Егор Иванович усмехнулся:
- Тебе лучше знать.
- Уж не на меня ли грешишь? Да я, если хочешь, могу и...
- Клятву твою знаю. Молчи. - И, перед тем как сказать о главном, сделал паузу. Потом твердо произнес: - Вот что мы сделаем: оставим Самура здесь. Поправь его, выходи, поставь на ноги.
- Ни в жисть! - Циба выставил перед собой ладони.
- Еще раз говорю: в твоих же интересах, Мишка. Подружишься - он обиду забудет.
Циба призадумался. Перспектива, конечно, заманчивая. Если собака лесника будет видеть в нем второго хозяина, это сулит некоторые выгоды. Овчар не тронет его, след не возьмет, так что... Но с другой стороны... Вдруг не простит той ночи? Поправится, выждет момент - и тогда прощайся, Миша, с белым светом. Ишь, ведь прямо на горло целился.
Он сказал, притворно вздыхая:
- Это все преотлично, дядя Егор. А ну-ка он сдохнет за эту неделю? Ты же меня тогда...
- Тогда не жди хорошего, Мишка, это точно. Спрошу по всей суровости, по закону леса.
Саша сидел как на иголках. Оставить Самура этому субчику? Но предложить что-нибудь лучше он не мог. Ведь им на перевалы надо!
- Боюсь я его, - откровенно признался Циба.
- Вон у тебя балаган стоит. Выкинь рухлядь, дверь крепкая. Сена туда натаскаем, пусть лежит и поправляется. Мяса немного возьмешь из бочки, вымачивай и корми. Всякая живая тварь руку кормящего благословляет. Это известно. Ну?..
- Ладно, считай, договорились. У, чертяка! - тоном ниже сказал пасечник, обходя смирно лежавшего Самура.
Все дальнейшее Шестипалый воспринимал как дурной сон. Его перетащили в щелистый, деревянный балаган, где хранились старые колоды. По совету Цибы укрепили дверь, сделали новый засов, поставили поилку так, чтобы наполнять ее водой снаружи. Он лежал и смотрел. Но еще не понимал, к чему все приготовления, только сделалось ему тоскливо, хотелось тихо скулить и не упускать из поля зрения суетливых своих друзей, ради которых ушел он от Монашки.
- Все будет хорошо, Самур, все будет хорошо, - с какой-то притворной сладостью повторял Саша, но от этих слов хорошо Самуру не делалось наоборот, усиливалось беспокойство.
Он вдруг увидел, что хозяин и его сын взвалили рюкзаки и стали рядом с этим ужасным человеком, и он засмеялся, этот человек, и сказал, чтобы не беспокоились, уж он-то выходит кобеля, поставит на ноги, раз такое дело. Потом дверь заперли. Самур поднялся из последних сил и ткнулся носом в щель.
- До свидания, дружок, - сказал Саша и, просунув руку, погладил его.
- Крепись, старина, - произнес хозяин. - Мы скоро вернемся за тобой. Отдыхай, набирайся сил.
И они пошли по тропе всё дальше от балагана.
Хриплый лай раздался им вслед. Потом Самур завыл. Сперва тихо, а потом громче и громче, чтоб слышали они, ушедшие далеко, чтобы вернулись и взяли его с собой.
- А ну, цыц! - по-хозяйски крикнул пасечник и стукнул палкой по доске. Самур мгновенно ощетинился, но замолчал и лег на свежее сено, обреченно опустив голову на передние лапы.
Предали!
За все, что он сделал. За любовь, за отвагу и дружбу. Заперли в клетке и поставили над ним чужого, ненавистного человека.
Самур не дотронулся до еды вечером. Отвернулся от мяса и утром. Лежал, закрыв глаза, и ничего хорошего от жизни не ждал.
Он не знал, что у людей есть долг, чувство ответственности перед другими людьми и что этот долг иногда бывает сильнее всех других чувств.
Глава четвертая
К ПЕРЕВАЛАМ
1
Километра за четыре до лесной избушки, где тропа извилисто спускалась в глубокую долину реки, Егор Иванович свернул налево и пошел по дикому, нехоженому лесу, стараясь держаться хребтины длинной горы.
