Кто бы мог предположить, что блестящая эпоха Ренессанса в Италии сменится периодом феодальной реакции? Однако случилось именно так.
Авторы «Истории Италии» (Москва, Издательство «Наука», 1970) датируют начало упадка второй половиной XV века, XVIII же столетие стало периодом наиболее глубокого кризиса.
Это не было случайностью, а явилось неизбежным результатом целого ряда неблагоприятных внутренних и внешних факторов, как экономических, так и политических.
Отсутствие единого внутреннего рынка Италии, неравномерность экономического развития районов, политическая раздробленность оказали пагубное влияние на всю дальнейшую судьбу страны.
Однако та же «История Италии» оговаривается, что это время отнюдь не является периодом сплошного упадка и отличается крайне противоречивыми тенденциями.
В XVI веке ослабление экономики, упадок политической жизни и усиление реакции еще не доминируют. Признаки упадка сочетаются с дальнешим развитием экономики и ожесточенным сопротивлением реакции во всех сферах общественной, политической и идеологической жизни.
Даже в XVII веке Италия еще поражала Европу своим богатством, красотой городов, роскошью дворцов, обилием
памятников искусства. Многочисленные путешественники, наводнявшие Италию, были восхищены. Однако многим из них невдомек было, что все это лишь отблеск прежнего величия.
Во время экономического подъема Англии и Нидерландов Италию уже никто не брал в расчет. С.Д.Сказкин, один из авторов «Истории Италии» называет XVIII век в Италии периодом наиболее глубокого упадка страны и в то же время началом нового подъема.
Феодальные отношения разлагаются, вновь зарождаются капиталистические, феодальная аристократия хиреет, а буржуазия начинает набирать новые силы. Споры вокруг оценки XVIII века остаются актуальными и по сей день.
Концепция, прочно устоявшаяся в довоенной историографии, видела в XVIII веке предвосхищение национального единства и политической свободы. Однако затем ученым не раз пришлось усомниться в состоятельности этой концепции.
Наибольшие споры вызывает вопрос о том, когда именно после упадка начался новый подъем. С.Романо и Э.Серени указывают на оживление экономической жизни уже во второй половине XVII века. Дж.Канделоро относит эти явления ко всему XVIII веку. Г.Куацца считает первую половину XVIII века эпилогом упадка.
«По крайней мере вплоть до второй половины XVII века новые силы и новые формы не выступают в той необходимой степени, чтобы можно было говорить о всеобщем движении, которое охватывает не тот или иной территориальный или производственный сектор, но все итальянское общество», — так заявляет П.Виллани в своей работе «Аграрный капитализм в Италии». И, видимо, с этим мнением нам придется согласиться.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ
Италия утратила свое торговое первенство в Европе еще задолго до XVIII века. Во Флоренции, Венеции, Милане, которые были самыми крупными промышленными центрами, происходило резкое сокращение промышленной и финансовой деятельности.
Со второй половины XVII века Италия оставалась ареной ожесточенных сражений итальянских государей и иноземных захватчиков. В 1701 году началась война за испанское наследство между Францией и Испанией, с одной стороны, и Австрией, Англией и другими государствами, с другой.
В результате поражения Испании и окончания ее владычества в Италии Миланское и Мантуанское герцогства, а также Неаполитанское королевство, бывшие испанские владения в Тоскане и остров Сардиния перешли в руки Австрии.
Лишь только Савойскому герцогству удалось что-то получить от этой войны. Савойя присоединила к себе Мон-феррат, Сицилию и ряд других земель, а герцог Савойи Виктор Амадей получил королевскую корону.
Австрийские Габсбурги, владея торговыми путями северной Италии и портами южной, хозяйничали на полуострове. Несмотря на то, что непосредственно они владели лишь частью Италии, Габсбургам удавалось контролировать весь Апеннинский полуостров.
Однако Испания, не желавшая мириться с потерями, вскоре возобновила военные действия. Уже в 1717 году ис-напцы захвати ли остров Сардинию, в следующем году пала Сицилия.
Несмотря на то, что испанцы потерпели поражение, политическая карта Италии была вновь перекроена. Неаполитанское королевство, согласно Гаагскому мирному договору (1720) присоединило к себе Сицилию.. Сардиния отошла к Савойе, однако, испанские Бурбоны упорно не желали примириться с таким положением дел.
Войны между Бурбонами и Габсбургами, то затихая, то разгораясь, шли на территории Италии почти беспрерывно вплоть до 1748 года.
В 1733 году разгорелась война за польское наследство. Сардинское королевство (так теперь называлась Савойя) в результате ловких дипломатических ходов сумело сделать кое-какие территориальные приобретения. Неаполитанское королевство и Сицилия перешли к Карлу Бурбонскорму, сыну испанского короля. Австрии достались Парма и Пьяченца.
В Венском мирном договоре также оговаривалось, что после смерти последнего представителя династии Медичи Тосканское великое герцогство перейдет герцогу Лотарингскому, супругу Марии-Терезии австрийской.
Последний Медичи умер в 1737 году, а Мария-Терезия в 1740 году стала императрицей.
Следующей войной, которая прошлась огненным катком по Италии, была война за австрийское наследство (1740 — 1748 гг.). Воюющие стороны распределились теперь следующим образом: императрица Мария-Терезия вкупе с Англией и Россией против Франции, Испании, Пруссии и ряда немецких княжеств. Сардиния сначала выступала против императрицы, затем переменила фронт.
Пьемонт, Парма, Пьяченца и Миланское герцогство сильно пострадали во время этой войны* В 1748 году был подписан Аахенский мирный договор.
Испанским Бурбонам лишь частично удалось вернуть себе былое влияние в Италии. Королевство обеих Сицилий, включающее Неаполь и непосредственно Сицилию, было восстановлено. Во главе его встал Карл III, сын испанского короля Филиппа V, отказавшегося от своих прав на испанский престол.
Один из членов Габсбургского дома занял тосканский престол, Ломбардия также вошла в состав австрийских владений.
Италия потеряла Парму и Пьяченцу, территория Миланского герцогства была урезана за счет владений коро-левс.тва Сардинии, восточные границы Сардинского королевства теперь доходили до реки Тичино.
В Италии наступила полоса относительного затишья. В 1738 и 1755 годах вспыхнули восстания на Корсике против генуэзского господства.
В то время как внешняя политика Италии оставалась весьма пассивной, и великие державы по своему усмотрению кроили и перекраивали границы ее государств, Сардинскому королевству удавалось проводить самостоятельную политику. Откровенная зависимость дипломатии сардинцев от перевесов той или иной из воюющих сторон стала притчей во язы-цех. Нимало не смущаясь этим, Сардиния умела каждый раз оказываться в лагере победителя, извлекая из этого немаловажные выгоды.
Однако Дж.Канделоро подчеркивает, что успехи Сардинского королевства зависели не только и даже не столько от политики его правителей, сколько от того, что Франция и Австрия, заинтересованные в существовании этого буферного государства, заботились главным образом о том, чтобы оно не попало в руки противника. Одновременно они следили также и за тем, чтобы Сардинское королевство не стало чересчур сильным.
Однако народные массы не отличались такой пассивностью, которой славились итальянские правители. Наиболее наглядно об этом свидетельствуют восстание генуэзцев против австрийских оккупантов в 1746 году, когда в ходе войны за австрийское наследство войско императрицы подступило к Генуе.
Городские ворота открылись перед австрийцами, местные патрициат и правительство не решились оказать серьезного сопротивления. Генуэзцы сполна ощутили на себе тяжелый налоговый гнет, грабежи и издевательства австрийцев.
Как гласит предание, сигнал к восстанию подал 12-летний мальчик Валила, который бросил камень в австрийского офицера. На помощь Балиле сбежались горожане, и вскоре город покрылся баррикадами.
Городские власти поспешили отгородиться от восстания, послав депутатов к австрийскому командованию, однако это ничего не решило, восставшим удалось захватить городской оружейный арсенал. Затем к генуэзцам присоединились окрестные крестьяне, и спустя неделю австрийцы были изгнаны из Генуи.
Австрийское войско предприняло непродолжительную осаду, однако, опасаясь нападения расположенных в Провансе франко-испанских войск, сочло за лучшее отступить.
Но праздник в Генуе длился недолго. Всего несколько дней существовало сформированное в дни восстания временное правительство, а затем его место заняли дож и патрицианский сенат.
Полвека на территории Италии не прекращались войны. Однако при детальном анализе событий становится очевидным, что даже это тяжелое время принесло какие-то хорошие плоды.
Испанское владычество было ликвидировано, и несмотря на замену Бурбонов Габсбургами, австрийское господство распространялось только на небольшую Австрийскую Ломбардию, вся же остальная Италия оставалась лишь под контролем австрийцев, конечно, испытывая на себе влияние Габсбургов, но не более того.
Как показало время, австрийские правители проявили несколько больше понимания конкретных условий итальянской действительности, нежели испанские.
Также стоит вспомнить о том, что по окончании полувекового периода непрекращающихся войн окрепло и усилилось Сардинское королевство, самостоятельное итальянское государство.
Грамши писал, что «Период с 1748 по 1815 год имел огромное значение для подготовки объединения или, точнее, для развития элементов, которые должны были привести к объединению».
СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО
Если же взглянуть на период с 1701 по 1748 год с точки зрения экономики, то здесь мы видим глубочайший упадок. Промышленность и сельское хозяйство были разорены. Теперь было трудо поверить в то, что раннекапиталистические отношения зародились именно в итальянских городах.
В середине XVIII столетия Италия представляла собой аграрную страну. Земля в основном принадлежала дворянам и духовенству. Их владения в северной Италии охватывали около 2/3 всех обрабатываемых земель, в центральной и южной — до 9/10. Некоторые южные латифундии были столь велики, что путешественнику требовалось более двух дней, чтобы их объехать.
Размеры поместий в Папском государстве доходили до 20 тыс. гектаров. Ни одна из передовых технологий не применялась на землях Италии.
Владения итальянского юга, Сицилии и Папского государства принадлежали крупным арендаторам, которые рассчитывали добиться увеличения прибыли не применением новых методов обработки земли и не изменениями существовавших здесь типично феодальных производственных отношений, а лишь более интенсивной эксплуатацией крестьян.
С.Д.Сказкин в «Истории Италии» свидетельствует о том, что в Папском государстве, к примеру, арендаторы брали с крестьян до 2/3 и даже до 3/4 урожая. Отмечается отсутствие интереса землевладельцев к сельскому хозяйству, их полный абсентеизм, хищническое отношение к земле со стороны арендаторов, заинтересованных лишь в быстрой и легкой наживе.
По мнению некоторых ученых, южная Италия до сих пор не может оправиться от упадка, в который она оказалась ввергнутой в XVIII столетии.
Характерной чертой сельского хозяйства южан были примитивные орудия труда и устарелые методы работы, застой производственных отношений и крайне низкая продуктивность.
Француз де Бросс, посетивший окрестности Рима в это время, писал: «Знаете ли вы, что собой представляет знаменитая Кампанья? Это огромная масса бесконечных неплодородных и необработанных холмиков, без единой живой души, печальных и до невероятности страшных. Нельзя себе представить ничего более отталкивающего».
Дворянские земли обычно сдавались мелкими участками в аренду испольщикам (в южных провинциях испольщина не была изжита вплоть до последнего времени).
Испольщики находились в полной зависимости от своих сеньоров. Они должны были не только отдавать землевладельцу в уплату за аренду большую часть урожая, но и работать на его полях и нести множество феодальных повинностей.
Поборы, которые взимались с крестьян, были самые разнообразные, в их число входили поборы за право держать кур, свиней, за право убоя Скота, даже за право вынести мусор из своего жилища.
В свою очередь, права рыбной ловли, охоты, солеварения, использования воды из рек и горных потоков для
орошения полей принадлежали только сеньору.
До 1759 года на крестьянах южной Италии ярмом висело обязательство продавать урожай только сеньору. Приступить к уборке своего урожая они могли не раньше, чем уберут хлеб на полях сеньора.
По мнению некоторых исследователей, число поборов, повинностей, налогов, лежавших на крестьянах южной Италии, исчислялось несколькими сотнями. В Тоскане в середине века лишь 1/20 часть испольщиков могла существовать за счет плодов своего труда.
А вот как характеризовал ломбардских крестьян итальянский просветитель Пьетро Верри: «Несчастный крестьянин, босоногий, в одних отрепьях, питается лишь хлебом из ржи и проса, никогда не пьет вина, крайне редко видит мясо. Солома — его постель, жалкая лачуга — его дом. Убога его жизнь, тяжела его работа, он трудится до изнеможения всю жизнь, без надежды когда-либо ее улучшить».
В некоторых местностях Королевства обеих Сицилий и Тосканы сохранились остатки крепостной зависимости. Здесь имелись категории крестьян, прикрепленных к земле и караемых за попытку бегства от сеньора пожизенным тюремным заключением.
Впрочем и в других областях, где крестьяне считались свободными людьми, землевладельцы сохраняли немало феодальных прав на личность крестьянина. В Неаполитанском королевстве около 80% сельских общин подчинялись частной юрисдикции. Бароны Сицилии вершили суд при помощи своих частных военных отрядов, состоявших нередко из преступников.
Крестьянам приходилось покидать деревни, уходить в города, чтобы попытаться хоть как-то улучшить свою жизнь. Однако в лучшем случае им удавалось устроиться у крупных арендаторов в качестве дешевой рабочей силы.
Неудивительно, что бандитские шайки, которые продолжали существовать на юге и в Папском государстве, постоянно пополнялись за счет крестьян. В Пьемонте нередко вспыхивали стихийные волнения среди батраков, испольщиков и мелких арендаторов.
В Савойе в середине XVII века несколько лет продолжалась религиозная крестьянская война. В 70-х годах XVII столетия вспыхнуло большое восстание в Сицилии.
Торгово-промышленная деятельность в Италии замерла.
С.Д.Сказкин и другие авторы «Истории Италии» приводят следующие цифры: «Из пяти предприятий сукно-дельческой промышленности, существовавших в Милане в 1682 году, два закрылись в 1714 году, а три остальных давали лишь очень незначительную продукцию. Из 744 ткацких станков, действовавших в 1722 году в шелковой промышленности Милана, в 1738 году остались всего 340. Исчезло сукноделие в Комо, а флорентийское шел-коделие середины XVIII века могло обеспечить работой не более тысячи человек».
Отсутствие капиталов, деловой активности, инициативы, строгие цеховые нормы, государственная регламентация мешали техническому прогрессу и лишали Италию возможности конкурировать с далеко опередившими ее соседними странами.
Упадок торговли усугублялся бесконечным количеством таможенных преград. Около 367 таможенных застав существовало в одном только небольшом Неаполитанском королевстве.
В итальянских государствах не существовало единой системы денег, мер и весов, что не только препятствовало складыванию единого внутреннего рынка, но и мешало дальнейшему укреплению региональных рынков.
В этих условиях итальянские государства при всем своем желании не могли использовать преимущества выгодного географического положения на путях торговли северной и центральной Европы с Левантом.
Основным препятствием к этому служили турецкие и берберийские пираты, которые хозяйничали на Средиземном море, захватывая торговые суда и грабя прибрежные селения. Однако, кроме турецких пиратов, существовали также торговые английские и голландские фирмы, которые без труда вытеснили итальянцев с рынков восточного Средиземноморья.
Разношерстность стандартов, которая тормозила итальянскую торговлю, сказалась и на промышленности. Бесчисленные статуты регламентировали качество, стандарт и процесс производства товаров. Цеховые корпорации тормозили технический прогресс.
Промышленность Италии скатилась до уровня ремесленного производства, которое было в силах обеспечивать
всего лишь местные нужды. Однако и ремесло находилось в упадке. Лишь те отрасли, которые производили изделия роскоши, были обеспечены покупателями из среды придворной знати и духовенства.
СОСЛОВИЯ
Количество нищих в итальянских городах напоминало о временах упадка Римской империи. Они заполняли улицы и площади, ожидая милостыни, раздачи хлеба, пышных зрелищ.
Де Бросс так описывал неапольских нищих: «Эти «ла-царелли» не имеют жилья, проводят целые дни на улицах в бездействии и живут с милостыней, раздаваемых монастырями. День за днем лестницы и вся площадь Монте Оли-вето ими заполнены так, что пройти нельзя».
Рим, Венеция, Неаполь по числу жителей не уступали другим крупным городам Европы, однако, они представляли удивительное зрелище благодаря огромной пестрой массе людей без определенной профессии, люмпенов и безработных.
Мелкие ремесленники составляли основную производительную часть городов. Участь их была незавидна, так как, кроме иностранных промышенных изделий, составлявших им конкуренцию, мелкие ремесленники испытывали давление со стороны немногочисленных привилегированных мастеров.
В то же время итальянской аристократии жилось совсем неплохо. По иронии истории, именно на родине Ренессанса продолжали практически в неприкосновенности сохраняться многие сословные перегородки, которые проявлялись, как в правах, так в одежде и нравах.
Привилегированные сословия были практически полностью освобождены от всяких обязанностей по отношению к государству, что позволило им тратить огромные состояния на роскошную одежду и пышные празднества.
В некоторых итальянских государствах для дворян существовали особые суды и особые законы. В других судьям прямо предписывалось при определении наказания учитывать сословную принадлежность обвиняемого.
Высшие государственные посты и высшие должности в армии могли занимать только дворяне. Однако авторы «Истории Италии» призывают не игнорировать местные различия и не ставить знак равенства между грубыми, развязными, спесивыми, зачастую умственно ограниченными сицилийскими баронами и, скажем, генуэзскими вельможами, которые, в известной мере, продолжали заниматься финансовой и торговой деятельностью.
