государя Императора освободить меня от поста председателя совета министров.
Когда Его Величество мне сказал, что думает назначить меня послом на первую открывшуюся вакансию в Европе, на что я ответил Государю, что готов исполнить приказание Его Величества и буду рад этому назначение, дабы хоть несколько лет пробыть вне России, - то Государь спросил меня:
- А вы не встретите препятствий в том, что министр иностранных дел будет гораздо моложе вас?
Я не понял этого намека и сказал Государю, что граф Ламсдорф по производству в действительные тайные советники несколько моложе меня, но по службе он старше. Наконец, у меня такие дружеские отношения с Ламсдорфом, что это обстоятельство не может иметь никакого значения.
На это Государь ответил:
- Да ведь министром иностранных дел будет не граф Ламсдорф, а Извольский
Тогда я Государю сказал:
- Раз Вашему Величеству угодно меня назначить послом, то ведь послы от министра иностранных дел не зависят, а зависят непосредственно от Вашего Величества.
Государь Император сказал: "конечно, так". {302} Вследствие этого разговора, когда я оставил Его Величество и вернулся в Петербург, то я сейчас же предупредил графа Ламсдорфа о том, что вот имеются такие предположения.
Еще ранее, когда я подал прошение об увольнении, граф Ламсдорф спрашивал меня: подавать ли ему прошение об увольнении или нет? Тогда я ему отвечал - не подавать, между прочим и потому, что я явно видел, что сам граф Ламсдорф очень бы желал не покидать своего поста, хотя товарищ его и закадычный друг, князь Оболенский, - думал обратно, - очень настаивал на том, чтобы Ламсдорф подал прошение об увольнении с поста министра иностранных дел.
(*После барон Фредерикс (министр Двора) мне откровенно говорил, что увольнение графа Ламсдорфа было неизбежно, так как было необходимо "свалить на кого-нибудь последствия японской катастрофы".*).
Теперь же, после слов Государя, вернувшись из Царского Села в город, я, напротив, советовал графу Ламсдорфу немедленно послать прошение об увольнении, дабы уход его был совершен по его инициативе.
Граф Ламсдорф так и сделал и получил увольнение перед отправлением моего письма Его Величеству о моем увольнении от службы. Государь его милостиво принял и, как мне Ламсдорф говорил, прослезился, прощаясь с ним.
Назначение Извольского последовало главным образом по тем же мотивам, по которым последовало назначение и гр. Муравьева, т. е. именно потому, что он был посланником в Дании.
Так как мой уход произошел отчасти вследствие того, что моя политика не сходилась с политикой Дурново, а политика Дурново была в соответствии и следовала исключительно желаниям генерала Трепова и тем указаниям, которые он получал в Царском Селе, то мне казалось несомненным, что во всяком случае, Дурново останется министром внутренних дел.
Между тем, к моему удивлению, все министры моего министерства, кроме военного и морского, и без их прошений об увольнении, были уволены вслед за моим увольнением.