Поэтому до Государственного Совета дошел такой закон, по которому посредством искусственных комбинаций от земских выборов были, если не устранены, то в чрезвычайной степени ограничены, крестьяне, из которых громадное большинство в этих губерниях составляют pyccкие и православные.
Крестьяне были устранены потому, что ныне мы живем в такое время, когда действует провозглашенный Столыпиным принцип, что государство и государственная власть должны существовать для сильных, а не для слабых, а как известно в России почти всю массу населения составляют слабые, и только незначительное меньшинство составляют сильные, преимущественно дворянство.
Само собой разумеется, что если бы на земских выборах был дан соответствующий голос крестьянству, то русские помещики-дворяне, из которых большинство не живет на местах, а служит на государственной службе, и которые купили там имения только для спекуляции, - эти дворяне попали бы в земство только в самом незначительном количестве; земство же преимущественно составило бы русское крестьянство и только отчасти польское дворянство.
Проект Столыпина был составлен с таким расчетом, чтобы польских помещиков по возможности исключить; в особенности же проект этот пугался русского крестьянства, а потому и права русского крестьянства совершенно ограничил.
Проект этот встретил в Государственном Совете решительный отпор.
Крайние правые находили, что вводить земство в этих губерниях совсем не следует, так как губернии эти, в виду разнородности {479} населения, а также особого стратегического и политического их положения находятся совершенно в исключительных условиях.
Умеренные дворяне были против этого проекта, потому, что находили невозможным делать различие между дворянами поляками и дворянами русскими, не без основания указывая, что такое различие, т. е. различный курии для выбора поляков-дворян и дворян-русских ведут не к объединению дворянства в этих губерниях, а к полному их разъединению, между тем, как в настоящее время, в громадном большинстве случаев, между русскими дворянами и дворянами-поляками существует полная солидарность.
Прения были очень жарки, и я должен был высказать Столыпину многие вещи, крайне для него неприятные. В результате, посредством голосования, несмотря на то, что Столыпин пришел давать голоса в пользу самого себя, вместе со всеми своими министрами - членами Государственного Совета, все-таки закон Столыпина был отвергнут.
Столыпин был этим чрезвычайно озадачен и не без основания считал, что главным виновником его провала был я, вследствие моих речей и данных, мною представленных, хотя я в Государственном Совете никогда не принадлежал ни к какой партии и в настоящее время также не принадлежу ни к какой партии, а поэтому говорю лично от себя и только то, что я лично думаю.
По этому законопроекту я участвовал не только в общем собрании Государственного Совета, но и был выбран из членов Государственного Совета в комиссию, рассматривавшую предварительно этот проект.
В этой комиссии я обнаружил и указал на то, что цифры, представленные министерством внутренних дел в доказательство правильности некоторых выводов, сделанных в представлении министерства внутренних дел, заведомо подложны.
По поводу такого моего указания, представитель министерства внутренних дел в этой комиссии, Гербель (недавно назначенный членом Государственного Совета), сначала резко мне возражал, но затем не мог молчаливо не согласиться, что мои указания точны.
Вероятно это еще более рассердило Столыпина, и с тех пор Столыпину во всех делах мерещился я. Когда Столыпину говорили о его врагах, то он говорил, что не придает значения всем своим врагам, единственно кого он боится - это графа Витте.
{480} На это я через друзей Столыпина ему передал, что я никогда его врагом не был и не нахожусь в числе его врагов, а нахожусь только в числе тех лиц, которые поняли громадную разницу, существующую между тем Столыпиным, который говорит благородные и либеральные речи, и тем Столыпиным, который действует, как министр внутренних дел и глава правительства; что действия его отличаются такой произвольностью и бессовестностью, до которых никогда не доходили самые реакционные министры, как, например, Вячеслав Константинович Плеве; что происходит это именно потому, что те реакционные министры были люди умные, чего бы я не мог сказать о Столыпине.