Некоторая деловая активность встречалась изредка и среди ломбардской, пьемонтской и тосканской аристократии. Финансисты, откупщики налогов, чиновники, торговцы, судьи, адвокаты составляли средний слой городского населения.
В условиях экономического упадка им не приходилось думать о чем-либо ином, кроме вложения капитала в землю, чтобы таким образом сблизиться с дворянством, а также о сбыте сельскохозяйственной продукции.
И хотя С.Д.Сказкин утверждает, что они своей деятельностью обслуживали господствующий класс и сущес.твущие порядки, не имея ни определенного классового самосознания, ни ярко выраженного политического лица, однако, приходится признать, что поведенческие мотивы среднего сословия были продиктованы только необходимостью выжить в это нелегкое время.
«История Италии» отмечает наличие некоторых буржуазных элементов в самом зачаточном виде на севере Италии, в Ломбардии, Тоскане, Пьемонте.
Здесь также отмечается некоторое оживление интеллектуальной жизни. «Экономическая речь» тосканца Саллустио Бандини, написанная в 1737 году, как бы предвещает требование просветителей второй половины века.
Наиболее влиятельным сословием Италии оставалось духовенство, пользующееся покровительством Римского папы. Армия священников, монахов, иезуитов по своей численности могла сравниться лишь с огромной армией нищих.
Монтескье, посетивший Италию, писал, что здесь достаточно повернуть голову, чтобы увидеть священника или монаха.
В Тоскане доходы духовенства превышали доходы государства в 4 раза. В Папской области духовенству принадлежала вся полнота власти. В других государствах Италии оно нередко держало в своих руках тайные нити управления.
Однако дифференциация в среде духовного сословия была очень глубока: в то время как прелаты соревновались в богатстве и влиянии с крупнейшими светскими феодалами, бедные сельские священники по своему образу жизни мало чем отличались от крестьян. В то же время часть городского клира сближалась с нарождающейся итальянской буржуазией.
ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС
Круг лиц, имевших право и возможность участвовать в политической жизни Италии, неумолимо сужался. Политика служила интересам узкого круга и аристократии.
Характерными чертами всех итальянских государств были коррупция, казнокрадство и финансовые неурядицы. В 1737 году государственный долг в Тоскане достиг 14 млн. скудий, в Венеции он вырос с 7,5 млн. дукатов в 1715 году до 71 млн. в 1740 году.
Вследствие частой смены пап и их фаворитов, сильный упадок прережило и Папское государство.
Нельзя сказать, что в итальянских государствах не делалось никаких попыток к проведению реформ. С.Д.Сказкин свидетельствует о том, что в Неаполитанском государстве делались отдельные нерешительные попытки ограничить привилегии церкви, в Ломабардии и Пьемонте пытались упорядочить налоговое хозяйство, в Тоскане — ослабить ограничения внутренней торговли, однако, ни одна из этих попыток не ознаменовалась успехом.
РАЗВИТИЕ КАПИТАЛИЗМА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА
Во второй половине XVIII века Италия понемногу стала приходить в себя после длительного периода войн. Несмотря на то, что социальная напряженность не затихает, экономика и культура страны начинает возрождаться.
Именно в это время растет спрос на сельскохозяйственную продукцию и полуфабрикаты за границей, что дает хороший шанс для сельского хозяйства Италии. Деревни и города, прежде обезлюдевшие, оживают, доход землевладельцев возрастает, увеличивается население страны.
Такие историки, как Дж.Канделоро, Р.Виллари, Г.Ку-ацца все-таки видят решающее значение в хозяйственной жизни Италии именно в фактах роста цен на сельскохозяйственную продукцию.
Однако дело все-таки не только в конъюнктуре цен. Не следует забывать о том, что масса разоренного сельского и городского населения представляла емкий рынок рабочей силы, а правительственные реформы, хоть и несмелые и непоследовательные, создавали какой-то минимум благоприятных условий для экономического развития.
Промышленность южной Италии все еще сохраняла свой ремесленный и деревенский характер, однако, значительный подъем наметился в северной и средней Италии. Число ремесленников в городах и селах росло, возродилась специализация отдельных районов в производстве тканей, металлических изделий, бумаги, стекла и тому подобное.
В 1785 году в Милане было 1384 шелкокрутильни, а в 1790 году уже 1820. Количество шелкоткацких станков во второй половине века утроилось, а в Комо их стало вдвое больше.
В 1791 году в Милане действовали сорок предприятий шелковой, 15 — шерстяной промышленности, 27 предприятий по изготовлению бумаги.
Комо вновь становился важным центром по производству шерстяных тканей. Креп, вуаль и другие специальные шелковые ткани производили крупные предприятия в Болонье. Льняные, хлопчатобумажные и шерстяные ткани вырабатывались в городах Венецианского государства. В Генуе расширилось судостроение. К концу XVIII века в северной Италии насчитывалось уже до нескольких десятков централизованных мануфактур.
По утверждению С.Д.Сказкина, наибольших успехов достигла промышленность в Австрийской Ломбардии, от нее еще сильно отставал Пьемонт, хотя и там расширилось капиталистическое производство.
Некоторые сдвиги имели место в Венето и Эмилии. В Ломбардии, Пьемонте и Тоскане изменилась организация промышленного производства: преобладающей формой, особенно в текстильной промышленности, стала «рассеянная мануфактура». Растет число мануфактур в керамическом, бумагоделательном, металлургическом производствах.
Основу рабочей силы в деревнях составляли женщины и подростки. Городские предприятия наводнили разорившиеся ремесленники.
На пьемонтских шелкопрядильнях работали по 70, 100, иногда и по 120 рабочих. В Милане, который выгодно расположился на скрещении торговых путей и издавна являлся крупным торговым и ремесленным центром страны, капиталистические предприятия достигали еще больших размеров. Там иод одной крышей работало до 300 и даже 400 человек. Вокруг предприятия группировалось множество надомников, которые выполняли отдельные операции. В предместьях Флоренции работала фарфоровая мануфактура, на которой было занято несколько сот рабочих.
Некоторые итальянские государи, такие как, например, Карл-Эммануил I, поощряли создание крупных мануфаткур. В 1752 году в Турине под покровительством Карла было образовано Пьемонтское королевское общество для производства и торговли шелком.
Капитал королевского общества был по тем временам довольно внушительным и составлял 600 тыс. лир.
Однако далеко не все итальянские города и государства процветали. В Венеции, например, продолжался экономический упадок. Если в начале века ее шерстяная промышленность давала около 2 тыс. кусков в год, то в 1782 году продукция сократилась до 600 кусков. Производство шелковых тканей в течение XVIII века сократилось с 18 тыс. до 1200 кусков в год.
Если ранее в Венеции процветали предприятия, специализировавшиеся на выпуске головных уборов, то в 1780 году осталось всего 8 таких мастерских, да и те еле сводили концы с концами.
Развитие крупной промышленности, несмотря на какое-то минимальное содействие государей, тормозилось сохранявшейся системой внутренних таможенных пошлин и правительственной регламентацией.
Потому, например, в Папском государстве еще в конце XVIII века около полумиллиона человек содержалось за счет благотворительности, в то время как общее население составляло 2 млн. 300 тыс. человек.
В Неаполитанском королевстве, если не считать того, что здесь появилось несколько государственных текстильных мануфактур, по большому счету ничего не изменилось. В Тоскане в выгодную сторону выделялся, пожалуй, только порт Ливорно, где росла предприимчивая и энергичная буржуазия. Островком предприимчивости была и Флоренция с ее фарфоровой мануфактурой, процветавшей день ото дня.
В итальянских странах по-прежнему существовала традиционная стуктура производства в виде смешанных или централизованных мануфактур. Машин фабричного производства Италия еще не знала.
Изменения в деревне были более заметны. Капитал успевших обогатиться буржуа и дворян устремился в сельское хозяйство. Несмотря на то, что в Италии все еще действовали законы о майорате, о неотчуждаемости дворянских поместий и многие другие феодальные ограничения, предприниматели находили выход из создавшегося положения и, как правило, становились крупными арендаторами.
В южной Италии, где уклад еще был в значительной мере нетронут, и сельское хозяйство носило в основном натуральный характер, горожане-арендаторы превращались в посредников между феодалом и крестьянами, которым они сдавали от себя арендованные у владельцев поместья земли.
Мы уже упоминали выше, что появление арендаторов на юге полуострова не изменило феодального характера сельского хозяйства и только ухудшило положение крестьян, которым приходилось кормить теперь еще и посредника.
Ближе к северу итальянская деревня изменилась куда более сильно. Там проводилась распашка целинных земель, вырубка лесов, мелиоративные работы. Делались попытки более рационально использовать землю при помощи введения непрерывного севооборота, основанного на многопольной системе.
Стремление к агротехническим нововведениям становится все более и более заметно среди крупных землевладельцев и буржуазных арендаторов севера. Именно в это время возникают сельскохозяйственные академии, стремящиеся внедрить в Италии последние новинки агротехники. На некоторых капиталистических фермах внедряются усовершенствованные сельскохозяйственные орудия.
Артур Юнг, которому довелось побывать в Италии в 90-х годах XVIII столетия, одобрительно отзывался об ирригационных сооружениях Ломбардии и прекрасно обработанных полях Пьемонта.
В Пьемонте, Ломбардии и Тоскане методически осушаются болота, проводятся ирригационные работы, расширяются посевные площади. Распашка пустовавших земель северной Италии приобретает особенно широкие размеры.
По свидетельству итальянского исторка Р.Виллари, в долине реки По происходила подлинная революция в агротехнике. Особое внимание стали уделять цивилизации культур и приведению качества продукции в соответствие с требованиями рынка, благодаря чему росла сельскохозяйственная продукция.
Шелковица получила более широкое распространение в Пьемонте, Ломбардии, Венето. Не случайно 2/3 экспорта Венето составлял шелк. В Ломбардской долине интенсивно разводили скот. В 1753 году там насчитывалось 20876 коров, а в 1782 году — уже 40239. Это способствовало развитию сыроваренной промышленности, продукция которой впоследствии стала важной статьей экспорта.
Широкая распашка пустовавших ранее земель продолжалась и в Венето, в области, которая ранее специализировалась на культивировании кукурузы. В деревнях Эмилии шло наступление на болота и интенсификация зерновых культур на почве мелиоративных работ.
На вторую половину XVIII века приходится неслыханный взлет спроса на оливковое масло. Неаполитанское королевство, специализировавшееся на разведении олив, сумело извлечь из этого значительную выгоду. Также в королевстве возросло производство шелка и вина.
В то же время вместе с подъемом сельского хозяйства началось наступление на общинные земли и административную организацию сельских коммун. Сельские буржуа и дворяне проводили огораживание частных землевладений.
Долина По, лидер в аграрном секторе, более других почувствовала на себе эти изменения. Там господствующего положения достиг крупный капиталистический предприниматель. Исчезала испольщина, а испольщики превращались в сельскохозяйственных рабочих.
Мы уже упоминали, что именно здесь даже в период наиболее глубокого экономического упадка рыночные связи оставались довольно прочными. В других же областях Италии дело обстояло несколько иначе. Испольная форма ренты в Тоскане и большей части северной Италии еще больше упрочилась. Крупная земельная собственность, находившаяся в руках дворянства и буржуазии, расширялась за счет общинных и крестьянских земель, утверждая экстенсивное развитие аграрного сектора.
В Папском государстве, в Сицилии, Сардинии и в части Неаполитанского королевства сохранялось еще много необработанных земель, паровое поле, экстенсивное зерновое хозяйство.
Феодальные латифундии, феодальная юрисдикция господствовали вплоть до начала XIX века. Наемная рабочая сила была весьма немногочисленна. Между крестьянином и рынком стояло множество посредников, так что, несмотря даже на отдельные «островки невезения» на севере Италии, различия между севером и югом полуострова становятся все более и более глубокими.
Что же касается внешней торговли, то в связи с возросшим вывозом шелка, шелковой пряжи, вина, масла и других сельскохозяйственных продуктов через порты Ливорно, Генуи и южной Италии кризис в этом секторе хозяйства постепенно отступал.
Неуклонно росла численность рабочих. «История Италии» приводит следующие цифры: в 1725 — 1730 гг. на 126 шелкокрутильнях Пьемонта трудилось 7108 рабочих, а в 1787 году на 272 крутильнях 16143 рабочих.
На одном лишь предприятии по изготовлению шерстяных тканей в Милане в 1786 году было занято 500 городских рабочих и 2000 деревенских жителей.
Однако, несмотря на такие'внушительные для того времени цифры, в городах царила безработица, так как рост мануфактур отставал от темпов обезземеливания крестьян. Зажиточными фермерами могли стать очень немногие. Основная масса крестьян постепенно становилась батраками или уходила в города, обеспечивая таким образом избыток рабочей силы.
Цены росли, заработная плата оставалась на прежнем уровне, нищета в городах усиливалась. Увеличился поток эмигрантов во Францию и Швейцарию.
В то же время большая часть феодальной верхушки продолжала жить прежними доходами, сохраняя в полной мере привычный образ жизни. Другая же часть, значительно меньшая и главным образом на севере, подвергалась постепенному обуржуазиванию. Рост буржуазии происходил преимущественно в деревне северных районов Италии.
Наиболее благополучным было положение испольщиков Тосканы. По крайней мере, так утверждал Артур Юнг, наблюдавший жизнь крестьян в разных областях Италии.
Тосканские испольщики питались пшеничным хлебом, пили молодое вино, а раз в неделю ели мясо. Однако в Ломбардии крестьяне питались кукурузой и считали себя счастливыми, когда у них был хлеб.
В южной Италии, а также в Сардинии и Сицилии в деревнях варили похлебку из диких трав и, чтобы не платить сеньору за помол, ели вместо хлеба подсушенные на очаге зерна. Крестьянам приходилось ютиться вместе со своим скотом в продымленных, темных лачугах. Поставить в своей хижине загородку, которая отделяла бы людей от скота, могли позволить себе лишь самые богатые.
«В Сардинии, — писал Юнг, — есть несчастное крестьянское племя, которое живет в хижинах без очага и с дырою для выхода дыма вместо трубы».
Мало отличались от беднейшего крестьянства по своему жизненному уровню и рабочие.
В середине XVIII века разразился кризис в шелковой промышленности в Пьемонте. И в 1787 году число безработных в этой отрасли промышленности достигло вместе с семьями 62 тыс. человек.
В 1764 году в южной Италии был плохой урожай, цены на зерно поднялись резко в несколько раз. Беднейшим слоям населения приходилось питаться одной травой. В этот год во многих городах и местечках Королевства обеих Сици-лий городская и сельская беднота громила хлебные лавки и амбары.
Как правило, такие стихийные бунты каждый раз возникали в год недорода. С периодичностью в несколько лет то одно, то другое итальянское государство постигал неурожай. В деревнях ели кору деревьев, улицы городов заполнялись толпами беженцев из голодающих провинций.
Середина 70-х годов была отмечена голодными бунтами в Пьемонте и Палермо. Восставшим удалось захватить тюрьму и разоружить городской гарнизон.
Вице-король, в чей дворец восставшие ворвались в криком «Смерть!», был на волосок от гибели, и только заступничество местного епископа сохранило ему жизнь.
В 1766 году голодные бунты вспыхнули в Тоскане, в 1771 году — среди населения Венецианских провинций.
Ранее стихийные бунты прокатились по Сардинии и Калабрии.
Для феодальной верхушки итальянских государств стало, наконец, ясно, что если не попытаться что-то изменить в своей политике, страну захлестнет волна беспорядков. Кроме того, к изменениям в политике толкали трудности в финансовой и административной сфере, а также желание аристократии предотвратить возникновение буржуазной оппозиции.
Реформы были необходимы. Было бы смешно утверждать, что итальянские государи стремились внести коренные изменения в существующий общественно-политический строй.
Стремление их было куда скромнее — сохранить, укрепить и обезопасить свое положение.
Самой отсталой частью Италии, как отмечалось уже выше, была Папская область.
Внешняя пышность богослужения и ослепительная роскошь князей церкви находились в резком контрасте с общим глубоким экономическим и культурным упадком. Это крохотное государство было отсталым даже по невысоким итальянским меркам. Времена политического влияния Папской области давно ушли в прошлое.
Государство являлось центром папской реакции и международных интриг. Элементарные предпосылки для развития промышленности и торговли здесь начисто отсутствовали.
На другом полюсе развития находились Пьемонт и Венеция. Ловкая политика пьемонтских герцогов позволила согласно Утрехтскому и Раштаттскому трактатам 1713 — 1714 годов герцогу Виктору Амедею II получить Сицилию с титулом короля.
Уступив впоследствии Сицилию австрийцам, Амедей II взамен получил Сардинию и сумел сохранить королевский титул.
На протяжении веков самыми богатыми и могущественными торговыми республиками Италии оставались Венеция и Генуя.
Однако их политическое устройство, бывшее прогрессивным в средние века и в эпоху Ренессанса, в восемнадцатом веке представляло собой некую историческую окаменелость. Торговля и промышленность Венеции и Генуи испытывали все больший и больший спад.
Торговый флот Генуэзской республики бездействовал и правительство вынуждено было сдавать его в аренду предприимчивым иностранцам.
Куда больший простор для предпринимательской деятельности, открывался в Милане, Неаполе и Турине, куда постепенно переселялись генуэзские купцы. Согласно По-жаревацкому договору 1718 года Венеция уступила туркам почти все свои владения на Балканском полуострове. Ее былая слава «царицы морей» безвозвратно закатилась. Испанские, австрийские, французские войска безнаказанно топтали земли Венеции в последующие десятилетия.