Саша следовал за ним.
В ушах его еще долго стоял хриплый лай и тоскливое завывание Самура. Жалость к своему четвероногому другу больно царапала сердце. Что там ни говори, а поступили они с больной собакой не лучшим образом. Саша вздыхал, мучил себя, но понимал, что обстоятельства сильнее его желания. Вот оно, пятнадцатое число...
Больше всего Саша боялся, что этот лысый пройдоха сделает что-нибудь с Самуром. Убьет или отравит, а потом скажет, что сбежал.
И зачем только Самур вернулся! Бегал бы со своей волчицей, поправлялся, а потом... Он не верил, что собака может изменить людям, считал, что все равно придет домой.
Егор Иванович шел молча, но по тому, как нервно покашливал он и какие грустные были у него глаза, Саша догадывался, что и отцу нелегко. Вся надежда на то, что Циба трус и только из страха перед лесником сохранит овчара. Да, все это так. И тем не менее чувство острой вины перед четвероногим другом не давало ему покоя. Надо же так сложиться обстоятельствам!
Тропа в лесу извилисто бежала по хребтине невысокого увала. Егор Иванович шел уверенно, как ходят по знакомой дороге. Серый от стирки и дождей рюкзак ловко висел у него на ремнях, сбоку болталась фляга в чехле, карабин он повесил через грудь почти горизонтально, ружейный ремень перекинул на шею, а руки чуть приподнял и положил на карабин; большие кирзовые сапоги лесник ставил уверенно и точно, ни разу не поскользнувшись и не оступившись. Ему как-то удавалось миновать заросли рододендрона, их темно-зеленые густые кущи Саша все время видел то справа, то слева; путь проходил по каменистому взлобку горы, заросшей дубовым и грабовым лесом. Саша и не догадывался, что отец все время идет по звериной тропе. Кабаны и косули - отличные знатоки леса - ходят по самым выгодным направлениям, и лесник не ошибался, когда выбирал этот путь и для себя. Без троп в лесных горах ходить попросту нельзя.
Вскоре они вышли на голую от леса лужайку и сделали короткий привал. Саша широко открыл глаза: уж больно красивый вид открылся перед ним. Он пошел было вперед, но отец предупредил:
- К самому краю не подходи. Осыпь.
С той стороны лужайка, покрытая светло-зеленым вереском, обрывалась. Заглянув вниз, Саша почувствовал легкое головокружение. Гора страшным обрывом уходила метров на семьсот, оголенный бок ее, словно срезанный ударом гигантского топора, белел острыми выступами скал, языки щебня круто сползали вниз. На дне, затянутом темной голубизной, стоял какой-то нерасчесанный, перепутанный лес, там валялись сломанные пихты, похожие на омытые дождями кости изуродованного скелета. На опушке леса переплелись сухие, без коры, стволы бука и граба, мертвый подлесок и ветки. Хаос. Громадная могила, на дно которой сброшены трупы деревьев вперемешку с камнями.
- Вот это да! - сказал он, отшатываясь.
- Снег поработал, - отозвался отец. - Зимой отсюда лавина упала. Как бритвой срезало лес.
Они устроились у костра. Саша лениво жевал кусок вареного мяса и смотрел, смотрел, не в силах оторвать взгляд от чуда, которое открывалось с высоты.
Егор Иванович протянул руку:
- Видишь вон ту зеленую гору? Смотри ниже, она в тени. На ней остались военные рубцы. Там проходил передний край обороны.
- Мы пойдем туда?
- Непременно. Горка эта добре как кровью полита. Там до рукопашной доходило. С "эдельвейсами".
- С кем?
- Так у немцев горная дивизия звалась. Егеря. Опытные бойцы. Ну, мы им дали, этим альпийским стрелкам. Жаркое дело случилось.
Черный от тени хребет лежал по ту сторону страшного провала. Саше сделалось жутко от одной мысли, что надо спускаться по почти отвесной скале. Конечно, если не смотреть вниз, то можно...