После такого вотума Государственного Совета, Столыпин сейчас же подал Государю Императору прошение об отставке, заявив при этом, что он может остаться лишь при том условии, если Его Императорское Величество утвердит его предположения по поводу вотума Государственного Совета.
Государь эту отставку принял весьма хладнокровно, сказав, что подумает и даст ему ответ, и даже не интересовался узнать, какие это условия, при которых Столыпин согласился бы остаться председателем совета министров.
Таким образом, после подачи Столыпиным в отставку все были уверены, что отставка эта будет принята, но тут, к сожалению, вмешались известные своими интригами Великие Князья Александр Михайлович и Николай Михайловичи они начали уговаривать Столыпина взять свою отставку обратно; начали пропагандировать в высшем обшестве, что если Столыпин уйдет, то произойдет развал.
К великому сожалению, кажется, впутали в эту историю достойнейшую и благороднейшую Императрицу Марию Феодоровну, по крайней мере в том, что Ее Величество оказывала содействие тому, чтобы Столыпин не ушел - слух об этом был распространен по всему Петербургу; вытекало же это, может быть, из совершенно случайных обстоятельств, а именно из того, что как то раз в один из этих дней, Его Величество был в Аничковском Дворце у своей августейшей матери, а с другой стороны и из того обстоятельства, что Великий Князь Александр Михайлович, как известно, женат на дочери Марии Феодоровны, сестре Императора Николая II.
{481} Столыпин, видя такое настроение, конечно, решил не делать уступок и потребовал от Его Величества исполнения его кондиций, при которых он согласен остаться председателем совета министров.
Кондиции эти заключались в следующем:
1-я. Распустить на несколько дней Государственную Думу и Государственный Совет, а в эти дни, в силу статьи 87 Основных Законов, ввести закон о земствах в западных губерниях, который провалил Государственный Совет.
Эта кондиция была самая бессовестная, ибо она в корне и безусловно нарушала основные законы государства, а следовательно, и конституции; независимо от этого она ставила Его Величество в самое неудобное положение, как в отношении законодательных собраний, так и в отношении его верноподданных ультраправых.
2-я кондиция Столыпина была следующая:
Чтобы предложить членам Государственного Совета - крайним правым Дурново и Трепову, которые, по мнению Столыпина, интриговали, - вели против этого закона интригу, - заболеть и получить отпуск до 1-го января следующего года.
Дело в том, что по закону присутствующие члены Государственного Совета не могут быть сменены или уволены. Неправильное толкование закона дало повод правительству каждый год 1-го января в опубликованных списках присутствующих членов Государственного Совета не помещать тех членов, которые ему не желательны. В этом заключается нарушение закона. Но во всяком случае, после 1-го января члены, помещенные в списках, как присутствующие, никоим образом не могут быть исключены из присутствующих, а поэтому Столыпин потребовал, чтобы Дурново и Трепову были даны отпуски до 1-го января с тем, чтобы они до 1-го января не приходили в Государственный Совет, после же 1-го января Столыпин, конечно, имел намерение их в списки не включить.
Очевидно, такое требование идет в разрез не только с основными законами, но является простым издевательством, как над законами, так и над личностями, ибо можно относиться с различных точек зрения к членам Государственного Совета Дурново и Трепову, - я не их поклонник, так как не могу сочувствовать их ультраправой программе, - но тем не менее оба эти лица, как члены Государственного Совета, действовали и действуют в пределах законом им предоставленных прав, а поэтому, так {482} шельмовать членов Государственного Совета: давать им отпуски, которых они не просят, не только составляет нарушение основных законов, но и издевательство над этими лицами.
Кризис, заключавшийся в том, примет ли Государь кондиции Столыпина или не примет, продолжался чуть ли не более недели, причем в это время указанные Великие Князья и другие члены общества вели отчаянную пропаганду, уверяя, что только благодаря Столыпину прекратились революционно-анархические акты, т. е. покушения, и что как только Столыпин уйдет - покушения эти возобновятся. Конечно, такая перспектива могла очень действовать на высшие сферы.