Самым позорным было то, что Венеция, имевшая некогда обширный пиратский флот, теперь покорно платила дань североафриканским пиратам. Несмотря на то, что город жил лихорадочной и внешне блестящей жизнью, а венецианские балы поражали своей роскошью, все это были лишь последние отблески угасающего огня. Венецианские патриции растрачивали нажитые их отцами и дедами капиталы.
Бывшая некогда промышленным и культурным центром средней Италии Флоренция также находилась в глубоком упадке. Великое герцогство Тосканское являлось одним из самых крупных государств на Апеннинах, и хотя Флоренция оставалась столицей этого крупного государственного формирования, это ее не спасало.
В 1735 году, согласно договору Франции и Австрии, Тоскана была передана во владение герцогу Францу Лотарингскому, мужу Марии Терезии, кандидату на трон Священной Римской империи. С 1738 года Франц правил герцогством через своих наместников.
Управление Тосканой ограничивалось функцией выколачивания денег и пересылки их в столицу Австрии. Австрийская солдатня, которая воспринимала герцогство Тосканское как одну из Австрийских провинций, сумела вконец разорить эту некогда цветущую область.
Политическое положение Ломбардии (бывшее герцогство Миланское) с середины семнадцатого века также представляло собой печальную картину. Войны первой половины семнадцатого столетия разорили ее. Парма и Пьяченца были отданы в качестве особого герцогства одной из ветвей дома испанских Бурбонов, часть земель на западе Ломбардии отошла к Пьемонту. Управление Ломбардии осуществлялось австрийскими губернаторами.
Итак, необходимость реформ созрела. Академик С.Сказ-кин в «Истории Италии» утверждает, что наиболее актуальной в то время для Италии являлась финансовые проблема и первые реформы были направлены в первую очередь на ее разрешение.
Показательно, что политический кризис заставил первые реформы в Ломбардии провести Марию Терезию и ее сына Иосифа И, которые встали перед необходимостью упрочить свое господство и централизовать власть.
Первой и наиболее важной была налоговая реформа. На основе нового обмера было оценено все недвижимое имущество, независимо от сословной принадлежности ее вла-
дельцев. Это позволило равномерно распределить налоги и ликвидировать всякие изъятия.
Государство также выкупило внутренние таможенные, дорожные и мостовые пошлины и другие косвенные налоги, прежде принадлежавшие частным лицам. Правительством был закрыт ряд монастырей и религиозных орденов. Инквизиция, которая еще вовсю свирепствовала в XVIII веке и сжигала еретиков, была упразднена.
Была упразднена также церковная цензура, а духовные лица — подчинены духовному суду, что нанесло серьезный удар по церковным привилегиям, противоречащим финансовым интересам короны.
Были отменены многие ограничения внутренней и внешней торговли.
Стремясь централизовать управление государством, правительство провело целый ряд административных реформ. Как это нечасто случается, реформы привели не только к увеличению денежных поступлений в казну, но также способствовали оживлению торговли, свободной купли и продажи земельных владений и, вместе с тем, их переходу в руки новых буржуазных собственников.
Ни Мария Терезйя, ни Иосиф II не ставили для себя цели как-то расшатывать основы феодального строя. И все же реформы открывали более широкие возможности для капиталистического развития.
Почва для будущих преобразований, таким образом, была подготовлена. Одним из самых последовательных реформаторов стал тосканский великий герцог Петр Леопольд, правивший в Тоскании с 1765 по 1790 год.
Он был способным политиком и прекрасно понимал необходимость финансовых, административных и других реформ ради упрочения своей власти и господства дворян. Он ввел свободную торговлю хлебом и другими сельскохозяйственными продуктами. Ликвидировал цеховую систему, отменил внутренние таможенные пошлины, тем самым, мобилизовав деловую активность тасканцев.
Ограничив право «мертвой руки» духовенства, Петр Леопольд содействовал свободной продаже и покупке недвижимого имущества.
Тосканскому правителю удалось добится более равномерного распределения налогов и частично уничтожить налоговые привилегии.
Однако характерно то, что налоговые реформы так и не были доведены до конца. Отсутствие поддержки со стороны дворян и нерешительность самого великого герцога стали причиной провала проекта конституции.
В качестве наиболее показательного примера академик Сказкин приводит другое мероприятие Петра Леопольда: разделив земельные владения герцогского дома и ряда привилегированных организаций на отдельные участки, он приступил к их продаже.
Однако крестьяне не смогли этим воспользоваться ввиду большой бедности и задолженности. Основными покупателями этих земель стали представители буржуазии и дворянства, следовательно, в распределении земельной собственности Тосканы не произошло никаких изменений.
Подобная попытка была произведена и в Неаполе, где часть земель, конфискованных у иезуитов, была предназначена для продажи крестьянам. Однако ни один участок не попал в руки крестьян. Проданные с аукциона земли прибрали к рукам скупщики и спекулянты.
Великий герцог Тосканы имел немало благих намерений. По его распоряжению на территории герцогства начались мелиоративные работы, которые, кстати сказать, так и не были доведены до конца.
Петр Леопольд содействовал созданию кодекса уголовного права, на основании которого отменялись пытки и смертная казнь. Он вел борьбу с церковными привилегиями, однако же коренная реформа самой церкви натолкнулась на яростное сопротивление духовенства, в результате чего великий герцог Тосканы счел за лучшее не вмешиваться в дела церковников.
Сравнительный анализ тосканских и ломбардских реформ покажет нам, что реформы Петра Леопольда были куда более половинчатыми и непоследовательными, чем реформы, проведенные в Ломбардии Марией Терезией и Иосифом II.
В этом отразилась большая отсталость Тосканы. Реформы лишь в некоторой степени способствовали оживлению экономической жизни, но не имели никаких существенных последствий.
Довоенные итальянские историки, такие как, например, Анцелоте, имели тенденцию к идеализации тосканских реформ и переоценки их сферы влияния. Последние исследования Мирри и Диаца доказали несостоятельность этих утверждений.
Что же касается Неаполитанского королевства, то здесь налоговые реформы не пошли дальше внесения некоторого порядка в области, в которой при испанском господстве царил полный хаос.
Здесь были постепенно сокращены привилегии церкви в судебной, административной, налоговой и политической областях. Однако финансовый кризис королевства не только не был преодолен, но даже углубился к концу века.
Не дали результата и попытки реформы судопроизводства. Суд по-прежнему являлся в руках баронов могучим орудием расправы.
Имелись проекты законов, направленных на ликвидацию общинных земель, однако они остались только на бумаге и реформы, проведенные в Неаполитанском королевстве, не задели феодальный строй, даже в такой слабой степени, в какой это имело место в Ломбардии и Тоскании.
«История Италии» приводит нам результаты реформ и в Сицилии, где вице-король Доменико Караччоло, большой поклонник просветительских идей, пытался энергично приступить к серьезным преобразованиям.
Однако местные бароны, скрепя сердце допустив принятие реформ, направленных на ограничение богатств и влияния церкви, не допустили проведения каких-либо мероприятий, которые могли задеть их власть и привилегии. Потому Караччоло удалось продержатся у кормила местной власти не более 5 лет.
Но далеко не во всех государствах Италии имелись такие энергичные руководители. В Папской области не проводилось вообще никаких реформ, если не считать нерешительную попытку отмены внутренних таможенных, мостовых и дорожных пошлин.
В Венеции бессистемные и редкие мероприятия направлялись главным образом на освоение целины и способствовали продаже общинных земель и выколачиванию денег. Лишь в самом конце восемнадцатого столетия, в 1794 году, здесь упразднили внутренние пошлины.
Все реформы, проводимые в Пьемонте, были направлены только на укрепление абсолютизма. Лишь в 90-х годах, под явным влиянием Французкой революции, здесь стали облагать и дворянство некоторыми податями и продавать церковные земли. В Пармском герцогстве после энергичного правления Дю Тилло, были впоследствии отменены все реформы и даже востановлена инквизиция.
Все это однозначно показывает, что в Италии еще не успел сложиться класс буржуазии, который мог бы успешно бороться за проведение реформ.
Более того, в конечном счете политика «просвеценного абсолютизма» имела целью парализовать оппозицию буржуазии и, успокоив подачками народные массы, подновить и укрепить обветшалое здание феодальной манархии.
Парадоксально то, что даже многие из феодалов не видели в реформах ничего, кроме непосредственного ущемления своих узкосословных интересов и привилегий. Именно недовольство среди феодалов привело к тому, что к началу 90-х годов восемнадцатого столетия увлечение реформами в Италии закончилось.
Однако большинство недовольных составляли все-таки нарождающаяся буржуазия, беднейшее крестьянство и городские низы. Стали пользоваться огромным успехом запрещенные правительством работы просветителей, их сатира на знать, министров, придворных фаворитов и фавориток.
По выражению Броделя, Генуя всегда и по меркам любого времени была но преимуществу капиталистическим городом. На протяжении трех четвертей столетия (XVI — XVII вв.) купцам-банкирам Генуи удалось посредством управления капиталами и кредитами стать распорядителями европейских платежей и расчетов.
Несмотря на общий упадок Италии, Генуя смогла активно участвовать в европейском промышленном подъеме
XVII —XVIII вв., и все это — несмотря на крайне неблагоприятные условия, в которых находился этот город.
Генуя занимает очень небольшое пространство. По словам одного французского доклада, генуэзцы «имеют примерно тридцать лье вдоль побережья, начиная с Монако до земель Массы, да семь или восемь лье равнины в сторону Миланской области. Остальное — это завеса бесплодных гор».
На море каждому из устьев крохотных речушек, каждой бухточке соответствовали либо гавань, либо деревня, либо деревушка — во всяком случае несколько виноградников, апельсиновых рощ, цветы, пальмовые рощи. «Мало зерна, мало мяса, хоть все сие и самого высокого качества», — заключал на рубеже XVI —XVII вв. Джованни Богеро.
Генуя казалась одним из прекраснейших мест в мире. Приехать туда с севера в конце зимы означало выбраться к живой воде, к цветам, к ликующей природе. Но эти восхитительные места составляли всего лишь узенькую каемку.
Апеннинский хребет, идущий на соединение с Альпами возле Ниццы, упорно выставляет свои «бесплодные» склоны, без леса, даже без травы и свои удивительные, высоко угнездившиеся, бедные и отсталые деревни, где находились вассалы-крестьяне генуэзской старой знати. (По утверждению Ф.Броделя, охотно бывавшие и головорезами).
В самом городе не хватало места, участков для строительства. Пышные дворцы были обречены с отчаянным упрямством расти в высоту, улицы были столь узки, что только Новая дорога и улица Бальби допускали проезд карет. В остальной части города приходилось передвигаться пешком.
Места не хватало также и за стенами города, в близлежащих долинах, где строилось столько вилл. На дороге к предместью Сан-Пьер-д’Арена, рассказывал один путешественник, «видишь дворец Дураццо, большое и богатое строение, каковое кажется превосходным среди полусотни других красивого вида дворцов».
Бродель иронизирует, что генуэзцы за отсутствием места будут жить среди соседей, тем более, что нелегко было выбраться из таких крохотных уголков, настоящих носовых платков по размерам, но очень плохо друг с другом связанных.
Чтобы призвать в Геную рассеянных по своим виллам дворян, ежели их присутствие было необходимо в Большом Совете, не было иного выхода, как отправить за ними одну из галер. Нередко случалось, что на Генуэзском заливе устанавливалась и упорно держалась скверная погода. Во время проливных дождей никто не выбирался из дома. В целом — плохо сконструированное, никогда не чувствовавшее себя непринужденно, «тело», страдавшее врожденной слабостью.
Как себя прокормить? Как защититься от чужеземца? Рельеф местности, по видимости, благоприятствующий обороне, делал город безоружным.
В самом деле, нападающий, придя с севера и преодолев горы, оказывался над городом. Если бы на этих высотах появилась артиллерия, катастрофа была бы гарантирована. Генуя будет беспрестанно уступать чужеземцу — под действием ли силы, добровольно ли или из осторожности.
Иноземец господствовал здесь слишком часто, в то время как Венеция, неприступная за своими водными преградами, по сути впервые покорилась только в 1797 году, уступив Бонапарту.
30 мая 1522 года Генуя была захвачена испанцами и их союзниками. Город был подвергнут ужасающему разграблению, память о котором может затмить лишь разграбление Рима в 1527 году.
В сентябре 1746 года произошла такая же драма. На сей раз это были сардинцы и австрийцы, без боя открывшие ворота Генуи, но зато обременившие чересчур богатый город реквизициями и поборами. То была современная версия военного грабежа.
Спустя три месяца зарвавшихся победителей изгнало мощное восстание генуэзского простонародья, энергичного и всегда скорого на руку. Не защищаться, не иметь возможности защищаться обходилось дорого: освобожденный город познал ужасающий кризис, эмиссия бумажных денег предопределила беспощадную инфляцию. Пришлось восстановить в 1750 году банк Сан-Джорджо, который был упразднен.
В конечном счете все устроилось, как и полагается: республика овладела положением и вышла из неприятности не путем сверхлегкого налога, но закрутив потуже гайки косвенного обложения предметов широкого потребления, что вполне соответствовало генуэзской практике.
Столь же уязвима была Генуя и со стороны моря. Ее гавань выходит в открытое море, которое не принадлежит никому, а значит, как подчеркивает Бродель, принадлежит всем. Генуя не располагала лагуной, которая защищала бы доступ к городу.
В мае 1764 года Людовик XIV приказал своей эскадре бомбардировать Геную. Город на карнизе был идеальной мишенью. Повергнутые в ужас «жители бегут в горы и оставляют свои обставленные полностью дома открытыми для грабежа».
Итак, слабость Генуи была врожденной. Город и его владения могли жить, лишь прибегая к помощи внешнего мира. У одних приходилось просить рыбу, пшеницу, соль и вино, у других — солонину, дрова, древесный уголь, сахар. Стоит судам с припасами задержаться в плавании, как сразу возникают трудности. Так, во время войны за испанское наследство, когда было полно корсар, потребовалось вмешательство государства, чтобы город не умер от голода.
Вот о чем поведала консульская переписка: «Вчера в сей порт пришли две барки, каковые сия Генуэзская Республика снарядила, дабы эскортировать мелкие суда; они пришли от берегов Неаполя, Сицилии и Сардинии и привели караван из 40 барок или около того, из коих 17 гружены неаполитанским вином, 10 — пшеницей, а прочие — разными съестными припасами вроде неаполитанских каштанов, сыров, сушеных фиг, изюма, соли и иных товаров такого же рода».
Правда, обычно проблемы снабжения решались сами собой: генуэзские деньги облегчали дело. Способ выживания Генуи на протяжении всей ее истории ученые сравнивают с акробатическими трюками.
Впрочем, спрашивает Бродель, разве не все в Генуе было акробатикой? Генуя производила, но для других. Она занималась мореилаванием, но для других. Она инвестировала, по у других.
НЕЗАМЕТНОЕ МОГУЩЕСТВО
Еще в XVIII веке лишь половина генуэзских капиталов размещалась внутри города, остальные за отсутствием стоящего применения на месте, странствовали по всему свету. Обеспечить безопасность этих путешествий и их выгоду было нелегко. Генуя жила и должна была жить настороже, будучи осуждена рисковать, но в то же время быть крайне осторожной. Отсюда сказочные успехи, отсюда же и катастрофические поражения. Крах генуэзских капиталовложений после 1789 года во Франции был иллюстрацией тому.
Противовесом всем этим опасностям были гибкость, проворство, постоянная мобилизованность, проницательность генуэзского делового человека, полнейшее отсутствие инерции.
Генуя десятки раз меняла курс, всякий раз принимая необходимую метаморфозу. Организовать внешний мир, чтобы сохранить его для себя, затем забросить его, когда он стал непригоден для обитания или для использования, задумать другой, построить его — такова была участь Генуи, неустойчивого организма, сверхчувствительного сейсмографа, который приходил в волнение, где бы ни пошевелился обширный мир.
Генуя была обречена на то, чтобы узурпировать весь мир либо не жить. Генуя господствовала над миром не благодаря своим кораблям, своим мореходам, своим купцам, хозяевам промышленности, хотя она имела и купцов, и промышленность, и моряков, и корабли.
И хотя она могла бы в случае надобности сама строить — и очень хорошо строить — корабли на верфях Сан-Пьер-д’Арена и даже продавать их или сдавать внаем, она столь же успешно сдавала в аренду свои галеры, прочные и высокого качества, которые патриции города, охотно выступавшие кондотьерами, ставили на службу государя и короля Французского, а затем Карла V — после 1528 года.
Именно с этого времени Карл V начал делать займы у генуэзцев, и в 1557 году, когда испанское банкротство положило конец господству банкиров из Южной Германии, генуэзцы естественным образом заполнили пустоту. Главная услуга, которую они будут оказывать Католическому королю, заключалась в том, чтобы обеспечить ему регулярные доходы, исходя из фискальных ресурсов и импорта американского серебра.
Католический король, как и все государи, оплачивал свои расходы со дня на день и должен был перемещать значительные суммы в Европе.
С годами генуэзские купцы оказались захвачены этим все расширявшимся делом. Доходы, но также и затраты Католического короля (а следовательно, и прибыли генуэзцев) непрестанно возрастали.
Займы предоставлялись королю обычно из десяти процентов, но, как утверждали сами генуэзцы, бывали и затраты, и неудачи, и задержки с возмещением. Тем не менее, если верить секретарям, служившим Католическому королю, заимодавцы зарабатывали до 30%.
Учитывая громадность сумм авансированных купцами (которые опять-таки далеко превосходили их собственный капитал), доходы в любом случае были огромны, даже если общая норма прибыли была скромной.
Наконец, серебро Испании было лишь одним из потоков среди других потоков, которые он вызывал или влек за собой. Галеры, груженые ящиками реалов или слитками серебра и приходившие в Геную в сказочном количестве, начиная с 70-х годов XVI века, были бесспорным орудием господства. Они делали из Генуи распорядителя всего богатства Европы, хотя в действительности богатством генуэзцев, как подчеркивает Фернан Бродель, были не золото, не серебро, а возможность мобилизовать кредит,
«УХОД ГЕНУИ»
Однако в 1630 году в результате подписанного между англичанами и испанцами мира испанское серебро обретает посредников в лице тех же англичан, а позднее голландцев. Бродель назвал это время «временем ухода Генуи».
Но уход этот не был окончательным. Некоторым держателям ценных бумаг удалось спасти часть своих капиталов, к тому же Генуя оказалась подключенной к потокам американского серебра через Севилью и Кадис. Кроме того, Генуя экспортировала производимые ею изделия, она старалась приспособить свое производство к спросу кадисского и лиссабонского рынков, чтобы добраться к золоту и серебру.
Еще в 1786 году Испания импортировала много генуэзских тканей, «и имеются даже особые изделия на испанский вкус; к примеру, большие штуки шелка... усеянного мелкими цветами... и густо расшитого с одного конца большими полувыпуклыми цветами... Сии ткани предназначены для праздничных платьев; есть среди них великолепные и весьма дорогие».
Также значительная часть продукции бумажных фабрик, расположенных около Генуи, «предназначается для Индий (т.е. американских колоний), где ее используют как курительный табак». Политика генуэзских купцов предстает разнообразной, прерывистой, но гибкой, способной приспосабливаться, как всякая уважающая себя капиталистическая политика.
Генуэзские финансисты не оставались без работы. С XVII века генуэзцы стали вкладывать капиталы в венецианские фондовые ценности. Примерно тогда же они вытеснили флорентийских банкиров из Рима. В конце XVII века генуэзцы начинают помещать капиталы во Франции, в XVIII в их инвестиции распространились на Австрию, Баварию, Швецию, австрийскую Ломбардию, на такие города как Лион, Турин, Седан.
«Промышленность» займов заняла место в повседневной жизни Генуи. «В прошлую пятницу, — записывал в 1743 году один французский агент, — в Милан (который в то время принадлежал австрийцам) отправили на нескольких колясках с доброю охраной 450 тыс. флоринов, кои частные лица сего города ссудили королеве Венгерской (Марии-Терезии) под залог драгоценностей, о каковых уже была речь».
Объем капиталов, помещенных за границей, постепенно возрастал, как если бы старинная машина воспользовалась для ускорения своего движения скоростью XVIII века.
Доход генуэзских заимодавцев в 1785 году равнялся более чем половине приближенно подсчитанного валового дохода Генуи.
Итальянские просветители выдвинулись во второй половине XVIII века. Носителями буржуазно-просветительского движения были писатели, юристы, ученые, учителя, политические деятели — преимущественно выходцы из рядов буржуазии и дворянства. Они находились под большим влиянием теории французкого просветительства, но характерной чертой Просвещения в Италии было наследие эпохи Возрождения. Круг проблем, которые ставили перед собой итальянские просветители, был очень широк: от финансов до сельского хозяйства.
Академик Сказкин в «Истории Италии» отмечает, что первые признаки просветительского движения заметны еще в двадцатые годы восемнадцатого столетия.
В 1723 году неаполитанский юрист Пьетро Джанноне опубликовал четырехтомную «Гражданскую историю неаполитанского королевства», в которой подверг резкой критике засилие церкви в общественной и политической жизни.
В том же 1723 году был опубликован труд молодого моденского ученого Мораторн под названием «Rerum italicarum scriptores». Два года спустя в 1725 году неаполитанец Джан-баттнста Вико издал свой трактат «Основание новой науки об общей природе нации», где попытался доказать, что ход истории определяется объективными законами, внутренне присущими человеческому обществу.
Несмотря на то, что Флоренция по сравнению с другими городами Италии, была далеко не самым значительным центром просветительства, однако именно здесь в 1753 году возникла знаменитая «Академия любителей сельского хозяйства», где изучались аграрные проблемы и делались попытки теоретического обоснования интенсивного ведения сельского хозяйства.
Просветительское движение постепенно нарастало. В 1754 году Антонио Дженовезе начал читать в Неаполе лекции по экономике на итальянском языке. Гас.паро Гоцци в 1758 году опубликовал свою «Защиту Данте».
Судьба оказалась гораздо суровее к итальянским просветителям, чем к деятелям просвещения, скажем, во Франции или в Англии. Ни в одном из европейских государств реакция не проявлялась с такой силой, как на Апеннинах.
В качестве примера такого влияния С. Сказкин приводит судьбу Джаноне и Гаэтано Филанджери. Джаноне пришлось
эмигрировать из страны, а затем он получил провокационное приглашение в Пьемонт, где его бросили в тюрьму. Спустя 12 лет заключения Джапоне скончался.
Сочинение неаполитанца Филанджери «Наука законодательства» сразу же после его появления церковь включила в индекс запрещенных книг. Тем не менее просветительское движение ширилось. Просветители устанавливают связи друг с другом и со своими единомышленниками за границей, организуют научные общества, издают журналы.
При Неаполитанском университете в 60-х годах XVIII века образовалась кафедра политической экономии.
Наибольшего подъема итальянское Просвещение достигло в 60-70-х годах. Все больше и больше периодических изданий просветителей могло теперь увидеть свет. В 1768 — 1772 годах была опубликована «Революция Италии» пьемонтца Карло Денина. Это была одна из первых общих историй итальянского народа. Весьма заметна публикация многотомной «Истории итальянской культуры», которую предпринял бергамец Джиролано Дирабоски.
Итальянское просветительство концентрировалось в Милане, Неаполе и Флоренции.
Миланские просветители в основном уделяли внимание вопросам литературы, образования и воспитания. Здесь в 60-е годы сформировался кружок буржуазных философов, литературных критиков и экономистов под названием «Общество кулака». Его возглавили братья Пьетро и Алек-сандро Верри.
В 1764 году Пьетро Верри начал издавать периодический журнал «Иль Кафе», который вел беспощадную борьбу с педантизмом в литературе и шарлатанством в науке, разоблачал скупость, расточительство и безнравственность аристократии, говорил о необходимости реформ в области финансов, экономики и политической жизни.
Название журнала символично, поскольку в Италии, также как в Англии и Франции конца восемнадцатого столетия, кофейни играли роль политических клубов. Несмотря на широкую популярность в народе, журнал был запрещен на втором году издания.
Одной из самых ярких личностей «Общества кулака» был Беккариа (1738 — 1794 гг.), издавший в 1764 году трактат «О преступлениях и наказаниях». Этод труд был переведен на многие иностранные языки и прославил имя Беккариа далеко за пределами Италии.
О трактате высоко отзывался сам Вольтер.
Беккариа доказывал, что в преступлениях по большей части виновато само общество, толкающее бедняка на воровство и далее на убийство.
Искоренить преступность могут лишь радикальные реформы общества. Беккариа критиковал методы судопроизводства и произвол чиновников, требовал отмены пыток и смертной казни. Он считал, что все люди должны быть свободны и равны перед законом.
Впоследствии книга Беккариа оказала большое влияние на развитие буржуазной юридической науки.
Некоторые области Италии, такие, например, как Флоренция и Тоскана, дали не так много теоретиков Просвещения, как, скажем, Неаполь и Милан, однако деятельность местных просветителей носила скорее практический характер, что выразилось в частности в активном участии Тосканских просветителей в реформаторской деятельности лотарингской династии.
Пьемонтец Баретти писал в 60-х годах восемнадцатого столетия : «Природа одарила Италию так же шедро, как и Англию, почему же Италия не имеет влияния в Европе, в то время как влияние Англии столь велико?» «Прежде чем ответить на этот вопрос, — продолжал он, - надо чтобы народы всей Италии или большей ее части объединились иод властью единого правительства в один народ...».
«Любовь к Родине, то есть стремление к благу всей нашей нации, — это солнце, которое освещает и притягивает итальянские города, - писал ломбардский экономист Джан Ре-нальдо Карли (1720—1795), — мы должны быть итальянцами, а не ломбарцами, неаполитанцами или тосканцами, если мы не хотим перестать быть людьми».
Однако Карли не требовал политического объединения страны, он верил в моральное единство итальянцев, которое стало бы возможным с помощью развития общенационального искусства, литературы и науки.
Споры между итальянскими просветителями не были столь ожесточенными, как это было в среде деятелей фран-цузкого Просвещения. В «Истории Италии» академик С. Сказкин, в частности, утверждает, что просветители разных городов Италии объединяли основные общие идеи и требования.
В центре их внимания стояла аграрная проблема — наиболее актуальная для Италии того времени. Подобно физиократам, они считали сельское хозяйство основой основ народного благосостояния и связывали развитие общества с лучшим распределением земли. Они рисовали яркую картину материального и морального упадка деревни.
С горечыо неаполитанский экономист Филанджери говорил о том, что есть землевладельцы, которые «измеряют свои владения горизонтом, но в то же время слишком много народа но сравнению с ними не имеют ни земли, ни работы».
Полииьери, воспитанник той же неаполитанской школы, вторил Филанджери , обращая внимание на незаселенность деревни и на контраст между богатством крупных землевладельцев и нищетой миллионов, которые не имеют даже клочка земли.
«Если бы Италия была подчинена одному монарху, никому и в голову не пришло бы ограничивать перевозку товаров из одной провинции в другую», — заявлял миланец Пьетро Верри. Просветители чувствовали нелепость политической раздробленности, трагизм иноземного владычества. Маркиз Караччоло с горечыо говорил про Италию, поделенную между мелкими и немощными династиями. Иностранные державы были, по его мнению, своего рода чумой для страны.
Просветители требовали уничтожения внутренних таможенных пошлин, введения единого законодательства и единой системы мер весов и т. д. «Пройдет немного лет и Италия будет единой», — заявлял Верри. Просветители возлагали на монархов большие надежды , призывая их прекратить междоусобную войну, раздоры и «в какой-либо форме объединиться». Антонио Джинавези, профессор Неаполитанского университета, говорил: «Если бы это случилось, Италия, ныне раздробленная и такая слабая, что становится рабой каждого, кто этого захочет, стала бы могучей и сильной».
Залогом дальнейшего обновления общества итальянские просветители называли равновесие в распределении собственности. Они требовали отмены неотчуждаемости церковных земель, ликвидации феодов и их превращения в свободную земельную собственность, наделение крестьян землей за счет неиспользованных пустошей.
Франческо Джанни — министр великого герцога Тосканы, утверждал, что лучше обрабатывать землю будет тот, кто сможет считать ее своей собственностью.
Провозгласив своим лозунгом — «Свободный человек на свободной земле», — просветители требовали сокращения сеньориальных повинностей и ликвидации остатков крепостного права. Многие из просветителей считали также необходимой передачу крестьянам в собственность или в длительную аренду части дворянских и церковных земель. Джузеппе Пальмиери писал: « Когда человек уверен, что полностью получит плоды своего труда, он заставит приносить урожай даже скалы, но он забросит и плодородную почву, если плоды его труда не достанутся ему хотя бы частично».
«Почти повсюду есть обширные необрабатываемые земли. Можно ли найти для них употребление более достойное, чем разделив их между бедными семьями землевладельцев? О, Государь, дайте землю вашему народу!», — писал один анонимный неаполитанский автор.
Основной мишенью нападок просветителей были феодальные пережитки в сельском хозяйстве. Они требовали перестройки феодальной деревни на капиталистический лад. Подъем сельского хозяйства служил, по мнению просветителей, основной предпосылкой развития ремесла и торговли.
Просветители требовали ликвидации всех препятствий, стоявших на пути развития. Фискальные беззакония, внутренние таможни, система откупов, монополии и цеха должны были быть ликвидированы.
Критикуя феодальное общество, Каричоло с горечью говорил о сицилийском крестьянине: «Рабство настолько деградирует душу, что она больше не чувствует тяжести цепей».
Представители итальянского Просвещения едко высмеивали тунеядство и спесь феодальной аристократии, подвергали резкой критике ее сословные привилегии. «Неважно, откуда ты — но важно кто ты. Не имя, не одежда, а доблесть, устремление и интеллект имеют значение», — говорилось на страницах журнала «Иль Кафе».
«Я не рожден для того, чтобы стучаться в негостеприимные дворцы знатных, и царство смерти примет меня нагого, но свободного», — писал поэт Парини.
Просветители Италии воспевали теорию естественного права, идеи равенства и братства. Они стремились к буржуазному идеалу свободы человека. Просветители требовали отмены феодальной регламентации торговли и освобождения промышленности от цеховых уз.
В предпринимательской деятельности они видели «фактор цивилизации и прогресса». Мануфактуры, по мнению Га-лиани, были орудием освобождения человечества от феодального рабства и суеверий.
В Тоскане и в Лукке во второй половине XVIII века была издана в переводе на итальянский язык «Энциклопедия» Дидро. Подпольно распространялись работы Монтескье, Вольтера, Гельвеция, Руссо. Итальянские просветители называли себя последователями и учениками французских мыслителей.
В их взглядах действительно было много общего. Так же, как их французские учителя, идеологи молодой итальянской буржуазии верили в конечное торжество разума, требовали отмены феодальных привилегий...
Но даже при всем своем желании итальянские просветители не могли стать простыми подражателями. Причиной тому было своеобразие конкретных исторических условий, в которых находилась политически и экономически раздробленная Италия. Итальянским просветителям приходилось выдвигать вопросы, остававшиеся вне поля зрения их собратьев во Франции.
Одним из самых главных специфических «итальянских» вопросов было политическое объединение страны. Другим вопросом был аграрный, так как Италия была отсталой и в основном сельскохозяйственной страной, и итальянские просветители выражали в значительной мере устремления сельской буржуазии.
Так же, как и деятели французского Просвещения, итальянские просветители ждали перемен от законодательной деятельности монархов и точно так же мечтали о «короле-фи-лос.офе».
Беккариа писал: «Теперь на европейские троны вступили благодеятельные государи, друзья мирных добродетелей, отцы своих народов, эти государи... пекутся о счастье своих поданных, уничтожают деспотизм, посредников между государем и народом».
Просветители оказывали всемерную поддержку государям в реформаторской деятельности и зачастую сами являлись авторами этих реформ.
НАУКА
В 1667 году папа распорядился закрыть во Флоренции знаменитое «Общество естествоиспытателей». Это явилось символом научного упадка в Италии. Но уже в первой половине восемнадцатого столетия в крупных городах Италии возникли новые содружества ученых и естествоиспытателей.
Некоторые итальянские университеты снова стали практиковать физические опыты, благодаря чему Гальвани и Вольт уже в конце восемнадцатого столетия смогли сделать своп важные открытия.
Джамбаттиста Вико в 1725 году издал свою «Новую науку», о которой мы уже упоминали выше. Вико подверг тщательному анализу исторические литературные памятники Древней Греции и Рима, вследствии чего выдвинул гипотезу
о существовании закона общественного развития.
Вопреки учению Декарта о «врожденных идеях», Вико доказывал, что человека можно понять, только зная общество, в котором он живет.
Все общества проходят одинаковые стадии развития от первобытного варварства, через «век героев», к «веку человеческому», к веку «городов, законов и разума». После достижения высшей стадии общество распадается и развитие начинается сызнова — с варварства и господства жрецов. В этом состоит суть учения Вико о круговороте истории.
До сих пор мало кто верит без оговорок в такую теорию, и несложно предположить, каково было отношение современников к труду Вико. Лишь один Монтескье смог оценить гений великого итальянца.
«Я точно кинул свой труд в пустыню», — жаловался Джамбаттиста Вико... Так всегда бывает в годы экономического упадка и политического унижения. Историография получила новый толчок, выражавшийся в поиске в прошлом примеров борьбы за национальную независимость и свободу. Итальянский историк Муратори писал: «Печальна участь народа, страна которого стала провинцией другого государства».
Итальянское искусство XVII века формируется под влиянием традиций Возрождения, явившихся следствием экономического и культурного подъема страны. Однако творческое осмысление действительности в новых условиях существования страны в период развала экономики и торжества феодальной реакции оказывается несколько иным.
Аристократические тенденции в искусстве Италии значительно усиливаются, церкви и дворцы поражают своей пышностью, живописные полотна отражают погоню за колористическими эффектами, за изощренностью композиции и отказ от лаконизма и сдержанности мастеров предыдущего периода. В литературе получает распространение вычурный и витиеватый стиль, родоначальником которого становится поэт Марино.
Рационализм эпохи Ренессанса, уравновешенность и гармоничность теряются. Им на смену приходит стремление к грандиозности, нарочитой эффектности.
Строгие каноны заменяются полной свободой творческой фантазии, устремленной на поиски выражения новых средств драматизма, напряженной динамики, повышенной эмоциональности.
К концу века становится заметно, что драматизм порой переходит в ложный пафос, а эмоциональность в холодную патетику.
Именно в Италии зарождается и получает наибольшее развитие искусство барокко.
Образы и стилистические принципы приобретают в дальнейшем широкое значение и для эволюции всей европейской художественной культуры. Размах строительства в Италии, и прежде всего в Риме в XVII столетии был очень значительным. И.Бартенев («История искусства зарубежных стран», М., 1988) называет XVII век временем осуществления многих интереснейших градостроительных замыслов, связанных, в частности, с обширным планом реконструкции Рима.