В конце концов, Столыпин и его прихвостни торжествовали, Государственная Дума и Государственный Совет были распущены на эти три дня и в это время был введен по ст. 87 закон о земствах в западных губерниях; а засим, Дурново и Трепов получили предложение воспользоваться отпуском.
В конце концов, Столыпин и его прихвостни торжествовали, но для мало-мальски дальновидного человека было ясно, что это торжество накануне его политической гибели.
Когда это случилось, вся Россия была этим возмущена, были возмущены, как Государственная Дума, так и Государственный Совет.
Столыпин давал объяснения своих действий, как в Государственном Совете, так и в Государственной Думе, причем в Государственном Совете он давал объяснения весьма почтительные для Государственного Совета и не особенно лестные для Государственной Думы, а в Государственной Думе давал объяснения весьма подобострастные в отношении Государственной Думы и весьма не лестные для Государственного Совета. Но на этот раз Столыпин не провел ни Государственный Совет, ни Государственную Думу.
Как Государственный Совет остался при мнении о неправильности его действий, так и Государственная Дума, - которая в этом отношении имеет большой простор и самостоятельность, - признала действия Столыпина безусловно неправильными и незаконными.
А агент Столыпина в Государственной Думе, глава так называемой партии 17-го октября, Гучков, заявил, что он порицает {483} действия Столыпина и благоразумно удалился из Петербурга, предприняв поездку на Дальний Восток, конечно, в расчете переждать, что из всего этого выйдет. Если Столыпин провалится, то это будет сделано без него, а если снова всплывет, то тогда он себя не скомпрометирует в глазах Столыпина и опять посредством угодничества, найдет в нем поддержку и благоволение.
Член Государственного Совета Трепов был очень близок к Государю и пользовался особой милостью Его Величества, поэтому и имел право просить у Его Величества аудиенции для передачи различных своих государственных впечатлений и мнений. Этим правом он воспользовался и в настоящем случае. Дурново же молча подчинился приказанию воспользоваться отпуском.
Член Государственного Совета Гончаров, весьма почтеннейший человек, принадлежащий к правой группе и ранее перед Дурново бывший лидером правой группы, так возмутился всем этим, что просил уволить его из членов Государственного Совета.
В тот же день, когда все это случилось, вечером, по телефону из редакций газет меня спрашивали: не получил ли и я приказа воспользоваться отпуском?
Таким образом, очевидно, ходили слухи, что я был в числе этих членов Государственного Совета - Дурново и Трепова - но слухи эти оказались неосновательными, потому что я ничего не получал.
Указанные же Великие Князья торжествовали и могли торжествовать, так как, конечно, все это дело в значительной степени было делом их рук. Так что не совсем без основания я слышал такой афоризм: что Столыпина убил не Багров, а эти Великие Князья, т. е. иначе говоря, если бы Великие Князья не вмешались в дело, до них совсем не касавшееся, и Столыпин вышел бы в отставку, то, по всей вероятности, он преспокойно, благополучным бы образом жил, сохранив за собой уважение, как такой государственный человек, который при известных обстоятельствах, для сохранения собственного достоинства, умеет выходить в отставку.
Какое горячее участие указанные Великие Князья принимали во всем этом деле, между прочим, видно из следующего:
{484} Как раз после того, как Государь принял кондиции Столыпина и вернул ему отставку, был вечер у князя Платона Оболенского. Я на этот вечер не поехал, а там была моя жена, и среди приглашенных был очень близкий мне человек - член Государственного Совета Стахович, был там и Великий Князь Николай Михайлович. Конечно, на этом вечере очень много говорили о происшедшем. Великий Князь распинался за Столыпина и выражал Стаховичу такое мнение; что если бы от него зависло, то он не только предложил Дурново и Трепову воспользоваться отпуском, но просто разогнал бы весь Государственный Совет.