В городе с многовековой и, в значительной мере, беспорядочной застройкой пробиваются новые улицы, организуются величественные, парадно оформленные площади. Великолепные ансамбли, дворцы, соборы, поражающие оригинальностью архитектурных решений и пышностью декоративного убранства, созданные в этот период в Риме, до сих пор определяют характер основной части города.
Дворцы, церкви, театры, загородные виллы поражают великолепием и декоративностью. Ровная поверхность стен разрывается многочисленными выступами, карнизами и нишами. В это время впервые зодчие пытаются решить задачу создания ансамбля подчиненному единому замыслу, имелся в виду уже не только сам дом, но и окружающее его пространство, площади, улицы, дворцы, виллы, сады с гротами, фонтанами, беседками, мостами.
Вырабатывается органическое соединение всех видов изобразительных искусств, но ведущая роль принадлежит архитектуре. Скульптура и живопись выполняют служебные функции, становятся неотъемлемой частью архитектурного оформления, помогают зодчему осуществить его замысел и приобретают те же черты, что и архитектура барокко.
Недаром считается, что наибольших высот искусство барокко достигло именно в области архитектуры. Сооружения барокко отличает акцент на фронтальность, фасаднос.ть построений. Нередко здания воспринимаются только со стороны главного фасада.
Иногда архитектор сознательно нарушает связь и соответствие между внешними и внутренними объемами зданий. Внешний облик, особенно церковных сооружений, порой совершенно не отражает пространственной структуры интерьера. Архитекторы стремяться вызвать эффект неожиданности при входе в пределы здания.
Наибольшего напряжения и экспрессии барокко достигает в культовых постройках. Его архитектурные формы как нельзя лучше отвечали религиозным принципам и ритуально-обрядовой стороне воинствующего католицизма.
Архитектурные ансамбли в какой-то мере были распространены и в эпоху Ренессанса, однако в это время, в XVII столетии, они строятся прежде всего на декоративных принципах. В качестве примера И.Бартеньев приводит самый крупный ансамбль Рима — площадь перед собором Святого Петра.
Колоннады и декоративные стенки, замыкающие пространство перед входом в собор, прикрыли беспорядочную случайную застройку, находившуюся за ними. Между площадью и примыкающей к ней сложной сетью переулков и домов нет четкой последовательной архитектурной связи.
Но что наиболее характерно для барокко — отдельные архитектурные сооружения, входящие в состав барочных ансамблей, как бы утрачивают свою самостоятельность, всецело подчиняясь общему композиционному замыслу.
Среди первых мастеров барокко И.Бартеньев называет архитекторов Джакомо де ла Порто, Доменико Фонтано, Мартино, Лунге Старшего.
Джакомо де ла Порто был учеником заменитого архитектора позднего Ренессанса Виньолы. После смерти своего учителя он завершил строительство церкви Иль-Джезум (1575 год). После смерти Микеланджело Джакомо де ла Порто завершил постройку большого купола собора Святого Петра, придав ему более выразительные очертания.
Этот мастер также явился автором известной виллы Альдобрандини во Фраскате, близ Рима. Джакомо де ла Порто немало содействовал окончательному формированию системы итальянского парка. Характерным примером подобного комплекса как раз и может служить вилла Альдобрандини.
Наиболее значительной работой Доменико Фонтана является Лотеранский дворец в Риме. Также им были осуществлены значительные градостроительные работы в Риме: пробивка улиц, установка обелисков, создание фонтанов.
Переход к периоду развитого барокко ознаменовало творчество Карло Мадерны, который в 1604 году был назначен главным архитектором собора Святого Петра. Мадерна составил проект расширения собора путем пристройки передней и входной части. Духовенство настаивало на удлинении греческого креста до формы латинского, что соответствовало традиции церковного зодчества.
Во время работы над новым передним фасадом собора Святого Петра Мадерне удалось совершенно изменить первоначальный замысел Микеланджело. Последний задумал собор в виде центричного сооружения, увенчаного куполом, стоящего в центре большой площади, которая позволяла бы обойти здание вокруг и увидеть его со всех сторон.
Мадерна решил выдвинуть вперед главный фасад и закрыть своей пристройкой боковые стороны. «Мадернизация» здания привела к тому, что купол собора Святого Петра воспринимается полностью лишь на очень большом расстоянии, а по мере приближения он постепенно скрывается за фасадной стеной.
БЕРНИНИ
Центральной фигурой зрелого барокко И. Бартеньев называет Джованни Лоренцо Бернини. Подобно гигантам Ре-
нессанса, Бернини был не только архитекотом, но и крупнейшим скульптором XVII века, а также живописцем.
После смерти Карло Мадерны Бернини был назначен на его место. Он возвел в соборе Святого Петра под главным куполом большую бронзовую сень высотой 30 метров, поддерживаемую четырьмя колоннами. Большинство исследователей называют эту сень первым произведением итальянского зрелого барокко.
Именно Бернини является автором проекта площади перед собором Святого Петра, над созданием которой он трудился с 1656 по 1667 год. Замысел архитектора состоял в том, чтобы создать две площади: большую эллиптическую, обрамленную колоннами, и непосредственно примыкающую к ней площадь в форме трапеции, замыкаемую главным фасадом собора.
Продолжая и развивая замысел Мадерны, Бернини установил в центре большой площади обелиск, а по сторонам его, в фокусах эллипса, симметрично расположенные фонтаны, что не давало возможности подойти к собору с боковых сторон и оставляло доступным лишь главный фасад.
Бернини также является автором знаменитой лестницы Ватиканского дворца, ведущей в покои папы (так называемой Скала Реджа), где, руководствуясь законами перспективы, Бернини создал иллюзию бесконечного пространства — своего рода классический образец интерьера.
Одним из характернейших сооружений Бернини считается также небольшая церковь Сан-Андреа Аль Элина-ри, над которой мастер работал с 1653 по 1658 год.
К наиболее известным мастерам барокко И.Бартеньев относит и Франческо Барромини. Главным произведением Барромини является церковь Сан-Карло в Риме. Во внутренней отделке этой церкви Барромини отказался от гаммы полихромных мраморов (пользовавшихся популярностью в то время), и сделал ставку на применение одноцветного белого мрамора, что позволило оттенить максимальную напряженность барочных форм.
В изобразительном искусстве Италии, так же как и в архитектуре господствует барокко. Здесь этот стиль является реакцией против маньеризма, противопоставляя последнему чувственную осязаемость образов, обладающих необычайной активностью эмоционального воздействия.
Одной из характерных черт итальянского барокко было нестандартное композиционное решение. Расположение фи-
i ур отличается свободой и как бы случайностью. Они смещаются со своего центрального положения и объединяются в динамические группы, преимущественно по диагональным линиям, что усиливает впечателение движения и способствует новой передаче.
Авторы «Истории искусства зарубежных стран» М.Доброклонский и Н.Никулин отмечают, что это новое понимание пространства принадлежит к ценнейшим достижениям барокко, сыгравшим важную роль в дальнейшем развитии всего искусства XVII века.
Приобретающее нередко гиперболический характер стремление к экспрессивности и динамике форм порождает еще одну черту, не менее типичную для барокко — использование всевозможных контрастов: конст-растов образов, контрастов цвета, противопоставления освещенных и теневых планов. Все это дополняется ярко выраженной тягой к декоративности, соответствующей утверждающему характеру искусства барокко.
Основным заказчиком итальянских живописцев были церковь, княжеские дворы и многочисленное дворянство. Однако полотна XVII века, как правило, дают представление художника о мире как о безгранично изменчивой стихии. При просмотре их возникает ощущение противоречивой сложности и драматизма этого мира.
Как правило, задачи, стоявшие перед итальянскими художниками, имели столько же идейный, сколь и декоративный характер. Декорирование церквей, дворцов, монументальные росписи куполов, плафонов, стен в технике фрески получают небывалое значение и развитие.
Итальянцы становятся лучшими мастерами этого вида живописи, их нередко приглашают работать также в Германии, Испании, Франции и Англии. Приоритет в этой области сохранится за ними до конца XVIII века.
В станковой живописи преобладали сюжеты из Библии и античной мифологии. Меньшее распространение получают бытовая тематика, пейзаж, батальный жанр, натюрморт. Основными центрами станковой живописи были Неаполь, Генуя, Венеция, Болонья. Именно здесь, по утверждению М. Доб рок лоне кого и Н. Никулина, формируется самобытная школа итальянского реализма.
Начало XVII века характеризуется соперничеством двух школ, двух направлений, из которых развивается вся последующая живопись Италии: болонский академизм, который обычно рассматривается как ранний этап развития искусства барокко, и реалистическое искусство Караваджо и его последователей.
КАРРАЧЧИ
Наиболее характерными представителями болонской школы исследователи чаще всего называют братьев Карраччи. Три болонских художника — Лодовико Карраччи и его двоюродные братья Агостино и Аннибале вырабатывают основы нового стиля, опираясь, главным образом, на изучение классического наследия XVI века.
Братья Карраччи открыли в Болонье академию, названную ими «Академия дельи инкаминати» (Академия вступивших на правильный путь).
Братья Карраччи высказались за систематическое преподавание предметов, требующихся в практике художника. Наряду с обучением рисунку и живописи, в названной «Академии» преподавались анатомия, перспектива, а также такие дисциплины, как история, мифология и литература.
Впоследствии болонская «Академия» явилась прототипом всех последующих академий, открывавшихся, начиная с XVII века.
Наиболее известными из работ братьев Карраччи была роспись дворца кардинала Фарнезе в Риме, включающая знаменитый плафон галереи, который стал исходным пунктом многих декоративных росписей XVII века.
В 1605 году Аннибале Карраччи, чье творчество признается самым значительным среди остальных братьев, создает «Оплакивание Христа», в котором мастерство живописца сочетается с глубоким драматизмом. В этом же ряду стоит и картина «Святые жены у гроба Христа», хранящаяся в Государственном Эрмитаже Петербурга.
М. Доброклонскнй и Н. Никулин назвали эту работу характернейшим образцом религиозных полотен Аннибале Карраччи.
КАРАВАДЖО
Главой реалистического течения в начале XVII века в Италии был Микельанджело Меризи да Караваджо. В то время как мастера болонской школы стремились к созданию облагороженных, идеальных образов, Караваджо с исключительной для того времени смелостью утверждает в них эстетическое значение непосредственной жизни, натуры.
Свои модели художник ищет в народной среде, порой, быть может, не без вызова господствующим эстетическим идеалам, он пишет людей, противостоящих добропорядочному обществу, картежников, шулеров, цыганок. Для Караваджо характерно то, что, обращаясь к жизни, он не просто копирует ее, а обобщает свои наблюдения.
Один из самых известных его приемов состоял в том, что крупные фигуры выдвигались на передний план и часто были показаны с низкой точки зрения, отчего они приобретали своеобразную значительность.
В двадцать с небольшим лет Караваджо уже становится зрелым мастером. Его стиль к этому времени окончательно формируется. Он обращается теперь к монументальной живописи, пишет большие алтарные картины, в которых традиции ренессансного искусства обогащаются новыми реалистическими завоеваниями.
В драматических эпизодах евангельских легенд он воплощает сложное идейное содержание, подлинное искреннее чувство. Его художественный язык строг, лаконичен и совершенно лишен ложной патетики, столь характерной для алтарных работ барокко.
Примерно в это же время Караваджо получает первый крупный заказ на три картины для церкви Сан Луиджи деи Франчези в Риме.
Судьба этого мастера сложилась трагически. Мятежный темперамент Караваджо постоянно приводил его к столкновению с окружающей средой.
Случилось так, что во время ссоры он убил своего противника но игре в мяч и вынужден был бежать из Рима. С этого времени жизнь мастера определяется постоянной переменой места.
После кратковременного пребывания в Неаполе, он оказывается на острове Мальта, где на службе у гроссмейстера Мальтийского ордена пользуется большим успехом, возводится в звание дворянина, но вскоре после новой ссоры попадает в тюрьму.
Освободившись, он снова появляется в Неаполе, после чего получает разрешение вернуться в Рим, но по дороге заболевает лихорадкой и умирает.
К шедеврам Караваджо относятся «Положение во гроб», «Успение Марии», «Портрет гроссмейстера Мальтийского ордена Алофа де Виньякура», «Усекновение головы Иоанна Крестителя», а также многие другие.
СКУЛЬПТУРНЫЕ ТВОРЕНИЯ БЕРНИНИ
Среди итальянских скульпторов барокко XVII столетия чаще всего упоминается имя Джованни Лоренцо Бернини. Выше уже говорилось о его архитектурных произведениях, однако, его талант как скульптора нисколько не меньше.
М. Доброклонский и Н. Никулин называют скульптуру Бернини неповторимым соединением всех характернейших черт стиля барокко. В ней органически слилась предельная простота реалистического изображения и напряженность драматической экспрессии с безмерной широтой декоративного видения.
Бернини превосходно владел техникой обработки мрамора, бронзы, терракоты. В 22 года Бернини создает свои первые скульптурные шедевры, в 25 лет он создает «Давида». Эта скульптура отличается необычайным мастерством передачи напряжения духовных и физических сил библейского героя, изображенного в кульминационный момент борьбы с врагом.
Бернини доводит экспрессию до предела. Фигура Давида показана в резком стремительном повороте. Каждая линия его тела динамична, словно несет в себе заряд энергии. Мышцы предельно вздуты, лицо искажено гримасой ярости. В отличие от фронтальной скульптуры эпохи Возрождения, «Давид» представляет собой образец круглой пластики, предназначенной для обзора с разных точек зрения.
Двумя годами позже из-под руки мастера выходит скульптурная группа «Аполлон и Дафна», также относящаяся к шедеврам Бернини. Во время понтификата папы Урбана VIII, который приходится на 20-е и 30-е годы XVII века, положение Бернини как ведущего художника Рима становится еще более прочным. Он получает массу заказов и именно в этот период Бернини создает знаменитый фонтан «Тритон» на площади Барберини в Риме.
В 1644 году на папский престол вступил Иннокентий X, что повлекло за собой временное отстранение Бернини от руководящей роли в строительстве и украшении Рима. За короткий промежуток, отделяющий его от вновь наступающего затем официального признания, Бернини выполняет ряд новых замечательных произведений, среди них «Экстаз св.Терезы». Эта скульптурная группа украшает капеллу Корнаро римской церкви Санта Мария делла Виттория.
В 1647 году Бернини заканчивает одно из значительнейших своих произведений — «Надгробие папы Урбана VIII» в соборе Святого Петра в Риме.
Как одну из наиболее удачных работ мастера авторы «Истории искусства зарубежных стран» отмечают кафедру собора Святого Петра в Риме, создававшуюся Бернини с 1657 до 1666 г. Грандиозное тридцатиметровое сооружение включает бронзовый, частично позолоченный трои святого Петра, поддерживаемый шестиметровыми фигурами отцов церкви. Над ними на фоне клубящихся облаков, пронизанных позолоченными лучами, выделяются мраморные статуи святых и ангелов. Вся эта подвижная, колышущаяся масса фигур, исполненных барочного пафоса, покоится на основании из плит черно-белого мрамора, желто-красной яшмы и словно вырывается из тесной ниши алтарной стены собора.
Бернини также является создателем нового типа скульптурного портрета. Рядом с работами, изображающими Констанцу Буанарелли, кардинала Шипионы Бор-гезе и многих других, Доброклонский и Никулин показывают мраморный бюст Людовика XIV, хранящийся ныне в Версале.
Портрет был исполнен мастером во время пребывания его в 1665 году по приглашению французского двора в Париже. При сохранении выразительности черт лица, холодного, высокомерного, главное внимание сосредотачивается теперь на декоративности целого, достигаемой живописной трактовкой ниспадающих локонов пышного парика и как бы подхваченных ветром, развевающихся драпировок.
Авторы «Истории искусства зарубежных стран» утверждают, что Бернини воплотил в этом произведении сущность французского абсолютизма, которую сам король выразил однажды словами: «Государство — это я!».
МУЗЫКАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
Начало XVII века в Италии дало миру новый музыкальный жанр — оперу. Первой оперной постановкой был «Орфей» Ринуччини с музыкой Крес.пи.
Идея о создании спектакля, в котором соединились бы воедино музыка и слово, впервые возникла в кружке флорентийского мецената Барди, объединившем музыкантов и певцов. Друзья Барди мечтали создать спектакль, подобный греческой трагедии, в котором впечатление, производимое драмой, усиливалось бы музыкальными средствами.
Однако многие специалисты относят «Орфея» Рину^ршни и Кресни скорее к некоему переходному жанру от ренессансной пасторали к опере. Тем не менее постановки «Орфея» имели огромный успех. Оперный жанр развивается и получает широкое распространение по всей Италии. В одной только Венеции в начале XVII столетия было 8 оперных театров.
Клаудио Монтеверди считается одним из величайших мастеров оперного жанра XVII столетия. В его операх «Орфей» и «Ариадна», а в особенности в последних его произведениях «Возвращение Улисса» и «Коронование Поппеи» яркая жизненная драма совершенно заслоняет мифологическое начало.
Постепенно в Венеции складывается определенный тип оперного спектакля, который базируется обычно на мифологическом или легендарно-историческом сюжете. Характерной чертой венецианской оперной школы также было сочетание трагических и комических элементов.
Спектакль парадно оформляется и включает в себя балетные сцены. Венецианская опера чем-то напоминала современные голливудские фильмы. Ее необходимыми аксессуарами были полеты, чудесные исчезновения, пожары и землетрясения.
В конце XVII века пальму первенства в постановке оперных спектаклей перехватывает Неаполь. Типичная неаполитанская опера получает название опера-серия, то есть серьезная опера. Твердые каноны опера-серия постепенно превращаются в штамп. Сюжет становится лишь предлогом для демонстрации искусства певцов-виртуо-зов и постановочных эффектов. Неаполитанская опера широко использует певцов-кастратов, которые своими высокими голосами еще больше подчеркивают условность происходящего на сцене.
Однако мы смотрим на оперное искусство XVII века с точки зрения современных канонов, а в то время оно имело огромный успех не только на придворных сценах, но и у массового зрителя.
В Европе появляется мода на итальянскую оперу. Труппы итальянских артистов гастролируют в Париже, Вене, Мадриде и других столицах.
Итальянские просветители, объявив, что искусство XVII века было чересчур декоративным и аристократическим, призывают приблизить искусство к жизни, XVIII век в итальянском искусстве становится веком литературы и театра.
Одним из популярнейших итальянских поэтов был Джузеппе Парини. Излюбленным жанром Парини была ода, в коей он выступал против сословного разделения и выражал сочувствие жертвам социального неравенства.
Парини писал: «Я не знаю, верно это или нет, но говорят, что было время, когда люди были равны и понятия «чернь» и «дворянин» не существовали...»
Поэма Парини «День» стала классикой итальянской литературы.
Заслуга возрождения народной итальянской комедии масок (комедиа дель арте) принадлежит реформатору итальянского театра Карло Гольдони. Сам Гольдони признавал, что его творческий метод сформировала Венеция, где издавна существовала высокая театральная культура. Именно здесь в XVI веке зародилась комедиа дель арте.
Гольдони удалось не только возродить этот народный жанр, но и переработать, усовершенствовать его.
Постоянными персонажами пьес Гольдони остаются Тру-фальдино, Бригелла, Панталоне и другие народные персонажи, однако, Гольдони постепенно отказывается от актерской импровизации, добиваясь того, чтобы герои пьес были более приближенными к реальной жизни и имели четкую социальную характеристику.
Большой популярностью среди венецианцев пользовались
пьесы, высмеивающие мотовство, распущенность, бездельничание аристократии. Напротив, деловитый, предприимчивый буржуа в пьесах Гольдони становится положительным персонажем.
Очень скоро комедии Гольдони завоевывают все сцены Италии, однако в самой Венеции против Гольдони выступает группа аристократов, критиков и писателей, известная под названием академии Гра-нелески.
Одним из обвинений выдвигавшихся против драматурга, было пренебрежительное отношение Гольдони к народным традициям итальянской оперы, что в конечном итоге выливалось в обеднение сюжетов.
Карло Гоцци был одним из таких противников Гольдони. Пьесы-сказки Гоцци имеют шумный успех. Гоцци, похоже, хотел показать Гольдони, каким именно должен быть истинно народный театр.
Вскоре Гольдони пришлось покинуть Италию, отчасти этому способствовал успех пьес Карло Гоцци. Однако проходит немного времени, и комедии Гольдони вновь возвращаются на сцены итальянских, а затем и других европейских театров.
Все противоречия жизни Италии конца XVIII века отразились в творчестве создателя итальянской трагедии и крупнейшего поэта последней четверти столетия Витторио Альфиери. Альфиери был социально ангажированным литератором, так как именно в конце XVIII века итальянская буржуазия настолько окрепла, что ждала от искусства призыва к подвигу, прославления гражданской доблести, героики, борьбы.
Витторио Альфиери предоставил ей то, что она хотела.
Наиболее известны такие произведения Альфиери как «Брут Старший», «Брут Младший» и «Виргиния», где поэт, сгорая от ненависти к тирании и деспотизму, призывал к отказу от личных интересов во имя свободы. Однако свобода эта, как выясняется, — лишь для немногих, пределом мечтаний Альфиери остается английская конституционная монархия.
Свою трагедию «Агис» поэт посвящает памяти казненного английского короля Карла I, в то же время трагедия «Брут Старший» является посвящением Джорджу Вашингтону.
В начале XVIII века итальянская опера сильно трансформируется. Многие драматурги чувствуют необходимость перенесения акцента с внешних эффектов на драматический сюжет, определенную, ярко выраженную идею.
Реформу оперного искусства осуществил талантливый поэт Пьетро Метастазио, талант которого позволил сделать основой оперы ее драматургию. Уже в первом произведении Метастазио «Покинутая Дидона» главное место занимают чувства героев. Опера освобождается от всякого сверхъестественного элемента.
В произведениях 30 —40-х годов Метастазио добивается четкости и простоты в построении сюжета, тонкости в показе переживаний героев.
Наиболее известными произведениями Пьетро Метастазио были: «Катон в Утике», «Фемистокл», «Титово милосердие» и «Аттилий Регул». Однако исследователи замечают, что итальянский зритель первой половины XVIII века отдавал предпочтение не героическим, а сентиментально-чувствительным операм Метастазио.
После смерти поэта, во второй половине XVIII века Италия переживает повальное увлечение оперой-буфф, которую характеризует непритязательный бытовой сюжет, быстро развивающееся действие и связь с народной музыкой.
Лучшими авторами оперы-буфф были Д.Перголези и Н.Пиччини. Классикой стали оперы Перголези «Служанка-госпожа» и «Влюбленный брат».
В последние годы XVIII столетия успеху оперы-буфф содействовало творчество Д.Паизиело и Д.Чимарозы.
В изобразительном искусстве XVIII век ознаменовался выдвижением венецианской школы. Несмотря на то, что римские и болонские живописцы продолжают успешно творить, их школы отходят на второй план.
М.Доброклонский и Н.Никулин называют этот период последним блистательным расцветом художественной культуры Венецианской республики. Множество талантливейших художников, разнообразнейшие формы, которые принимало их искусство, равно как и необычайно высокие достижения чисто живописного порядка определяют значение Венеции как одного из крупнейших художественных центров Европы того времени.
Ведущими живописцами Венеции в первой трети века были Себастьяно Риччи и Джованни Баттиста Пьяцетта.
Риччи работал не только в Италии, но и в Англии. Он оставил многочисленные произведения монументальной и станковой живописи, в которых легкие и изящные фигуры являются действующими лицами библейских, мифологических и аллегорических композиций.
Риччи и Пьяцетту сближает несколько темноватый колорит их работ. Пьяцетта также специализировался на религиозных сюжетах. Одной из самых известных его работ была «Ревекка у колодца».
Типичнейшим образцом искусства Венеции XVIII века называют авторы «Искусства зарубежных стран» работу Пьяцетты «Гадалка», написанную им в 1740 году. Пьяцетта был известен и как великолепный рисовальщик. Он иллюстрировал «Освобожденный Иерусалим» Торкватто Тассо.
В середине XVIII века с успехом творил Джованни Баттиста Тьеполо. М.Доброклонский и Н.Никулин называют Тьеполо гениальным наследником вековых достижений итальянского искусства, которые как бы замыкают круг исканий стиля барокко.
Тьеполо испытал на себе воздействие картин и росписей Себастьяно Риччи и Пьяцетты и в то же время был обязан урокам, полученным от внимательного изучения искусства Паоло Веронезе.
Неутомимый труженик, наделенный богатейшей творческой фантазией и удивительной легкостью руки, он на протяжении полустолетия создал бесчисленные шедевры монументально-декоративной и станковой живописи.
В какой-то мере подражанием творчеству Риччи и Пьяцетты были ранние произведения мастера, как, например, «Похищение сабинянок», написанное им около 1720 года.
Тьеполо участвовал в росписях плафонов церквей и дворцов Венеции, а также в Удине, Бергамо, Милане. Он оформлял резиденцию немецкого кпязя-епискоиа в Вюрцбурге, а также королевского дворца в Мадриде.
В композициях росписей, решенных с редкой свободой и изобретательностью, Тьеполо помещает рядом персонажей античной мифологии и героев библейских легенд, и все они принадлежат реальному миру, поражают жизненной пол-нокровностыо и непосредственностью выражения.
Здесь уже сказалось влияние Паоло Веронезе. Оно заметно в изображении роскошных одеяний библейских и античных персонажей, в неожиданных композициях и впечатлении необъятности пространства.
В 1750 году Тьеполо был приглашен для создания живописного убранства архиепископского дворца в Вюрцбурге. За три года Тьеполо исполняет несколько фресок, пользующихся особой известностью. Прежде всего среди них отмечают росписи так называемого Императорского зала, которые были посвящены событиям XII века, бракосочетанию Фридриха Барбароссы и Беатрисы Бургундской, а также утверждению тогдашнего епископа в правах на княжество Франконию.
Две фрески Тьеполо разместил на стенах зала. Это «Бракосочетание Фридриха Барброссы и Беатрисы Бургундской», а также «Передача инвеституры архиепископу Вюрцбургскому».
Авторы «Истории искуства...» свидетельствуют, что Тьеполо не только отлично согласовал росписи с архитектурой зала, но, как всегда, подчинил ее своей живописи. Пышные, яркие, торжественные сцены, включающие множество действующих лиц, напоминают постановки венецианской оперы, влияние которой Тьеполо, несомненно, испытал.
Раздвинутый белый с золотом занавес усиливает театральный эффект действия. На плафоне была изображена фреска «Свадебный поезд Беатрисы Бургундской». Прямо над собой зрители видят стремительно несущихся, вздыбленных коней, везущих Беатрису в колеснице Аполлона. Все охвачено бурным движением. На ветру развеваются яркие ткани одежд, драпировки, знамена, гривы коней. Светлый колорит росписи с преобладанием голубых, синих, желтых и малиновых тонов создает иллюзию ярко освещенного небесного пространства.
Над лестницей вестибюля вюрцбургского дворца Джованни Тьеполо выполнил грандиозную фреску площадью 650 кв.м, аллегорический сюжет которой основан на прославлении архиепископа франконского и всей католической церкви.
Посредством живописных приемов Тьеполо словно уничтожает плоскость потолка и уводит взгляд зрителя в безграничное голубое, пронизанное солнечными лучами небо. Множество фигур порхает среди облаков в легком головокружительном полете.
Оставляя в центре свободное пространство, художник располагает большинство действующих лиц у карниза, где изображены четыре стороны света — Европа, Азия, Африка, Америка.
Здесь же находятся и столь характерные для творчества художников барокко мифологические существа, античные боги, нимфы, наяды, обитатели экзотических странна также разнообразные звери, птицы, растения и так далее.
Впоследствии Джованни Тьеполо становится первым президентом реорганизованной Венецианской Академии художеств. Он получг.ет крупные заказы на росписи плафонов палаццо Редзонико в Венеции, виллы Вальмарана в Винченце и виллы Пизани в Стра.
Последние годы жизни Тьеполо проходят в Мадриде, куда мастера в начале 1762 года приглашает испанский королевский двор. Здесь он также в основном занимается грандиозными плафонными росписями.
По свидетельству М.Доброклонского и Н.Никулина, станковая живопись Тьеполо столь же блестяща, как и его монументальные росписи. В станковой живописи Тьеполо дает полную волю своему неистовому таланту колориста. Более разнообразной становится и тематика работ, она посвящена у лее не только религиозным, но также и светским сюжетам.
Выдающимися примерами светской живописи Тьеполо являются «Триумф Афродиты» (1740), «Пир Клеопатры» (1744), «Ринальдо в садах Армиды» (1750—1755).
По мнению многих исследователей, религиозные композиции Тьеполо гораздо более серьезны и глубоки, чем аналогичные произведения других художников этого времени. Таковы его работы «Мученичество св. Агаты» (1745 — 1750) и «Святая Текла, молящаяся о спасении Эсте от чумы» (1758).
Графика Тьеполо позволяет назвать его одним из величайших мастеров рисунка и офорта XVIII века. Он выпустил две серии оригинальных офортов — «Каприччи» и «Скерцо ди фантазиа».
Среди портретов Тьеполо выделяют «Портрет Антонио Риккобоно» (1745), а также «Портрет Джованни Квер-нини» (1749).
Итальянская архитектура первой половины XVIII века определяется специалистами как позднее барокко. Вместе с тем, именно в это время развиваются классицистические тенденции в итальянском зодчестве, которые ко второй половине столетия совершенно вытеснят барокко.
Среди наиболее выдающихся итальянских мастеров XVIII века называют имя Филигшо Ювара, туринского зодчего, являющегося создателем купольной церкви Суперга в окрестностях Турина, а также замка Ступиниджи, фасада и парадной лестницы палаццо Мадама.
И.Бартенев («История искусства зарубежных стран») отмечает, что именно во времена Филиппо Ювара идея парадной лестницы как основного пространственного элемента архитектурной композиции приобрела исключительное значение.
Луиджи Ванвителли является создателем резиденции короля Неаполя в Козерге. Дворец, возведенный им, является одним из самых крупных парадных дворцовых сооружений в Европе. Он почти не уступает по размерам королевскому дворцу в Версале.
Множество известных римских сооружений было возведено именно в первой половине XVIII века.
Автором фонтана ди Треви является Никколо Сальви. Так называемую Испанскую лестницу, ведущую от Испанской площади к церкви Санта Тринита ди Монти, построили Алессандро Спекки и Франческо де Санктис. Алессандро Галилеи обновляет фасад старой церкви Сан Джованни ин Латерано. Фердинандо Фуга оформляет главный фасад церкви Санта Мария Маджоре. Все эти сооружения, как и ранее названные, компромиссны по своим формам — элементы уходящего барокко совмещаются в них с чертами крепнущего, усиливающегося классицизма.
Однако со временем объем строительства в Италии заметно сокращается вследствие ухудшения политического и экономического положения Италии. Многим архитекторам приходится уезжать в другие европейские страны, и во второй половине XVIII столетия на Апеннинах не создается практически пи одного значительного сооружения.
Тем не менее архитектура Италии продолжает оказывать сильное воздействие на развитие европейского зодчества.
Еще задолго до смерти испанского короля Карла II, последнего представителя рода испанских Габсбургов, многие европейские державы вели переговоры о разделе испанского наследства.
Дело в том, что Карл не оставил после себя потомства, и, естественно, это повлекло за собой спор о династических правах, возникший в связи с «испанскими браками». Людовик XIV и император Леопольд I имели дальнее родство с Карлом II — это давало им повод добиваться прав на переход испанской короны к своему потомству.
Следует сказать, что испанское наследство было одним из самых крупных в Европе. Испании принадлежали Сардиния, Сицилия, Неаполь, Миланское герцогство, а также обширные владения в Америке: Куба, Сан-Доминго, Флорида, Мексика, Калифорния и Техас. Испания владела огромными территориями, расположенными в Центральной и Южной Америке.
Однако династические права были лишь поводом для конфликта. Подлинные причины последовавшей вслед за этим войны заключались в другом.
Русский уполномоченный на Карловицском конгрессе (1699 год) Возницын писал, что Франция желает установить свое господство в Западной Европе, а «морские державы (т. е. Англия rf Голандия) и Австрия готовятся к войне, чтоб француза не допустить до Гишпанского королевства, понеже он, то приобрев, всех их задавит». Аппетиты европейских правителей подогревались еще и тем, что Испания, потерпев в середине XVII века поражение в длительной борьбе с Францией, значительно ослабла.
Промышленное развитие городов находилось на крайне низком уровне, ремесло и торговля были обложены высокими налогами. Господствующее положение в стране занимала земельная аристократия, которая не желала вкладывать капиталы в промышленность. Источниками доходов были лишь торговля с заокеанскими колониями и нещадная эксплуатация населения.
Все богатства были практически сосредоточены в руках дворянства и расходовались на предметы роскоши, на содержание духовенства. Свою часть от национального 6о-
гатства забирали и многочисленные неудачные войны, которые вела Испания.
Как отмечают историки, единственной процветающей отраслью хозяйства Испании было овцеводство. Землевладельцы-овцеводы были одной из самых богатых прослоек населения, однако на благосостоянии страны это никак не сказывалось.
Крайне ослаблена была и испанская армия. В мирное время она насчитывала всего 8-9 тысяч солдат, мобилизация в годы войны собирала не более 15-20 тысяч солдат. Даже по меркам небольших европейских государств этого было крайне мало. Испанский флот также не представлял сколько-нибудь значительной силы.
После долгих колебаний Карл II решил передать корону французскому принцу. По мнению испанского двора, разрыв с Францией был наименее желателен для страны. Испанский король надеялся что Людовик XIV сумеет защитить от других держав испанские владения.
Итак, наследником испанской короны стал герцог Филипп Анжуйский. Однако в завещании было оговорено, что Испания и Франция никогда не соединятся под властью одного монарха.
Герцог Анжуйский вступил в права наследования престолом в 1700 году, когда Карл II умер. Коронация проходила в Мадриде. Новый король получил имя Филиппа V.
То было время триумфа Людовика XIV. Испания практически стала западной провинцией Франции. Филипп V издал указ, согласно которому местная администрация испанских земель должна была подчиняться всем приказам французского короля, чья власть отныне признавалась наравне с властью короля испанского.
Сразу же после вступления Филиппа на испанский престол были применены жесткие меры для ограничения привилегий английских и голландских купцов — главных конкурентов в мировой торговле — в испанских владениях. Этот пример еще раз доказывает то, что обладание испанским наследством было выгодно для Людовика настолько, насколько оно давало ему возможность играть доминирующую роль в европейской политике и торговле.
Однако Англия и Голландия не собирались оставлять выпад Людовика XIV без ответа. Морские державы заключили союз с Австрией, а затем с Пруссией.
Австрия давно оспаривала испанские владения в Италии и Нидерландах. В случае удачных военных действий она намеревалась захватить также и Эльзас.
Война за испанское наследство началась весной 1701 года. Начало ее было крайне неудачным для французского и испанского королей. В первые же дни произошло крупное сражение между английским и испано-французским флотом, |де в результате решительных действий англичанам удалось уничтожить 41 корабль противника.