Через некоторое время после случившегося, мне передавал тот же Стахович, что он, будучи в давнишних хороших отношениях с Гучковым, беседовал, однажды, с ним относительно всего этого происшествия, причем Гучков ему сказал, что Столыпин еще 1-го января просил Государя не помещать в список присутствующих членов Государственного Совета - Дурново и Трепова, но что Его Величество на это не согласился. Затем, Столыпин прибавил Гучкову:
"Если бы я захотел, чтобы граф Витте не был помещен, то я уверен, что на это Его Величество согласился бы; но только я не решился этого сделать, так как я знаю, какою большою репутацией пользуется граф Витте за границей, и это произвело бы большой шум в Европе".
Еще на-днях, на приеме у вновь прибывшего австро-венгерского посла, ко мне подошел один старец в ленте и спросил меня: не могу ли я его принять. Я сказал, что с большим удовольствием, и указал на следующий день и час. Старик этот ко мне явился и начал рассказывать взволнованным голосом следующее: он представился, что он член совета министра внутренних дел, тайн. сов. Пшерадский, что он один из ближайших сотрудников Столыпина, что Столыпин назначил его членом совета, и вот что с ним случилось. Рассказ его часто прерывался слезами.
Когда, говорил он, Государь не принял последнюю отставку Столыпина по делу о введении земств в Западных губерниях, то главный мотив, который увидел Государь для отказа, был тот, что, мол, Столыпин прекратил революцию и что при нем не будет {485} более производиться всяких анархических убийств. Столыпин это и хотел доказать, что при нем, действительно, более революционно-анархических убийств быть не может.
Как раз через некоторое время последовало убийство одного прокурора в поезде. Убийство это явно было совершено революционерами-анархистами, но все следствие было ведено так, что, моль, это было простое убийство, на почве грабежа.
Наконец было поймано лицо, которое прямо указало, что оно убило и по решению революционного комитета. Это лицо поместили в Севастополе в тюрьму. Затем тюремщики устроили так, что дали возможность этому лицу бежать, но одновременно сделали таким образом, что как только он убежал, часовые его сейчас же застрелили и, таким образом, следы того, что это было преступление на почве революционно-анархической, скрыты.
Затем произошло следующее, лично его, старика, касающееся: на сестре его жены женат некий морской офицер Курош. Этот Курош в 1905 году, когда в Финляндии, в крепости Гельсингфорсе, тамошние революционеры подняли революционный флаг, со своего судна стрелял в этих революционеров. Тогда же было постановлено предать его смерти и послали ему этот смертный приговор, но почему то, по той или другой причине, приговор этот не был приведен в исполнение.
Затем, так как теперь снова обострились отношения между Финляндией и русским правительством, то финляндские революционеры снова подняли вопрос о Куроше, но решили, что лучше убить не самого Куроша, а его сына - юношу 17-ти лет, находящегося в одном из петербургских учебных заведений, и в мотивировке своего решения постановили, что если убьют Куроша, так что же, Курош мучиться не будет, а вот, если они убьют его сына, то это тогда будет более мучительно для Куроша, потому что он сына любит и всю свою жизнь будет мучиться и, таким образом, получить должное возмездие за то, что он стрелял в революционеров.
Вот, продолжал этот почтенный старик, Курош поехал в плавание. Мы поехали на дачу, которую занимал Курош, где-то недалеко от Риги. Там были: мой племянник, его, Куроша, сын и жена Куроша. Жена уехала. Таким образом, на даче остался этот старик Пшерадский, его жена и сын Куроша. Вот старик мне рассказывает: раз вечером, когда этот молодой человек ложился спать, то он и его жена пришли в его комнату с ним проститься. Он, племянник старика, подошел к окну и хотел его запереть, {486} а окно выходило в сад, - в это время у окна появился какой-то человек и в то время, когда он закрывал окно, сделал несколько выстрелов и убил его наповал.