В 1703 году эрцгерцогу Карлу удалось вынудить Португалию к заключению союза с Англией (а на самом деле — к полному подчинению). Также был подписан торговый договор о беспошлинном ввозе в Португалию английских товаров.
Успешные действия англичан продолжались и в следующем, 1704 году, когда английский флот бомбардировал Гибралтар и, высадив десант, захватил эту крепость.
Военное счастье сопутствовало английским войскам и па суше. Герцог Мальборо, командовавший объединенными англо-голландскими войсками, провел несколько удачных сражений в юго-западной Германии, захваченной французами. Соединившись с австрийцами, Мальборо провел несколько решительных атак, наголову разбив армию противника у Гохштедта.
Еще одно крупное поражение французская армия потерпела в 1706 году при Турине. Очень скоро испанским союзникам пришлось оставить герцогство Миланское, Парму и большую часть Неаполитанского королевства, которые были заняты войсками императора.
С 1706 по 1708 год наиболее активные военные действия па суше велись в основном в испанских Нидерландах. Здесь состоялось два решающих сражения — у Рамельи и при Уденарде. Французы проиграли и здесь.
Реванш был взят только в 1709 году, когда французским войскам удалось разбить армию союзников у деревни Мальпляке. Однако успех этого сражения был относительным. Война в сущности была проиграна: эрцгерцог Карл высадился в Испании и провозгласил себя королем, английский флот захватил Сардинию и Менорку. В Америке была захвачена Акадия.
В 1711 году отношения в стане противников Испании испортились. Эрцгерцог Карл (а ныне испанский король) предъявил права и на Австрийский престол. Англичане сочли для себя небезопасным соединение Австрии и Испании под одной властью.
В это же время партия вигов, которая являлась на этот момент правящей, потерпела сокрушительное поражение на очередных парламентских выборах. В Англии наступила очередная эпоха правления тори, которые явно склонялись к миру с Францией.
Английские дипломаты убедили голландское правительство вступить в тайные переговоры с Францией и Испанией. Австрия не была поставлена в известность об этих переговорах.
Согласно подписанному в марте 1714 года Утрехтскому мирному договору, Франция теряла всякую надежду на гегемонию в Западной Европе. Королю Филиппу V был выдвинут ультиматум, согласно которому Англия и Голландия соглашались признать его королем лишь при условии отказа его от всех прав на французский престол.
Война за испанское наследство явилась классическим примером бездарной и разорительной военной кампании, каких Испания предприняла немало за последние годы... Испании пришлось уступить союзникам Менорку, Гибралтар, Сардинию, Сицилию, Ломбардию и Неаполитанское королевство.
ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ
Одним из первых признаков отсталости Испании, который бросался в глаза любому иностранцу, было практическое отсутствие денежного обращения. Даже самые богатые представители испанского общества измеряли свое состояние не в денежном эквиваленте, а главным образом в землях и домах.
Естественно, что при таком положении вещей формирование национального рынка Испании долго находилось в зачаточном состоянии. Этому способствовали огромные внутренние пошлины, усугублявшиеся бездорожьем. Предпринимательская активность повсюду натыкалась на заслоны, устанавливаемые фискальными службами. Одним из самых обременительных был налог на сделки с движимым имуществом — так называемая «алькабала».
Основным товаром внутреннего рынка были продукты овцеводства. Сбыт продуктов земледелия обычно не выходил за рамки местного рынка, а на промышленные товары предъявлялся весьма ограниченный спрос: богатая часть общества являлась потре<бителем импортных изделий, предпочитая переплатить в несколько раз, но иметь качественный то-нар, а испанское крестьянство не располагало средствами для приобретения промышленной продукции.
Многим торговцам удавалось нажить немалые состояния па торговле с американскими колониями, но эта лихорадочная активность колониальной торговли практически не влияла на внешний баланс, который оставался для Испании пассивным.
Дело было в том, что местные торговцы занимались в основном реэкспортом. Испанские товары большей частью не в состоянии были конкурировать на европейском рынке с товарами других стран из-за отсталости промышленной техники. Следовательно, испанские торговцы, покупая товар для отправки в колонии, поддерживали промышленно развитые державы, но никак не промышленность Испании...
Испанский экспорт в 1789 году составил не более 300 миллионов реалов, в то время как импорт оказывался выше более чем в два раза. Предметом испанского экспорта были главным образом тонкорунная шерсть, некоторые продукты земледелия, колониальные товары и драгоценные металлы.
Что же касается испанской промышленности XVIII века, то она оставалась по большей части ремесленной. Ее составными были небольшие мастерские, производившие на местный рынок галантерею, кожаные изделия, шляпы, шерстяные, шелковые и льняные ткани.
Экономическая специализация областей Испании была выражена еще слабо. Металлургическое производство было сосредоточенно главным образом на севере страны, в Бискайе. Однако железо здесь добывалось крайне примитивными способами.
Здесь же находился и центр металлообрабатывающей промышленности, хотя уровень ее также был крайне низок.
Испанские провинции довольно резко дифференцировались не только по отраслям промышленности, но и по уровню се развития. Наиболее развитыми в промышленном плане считались Галисия, Валенсия и Каталония.
Рост капиталистической промышленности отмечается лишь во второй половине XVIII века, когда преобладающей формой производства становятся рассеянные мануфактуры.
Хлопчатобумажная промышленность переживает в это время некоторый подъем. Этим объясняется то, что первые машины в Испании появляются именно в хлобчатобу-мажном производстве (примерно в девяностых годах). Каталония постепенно специализируется на переработке хлопка. На хлопчатобумажных предприятиях этой провинции работало более 80 тысяч человек.
Одними из самых крупных предприятий Испании (по числу людей, занятых на производстве) становились барселонские мануфактуры. Концентрация рабочей силы здесь была довольно велика — до восьмисот человек на одном предприятии.
О промышленном подъеме в столице Каталонии говорит и резкое увеличение ее населения. Всего за три десятка лот (1759—1789 гг.) оно успело удвоиться — с 53 тысяч жителей до 111 тысяч.
Около 1780 года один испанский экономист отмечал, что «теперь в Барселоне и во всей Каталонии трудно найти сельскохозяйственных рабочих и домашнюю прислугу, даже за сильно завышенную плату». Причиной этому служил рост промышленных предприятий. Испанским промышленникам не хватало дешевых рабочих рук и они любыми способами привлекали на свои предприятия разорившихся и обез-земелившихся крестьян.
Промышленной буржуазии в XVIII веке практически не существовало. Это объяснялось достаточно поздним развитием промышленности. Испанская буржуазия была представлена в основном купечеством, которое обслуживало дворянство, духовенство, бюрократию и офицерство, и, следовательно, экономически зависело от привилегированных слоев феодального общества. Подобные экономические связи также содействовали политическому конс.ервавтизму испанской буржуазии. Характерно и то, что она наравне с верхушкой испанского общества была заинтересована в эксплуатации колоний.
В ряд относительно развитых в промышленном плане провинций постепенно выдвигается Астурия, где в 1792 году был построен крупнейший в Испании металлургический завод с доменной печыо. Помимо этого основной «специализацией» астурцев была добыча угля.
Довольно значительный угольный бум был вызван как общим развитием промышленности в стране, так и все увеличивающейся потребности в вооружении. По сути, как ас-турские добытчики угля, так и астурские металлурги работали в основном на военные заказы.
В это время отмечается изменение состава населения Испании. Переписи 1787—1797 годов показывают что за это десятилетие население, занятое в промышленности, выросло на 83 процента, что является еще одним свидетельством промышленного роста страны.
На волне «просвещенного абсолютизма» в Испании был проведен ряд реформ, которые, впрочем, стали не причиной, а скорее следствием стихийного развития капитализма в промышленности во второй половине века. Инициаторами реформ были министры испанского короля — Аранда, Кампоманес и Флоридабланка, на которых повлияло в значительной мере учение физиократов.
Пожалуй, самой удачной из всех реформ можно считать установление свободной торговли испанских портов с американскими колониями, что привело к значительному расширению оборота испано-американской торговли и развитию хлопчатобумажной промышленности Каталонии.
В 1782 году стараниями министров был учрежден Национальный банк. Тогда же создавались технические училища, предназначенные для повышения квалификации рабочих, составлялись и переводились с иностранных языков технические учебники, выписывались из-за границы квалифицированные мастера. Молодые испанцы в свою очередь посылались за границу для изучения техники.
Правительство награждало наиболее талантливых мастеров и предпринимателей премиями, предоставляло им различные льготы. Привилегии и монополии цехов отменялись или ограничивались.
Были попытки установить протекционистские пошлины, что, однако, не имело успеха из-за широко распространенной контрабанды.
Впрочем, все реформы, проводимые Арандой, Кампоманесом и Флоридабланкой, были, по сути, обречены, так как они шли вразрез с интересами титулованной аристократии, владевшей большей частью земель в Испании. С помощью законодательных и иных уловок, землевладельцам удавалось нейтрализовать практически все начинания прогрессивных министров.
ИСПАНСКИЕ КОЛОНИИ В АМЕРИКЕ
Испании удалось завладеть обширными территориями в Америке еще в XVI веке. Тогда же американские владения были превращены в закрытый испанский рынок. Этому способствовали многочисленные запретительные указы.
До 1717 года вся испанская торговля с колониями велась через Севилыо, а позже, вплоть до 1765 года — через Кадис. Все суда, отправлявшиеся в Америку и прибывавшие оттуда, подвергались тщательной проверке в этом порту агентами Индийской торговой палаты.
Торговля с Америкой фактически составляла монополию богатейшех испанских купцов. Цены на европейские товары в Америке никем и ничем не регулировались, что давало возможность купцам срывать с колониальной торговли значительный куш.
Основная масса доходов, которую испанское правительство получало из Америки, представляла собой отчисления от добываемых в колониях драгоценных металлов, а также многочисленных налогов и пошлин.
Испания поначалу не в состоянии была в одиночку эксплуатировать «колоссальный», по выражению Ван Клаверна, рынок Нового Света. Даже мобилизовав все свои силы, всех своих людей, вина и масло Андалусии, сукна своих промышленных городов, ей — державе еще архаической — не удалось его уравновесить.
Впрочем, в XVIII веке для этого не хватило бы в одиночку никакой европейской нации.
В результате Испании пришлось прибегнуть к помощи Европы, тем более, что испанская промышленность пришла в упадок еще до конца XVI века. Европа поспешила ухватиться за эту возможность. Она участвовала в эксплуатации иберийских колоний еще больше, чем Испания, о которой Эрнст Людвиг Карл говорил в 1725 году, что она-де есть «всего лишь почти что перевалочный пункт для иноземцев».
Испанские законы против перевозки серебра, главного ресурса Америки, были, конечно, строгими и «однако же, ссй фрукт (испанскую монету) видишь по всей Европе», — заметил в ноябре 1676 года английский король Карл II.
Двадцатью годами ранее португальский иезуит отец Ан-тониу Виейра воскликнул во время проповеди в Билене (Бразилия): «Испанцы добывают серебро из рудников, они его перевозят, а выгоду от сего имеют чужеземцы».
И на что же шел этот благородный металл? На облегчение участи бедняков — никогда, «единственно на то, чтобы еще больше раздувались и обжирались те, кто этими народами распоряжается» (по крайней мере, так рассуждал Л.Ханке в своей книге «Португальская и Испанская Америка»).
Если категоричное испанское законодательство было столь бессильно, то вполне очевидно, что происходило это из-за контрабанды: незаконный ввоз, коррупция, мошенничество, изворотливость, конечно же, не были характерными особенностями американской торговли и экономики, но они выросли до масштабов этой широкой картины: полем их деятельности был весь Атлантический океан плюс Южные моря. И сам Филипп II говорил об этих так называемых «невинных» кораблях, которые в 1583 году вышли в плавание, «утверждая, будто везут вина на Канарские острова, а на самом деле отправились в Индию и, как говорят, с доброй удачей».
Случалось, что целый большой корабль в Севилье грузился «для Индии, притом, что офицеры о сем даже не были осведомлены»! И вскоре на официально отправлявшиеся в Индию флоты нелегально и без затруднений грузили свои товары голландцы, французы, англичане, итальянцы разного происхождения, особенно генуэзцы.
В 1704 году «севильское Консуладо признавалось, что испанцы имели отношение лишь к одной шестой части груза флотов и галеонов», тогда как в принципе участвовать в :>том разрешено было им одним. На другой стороне океана, в «кастильских Индиях», контрабанда была такой же неутомимой. Около 1692 года один испанский путешественник указывал, что «королевская казна, каковая отправляется из Лимы, стоит по меньшей мере 24 миллиона монет, но, прежде чем она дойдет из Лимы в Панаму, в Портобельо, в Гавану... коррехидоры (городские судьи-администраторы), приказчики, таможенники и прочие люди с добрым аппетитом отгрызают от нее каждый свою долю...»
И сами-то галеоны, суда одноврменно военные и торговые, предоставляли возможность для постоянной внутренней контрабанды. Что же касается внешней контрабанды, то она возросла в XVII и XVIII веках. Рядом с существовавшими колониальными системами были созданы проворные и действенные контрсистемы. К ним относились, например, плавания кораблей из Сен-Мало к берегам Южных морей, начавшиеся, вне сомнения, до войны за испанское наследство и продолжавшиеся после ее завершения в 1713 году.
В принципе испанский флот якобы прогнал их в 1718 году, но они возвратились в 1720 и 1722 годах. Сюда же относились и плавания из неиспанских портов Америки, к слишком протяженным и никогда не охранявшимся берегам континента. Этой торговлей, называвшейся «на длину копья», голландцы занимались, отправляясь в Синт-Эстатиус из Кюрасао (который им принадлежал с 1632 года), англичане — с Ямайки, а французы -- с Сан-Доминго и с других, находившихся в их владении, Антильских островов.
И как раз против этой торговли были направлены действия группы отчаянных шотландцев, которые в 1699 году насильственно и не без шума обосновались па краю Дарьенского перешейка в надежде, устроившись «на самом побережье материка», выбить почву из-под ног англичан и голландцев, позиции которых были более удаленными.
Североамериканские мореплаватели не отставали. К 80-м годам XVIII века их китобои, под предлогом стоянки на рейде у берегов Перу, беспардонно доставляли туда контрабандные товары, которые местные коммерсанты, как и полагается, принимали благосклонно, ибо покупали они их по дешевке, а перепродавали по цене «официальной», которая не снизилась.
Но крупномасштабной контрабандой была долгое время, вне сомнения, та, что отклоняла в сторону португальской Америки, Бразилии, серебро испанских рудников в Ио-тоси. Главным путем туда была, начиная с 1580 года, Рио-де-ла-Плата.
После разделения корон в 1640 году португальцы проявят упорство и долго будут удерживать идеальный пост с небольшим анклавом — Колония-дель-Сакраменто в нынешнем
Уругвае. Испанцам пришлось ее осадить и брать штурмом и 1762 году. Но вполне очевидно, что контрабанда не смогла бы процветать без пособничества местных купцов и продажных властей, осуществляющих надзор за делами. Если она и развелась в чрезмерных масштабах, то, как писал Аккариас де Серионн, «потому что громадная выгода сей коммерции позволяет ей выдерживать одновременно и большой риск и издержки на подкуп».
Так что, говоря о должностях губернаторов в Америке, продававшихся в 1685 году, некий анонимный автор заявляет без обиняков, «что всегда бывает молчаливое послабление для ввоза иностранных товаров».
И действительно, разве не появляется уже в 1629 — 1630 гг. в Лиме весьма почтенный аудитор, назначенный па пост судьи по делам контрабанды, и устроивший у себя дома склад запрещенных товаров? Судья был взят с поличным и, тем не менее, продолжал свою жизнь весьма уважаемого аудитора.
Впрочем, если послушать заступников контрабанды, то она будто бы работала лишь на благо общества.
«Испанцы Америки, — объяснял один француз в 1699 году, — коим галеоны не доставляют и половины необходимых товаров, были весьма рады, что иностранцы (главным образом, французы) им их привозят».
Всеми способами они облегчали незаконную торговлю в такой мере, что «больше двухсот кораблей на глазах у всей Европы и испанцев занимаются торговлей, каковая запрещена под страхом самых суровых наказаний».
Французский отчет, относящийся к 1707 году, отмечает даже, что «грузы французских кораблей «Триомфан», «Гаспар» и «Дюк де л а Форс» были до их отплытия запроданы негоциантам Веракруса»! Правда, тогда существовало сотрудничество между Францией Людовика XIV и не слишком уверенной в своем будущем Испанией Филиппа V.
Контрабанда, присутствовавшая везде, имела, однако, в разные периоды разное значение. Из правдоподобных подсчетов создается впечатление, что по объему она с 1619 года, а может, и раньше, превосходила нормальную официальную торговлю Испанской империи.
Такое положение как будто сохранялось вплоть до (Ю-х годов XVIII века, то есть более столетия. Но речь идет здесь только о гипотезе, которую следует еще проверить. И на сей раз именно европейские, а не одни только испанские, архивы смогут сказать последнее слово, если исто-рическис исследователи, конечно,, возьмут на себя труд ознакомиться с ними.
В конце концов испанское правительство стало реагировать на эти беспорядки. Наступило медленное, трудное оздоровление. Но в последние годы XVIII века оно проводится энергично и «революционно».
Следует сказать с самого начала: не всегда административным мерам, принятым в этом отношении метрополией, придают их истинное значение. Так, институт интендантов не был простой пересадкой в Америку французских учреждений, своего рода переносом культурного фактора.
Интенданты также отвечали заранее продуманному намерению мадридского правительства сломить креольскую аристократию, удерживавшую старинные командные высоты. Точно так же запрещение Общества Иисуса (1767 год) оказалось началом «военного» режима, режима власти и силы, сменившего своего рода моральный порядок, — и наследниками такого военного режима станут, к несчастью, независимые впоследствии государства.
И здесь тоже речь шла о преобразовании, почти что о революции. Следует ли приписывать всю заслугу его династии Бурбонов, которая в своем багаже принесла из Франции принципы централизованной монархии и арсенал меркантилистских мер? Или же то было сильное желание перемен, будоражившее Испанию, как она вскоре в век Просвещения будет будоражить всю Европу?
Клаудио Санчес Альборнос доходит до утверждения, что у истоков преобразования Испании стояла не Бурбонская монархия, но испанское желание перемен, которое открыло французской династии дорогу на полуостров.
С 1713 года внимание реформаторов обратилось, естественно, к тому, что было самой крупной ставкой, последним шансом: к Новому Свету. Могла ли Испания сохранить то, что создала по ту сторону Атлантики? Франция, чьи корабли во время войны посещали американские берега, не отказалась от своих амбиций ни на побережьях Южных морей, ни на границах Новой Испании.
Разве не подумывало французское правительство во времена Лоу отхватить, опираясь на Луизиану, близлежащие испанские владения?
Во всяком случае, именно так думал один мрачный испанец в ноябре 1720 года. «Мы будем иметь несчастье увидеть королевство Новой Испании разделенным и перешедшим под власть французов, если Бог нам не поможет», — писал он.
Английская угроза, не столь заметная, была опасна по-другому, хотя бы в силу уступки в Утрехте в 1713 году ась-епто. Асьенто - это монопольное право на поставку в испанские колонии в Америке черных невольников. Оно практиковалось с XVI века. В начале войны за испанское наследство (1701 год) оно перешло к Франции.
В 1713 году оно приняло форму международного договора, когда Филипп V предоставил его Англии: соглашение, подписанное с компанией Южных Морей, предусматривало сроком на 30 лет ежегодный ввоз 48 тысяч рабов.
Хотя одна из статей Аахенского договора 1748 года возобновила это право на 4 года, английская компания от него отказалась в 1750 году.
Но ничто не было утрачено безвозвратно. Правительство принялось за дело и в 1714 году создало по французскому образцу Министерство флота и Индий. В том же году образовалась Гондурасская компания; в 1728 году — Каракасская компания, которой суждено было процветать; позднее, в 1740 году — Гаванская компания. В 1717 — 1718 гг. Торговая палата, орган севильской монополии, была переведена в Кадис, так же, как и Совет по делам Индий.
Кадис был городом на протяжении многих лет конфликтовавшим с Севильей. Так он становился единственным портом Индий («Индиями» назывались колониальные владения Испании).
Правда, привилегированные компании успеха не имели. В 1756 году пришлось даже положить конец их монопольным правам.
Но неудача эта, несомненно, помогла свободной торговле развиваться за пределами «тяжеловесной системы флотов» и способной в том, что ее касалось, постоянно вдохновлять экономики Нового Света.
Реформа 1735 года, учредившая плавания регистровых кораблей, не стала сразу же действенной, ибо регистры нелегко избавлялись от обыкновения плавать сообща. Но «к 1764 году отношения между Испанией и Новым Светом начали становиться регулярными».
Введены были ежемесячные рейсы пассажирских судов между Кадисом, Гаваной и Пуэрто-Рико, и каждые два месяца — между Кадисом и Рио-де-ла-Платой. Наконец указ от 12 октября 1778 года объявил свободной торговлю между Америкой и тринадцатью портами Испании.
Следствием этого был очень сильный рост торговли между Испанией и Новым Светом и, само собой разумеется, возросшее влияние Испании на свои заморские владения.
Еще одной важной мерой стало образование в 1776 году вице-королевства Буэнос-Айрес. Оно сократило контрабанду по Рио-де-ла-Плате. Но отношению ко всей Испанской Америке контрабанда, вне сомнений, продолжала расти в абсолютных цифрах, но она уменьшилась относительно, принимая во внимание общий подъем торговли (в 90-е годы
XVIII века контрабанда снизилась примерно до одной трети официальной торговли).
Утвердился активный надзор не без живописных, даже комических происшествий. Так, например, в 1707 году обнаружится, что остров Орна попросту, явочным путем оккупирован голландцами и что губернатор, которого они там поставили, сделался присяжным покровителем «всех злодеев, преступников и контрабандистов испанских и прочих наций, кои находят убежище в сем месте»!
И все же контрабанда за счет организма, пребывающего в добром здравии, более не подрывала столь серьезно, как в предшествовавшем столетии, прочность Испанской империи. Обновленная система смогла даже выдержать два серьезных испытания: восстания Тупака Амру в Перу в 1780 году и Комунерос в Венесуэле в 1781 году — то и другое были массовыми восстаниями.
Восстание Тупака Амару, столь сильно потрясшее перуанское общество, затронуло все движения, которые имели место среди массы индейцев, метисов и даже креолов. Но это широкое движение, великолепный индикатор их глубины, продлилось едва лишь пять месяцев.
Разрушение церквей, мастерских, асьенд было всего только моментом и возмущение в конечном счете было сломлено, столкнувшись с индейскими вспомогательными войсками, собранными и вооруженными испанцами.
Как и все виды прогресса, прогресс в Америке повлек за собой разрушение старых порядков. Бурбоны сознательно не соблюдали издавна существовавшие привилегии и наряду со старыми Конс.уладо существовали «торговые палаты, организовывавшие и контролировавшие внешнюю торговлю и пользовавшиеся большими привилегиями».
В Мехико и Лиме были созданы другие, соперничавшие со своими предшественниками и соседями: так, Кон-су ладо в Веракрусе выступил против старинного могущества Консуладо в Мехико.
Одновременно с этим европейские мануфактурные изделия (особенно — английские и испанские) затопили ме-ггные рынки и повлекли за собой нараставшее расстройство местной промышленности.
Наконец, изменялись торговые кругообороты, то благоприятно для местной торговли, то неблагоприятно для нее. Например, Перу, лишившись горнопромышленного Верхнего Перу (присоединенного к вице-королевству Буэнос-Айрес в 1776 году), утратило придаток, который своим спросом на продовольствие и на текстильные изделия уравновешивал его экономику.
И еще пример: Новая Испания знавала ужасающие потрясения при страшных голодовках 1785 и 1786 годов; и чтобы вновь обрести спокойствие, хотя бы ложное, относительное спокойствие, потребовалось бы, чтобы господствующие классы перестали с непонятным пылом бороться друг с другом.
СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО
Более половины всех обрабатываемых земель в Испании принадлежало феодальному дворянству. Фактически оно распоряжалось и церковными землями, поскольку высокие церковные должности занимались, как правило, выходцами из дворянства. Однако следует отметить, что не все испанские дворяне являлись землевладельцами.
Значительная часть испанских дворян благодаря существованию института майората не имела земельных владений. Они были сосредоточены в руках титулованной аристократии, крупных землевладельцев-латифундистов.
Не вкладывая практически никаких средств в развитие сельского хозяйства, дворяне увеличивали свои доходы за счет расширения и без того многочисленных феодальных повинностей в пользу светских и духовных сеньоров.
Вся тяжесть этих повинностей, естественно, лежала на крестьянах. Сюда входили прямые платежи за держание земли, плата за предоставление надела, а также за возобновление феодальной аренды, выкуп за военную службу. Сеньор имел право на часть крестьянского урожая (от 5 до 25 процентов). Из-за крайней неразвитости денежных отношений повинности, в основном, взимались в натуральной форме.
Цена земли из-за монопольных прав феодальных владельцев оставалась чрезмерно высокой. Практически ничем не ограниченные в своих правах, дворяне-землевладель-цы непрерывно повышали также и арендную плату.
Как и в любой другой аграрной стране с крайне неразвитой экономикой, вложение капитала в земледелие было невыгодным — отсталое феодальное хозяйство могло поглотить огромные суммы, но стать при этом прогрессивным и рентабельным оно не могло.
Даже тот факт, что продукция сельского хозяйства еще в конце XVIII века в несколько раз превышала продукцию промышленности, говорил о том, что Испания вряд ли была способна полностью покрыть свои внутренние потребности продуктами земледелия. Сельское хозяйство было упадочным; промышленность была упадочной вдвойне.
В течение всего XVIII века шел непрерывный процесс разорения крестьян. Согласно переписи 1790 года безземельные поденщики составляли половину всего сельского населения Испании. Это вытекало из особенностей испанского феодального землевладения.
Необъятные латифундии были сосредоточены в руках немногих аристократических семейств, не заинтересованных в интенсивном использовании земельных богатств ввиду огромной величины владений, разнообразного характера других источников дохода и нерентабельности товарного земледелия.
Крупные землевладельцы не были даже заинтересованы в сдаче земли в аренду. Огромные территории пахотной земли в Кастилии, Эстрамадуре и Андалусии сеньоры обращали в пастбища для овец.
Чтобы удовлетворить личные нужды, они могли обходиться незначительной частью своих огромных владений, для обработки которых нанимали сельскохозяйственных работников.
Таким образом множилась армия безземельных поденщиков, которые работали, в лучшем случае, 4-5 месяцев в году. Мало того, что они не имели земли, — большую часть года поденщики не имели и работы.
Остальной части крестьянства приходилось отдавать сеньору от одной четверти до половины своего урожая в виде арендной платы. И это не считая других феодальных поборов. Землевладельцы вводили также крайне невыгодные для крестьян формы краткосрочного держания.
Наиболее благополучной считалась Валенсия, где была распространена долгосрочная аренда, а наиболее тяжелым было положение у крестьян-держателей в Кастилии и Арагоне. Исследователи отмечают некий «оазис» благополучия (относительного, конечно) на землях басков, где имелись крепкие зажиточные хозяйства, а многие баскские крестьяне являлись мелкими владельцами земли и долгосрочными арендаторами.
Неудивительно потому, что урожаи в Испании, как правило, были крайне низкими. Значительные средства в развитие сельского хозяйства не вкладывались. Уровень сельскохозяйственной техники был крайне низким. Древняя ирригационная система в большей части районов была заброшена и пришла в упадок.
На исходе столетия была сделана попытка реформирования сельского хозяйства, предпринятая министрами Карла III — Арандой, Кампаманесом и Флоридабланкой.
Была разрешена продажа части общинных и муниципальных земель, дворянских майоратов и некоторых земель, принадлежавших духовным корпорациям.
Также были ограничены средневековые права и привилегии дворян-землевладельцев. Крестьянам отныне разрешалось огораживать пахотные земли и насаждения для защиты их от вторжения овечьих стад.
Согласно распоряжению королевских министров, в 70-х годах XVIII века на пустошах Сьерры-Морены были заложены образцовые немецкие и голландские сельскохозяйственные колонии. Поначалу казалось, что опыт удался. Колонии процветали, производя превосходные продукты и получая значительный доход. Однако очень скоро все стало на свои места. Спустя несколько десятилетий тяжелые налоги, а также бездорожье, препятствовавшее сбыту сельскохозяйственных продуктов, привели к упадку колоний.
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА
Очень немногие из внешнеполитических маневров Испании на протяжении XVIII века можно с полным основанием назвать удачными. Возможно, причина этих неудач была в чрезмерном аппетите испанских правителей.
Так, например, Филипп V, выстраивая свой внешнеполитический курс, ориентировался на заманчивые, но явно недостижимые цели.
С одной стороны он стремился вернуть себе (или своим сыновьям) французскую корону, что повлекло со стороны испанского короля неоправданные уступки Англии в торговых спорах, касающихся американских колоний. С другой стороны, Филипп пытался вернуть бывшие итальянские владения Испании.
Результат этой политики, повлекшей за собой несколько неудачных войн, выразился в следующем: Карл был признан королем обеих Сицилий, Филипп (второй сын короля) был признан королем Пармы и Пьяченцы, однако ни одно из этих владений не могло быть присоединено к Испании.
Проанглийская ориентация большей части земельной аристократии Испании сослужила плохую службу стране. Торговый договор с Англией 1750 года повлек за собой значительные убытки для испанской буржуазии и дворянства.
При Карле III ориентация Испании меняется, Карл идет на разрыв с Англией и на сближение с Францией.
Этот резкий поворот внешнеполитического курса объясняется тем, что военная и экономическая агрессия Англии в Испанской Америке приняла с середины XVIII века особенно настойчивый и систематический характер. Контрабандная торговля англичан в Америке процветала.
Английским контрабандистам удалось основать фактории в испанском Гондурасе и добывать там ценное красильное дерево; в то же время испанцам запрещалось ловить рыбу у берегов английского Ньюфаундленда.
Дело дошло до того, что во время Семи летней войны испанские суда не раз захватывались английскими моряками и обыскивались ими.
В 1761 году испанский король заключил оборонительный и наступательный союз с Францией, после чего в 1762 году Испания выступила в Семилетней войне на стороне французской короны. Основным врагом испанского монарха в этой войне была Англия.
Однако военные неудачи продолжали преследовать союзников. Как испанские, так и французские войска терпели одно поражение за другим. Для Испании эта война окончилась довольно скоро: уже в 1763 году, согласно Парижскому мирному договору, к Англии отошли испанские владения к востоку и юго-востоку от Миссиссипи. Флорида также оказалась в руках англичан. Испании пришлось отказаться от рыбных промыслов в водах Ньюфауленда. А англичане могли отныне беспрепятственно добывать красильное дерево в Гондурасе.
В 1766-1777 году напряженные отношения между Испанией и Англией проявились в военном столкновении в
Южной Америке. Непосредственной причиной войны явились споры из-за границы колоний.
Мирный договор, подписанный в сентябре этого же года, оставлял за Испанией португальскую колонию Сакраменто на Ла Плате, испанской короне также удалось сохранить за собой колонию Парагвай.
Большую роль в испано-английских отношениях сыграла война североамериканских колоний Англии за независимость, которая началась в 1775 году.
Отношение испанских политиков к событиям, разворачивающемся на Североамериканском континенте, были неоднозначны. С одной стороны английские колонисты показывали нежелательный пример для колонистов в испанских владениях; однако с другой — война за независимость подрывала экономическое могущество Англии.
Твердое решение так и не было принято, однако, начиная с 1776 года, Испания оказывала американцам тайную помощь деньгами, оружием и боеприпасами.
Испания сделала несколько попыток выступить посредником между воюющими сторонами, надеясь получить за это Менорку и Гибралтар, однако попытки эти были отклонены англичанами (которые, кстати, так и не прекращали свои нападения на испанские суда в открытом море).
В конце июня 1779 года Испания набралась мужества и объявила Англии войну. Это был один из немногочисленных примеров удачных военных кампаний испанских военачальников (это, впрочем, можно объяснить тем, что главные силы Англии были связаны в Америке). Испанцы изгнали англичан из Гондураса и с Багамских островов, а также вернули себе Менорку и Флориду.
ВЛАСТЬ ДУХОВЕНСТВА
Государственной религией в Испании было католичество. Испанское духовенство, которое еще в средние века отличалось своей нетерпимостью и воинствующим характером, практически оставалось таковым и в век Просвещения. Должность великого инквизитора, например, сохранялась до 1808 года.
Только в первой половине XVIII века испанская инквизиция сожгла свыше 1000 человек, около десяти тысяч человек подверглись ее преследованиям.
В Испании царил так называемый «религиозный расизм». В стране могли проживать только католики. Всякий человек, не выполнявший церковных обрядов, вызывал подозрение в ереси и привлекал внимание инквизиции. Это грозило потерей не только имущества и свободы, но, нередко, и жизни.
«Чистота крови» имела огромное значение при поступлении на службу в военно-учебные заведения, где требовалось представление документального свидетельства о том, что претендент не имел среди своих предков ни одного мавра, еврея еретика и т.д...
Места в церковном аппарате и на государственной службе были доступны исключительно «старым христианам», чистым от примесей «скверной расы».
Католическая церковь обладала огромной армией духовенства и несметными богатствами. Примерно 2 процента всего населения Испании принадлежало к черному и белому духовенству. Ежегодный доход испанской церкви, обеспечивавшийся ее земельными владениями, составлял более миллиарда реалов. В конце века количество монастырей в этой сравнительно небольшой стране превысило три тысячи.
Однако, как отмечают исследователи, основной причиной необычайного роста испанского духовного сословия (главным образом монашества), являлась крайняя нищета и необеспеченность крестьянства. Многие предпочитали голодной смерти черствый монашеский хлеб.
Церковный аппарат Испании, казалось, был снедаем тоской по средним векам, когда его могущество не знало границ. Естественно, что в век Просвещения репрессивному церковному аппарату хватало работы.
Католическое духовенство контролировало университеты и школы, печать и зрелища. Главным образом по вине церкви испанское общество даже к концу XVIII века поражало путешественников-иностранцев своей отсталостью. Культурный уровень как крестьянства, так и буржуазии и аристократии был крайне невысок.
ПАТРИОТИЧЕСКИЕ ОБЩЕСТВА. ПРОСВЕТИТЕЛЬСКОЕ ДВИЖЕНИЕ
Несмотря на то, что феодальная знать в Испании не собиралась сдавать своих позиций, кризис феодального общества был налицо.
Контраст между отсталой экономикой Испании и бурно растущей промышленностью передовых стран Европы заставил испанских патриотов заняться изучением причин, приведших их родину в столь печальное состояние... Нельзя сказать, чтобы эти причины были глубоко запрятаны.
Потому во второй половине XVIII века испанские просветители выступили с осуждением реакционной средневековой идеологии.
Разумеется, условия, в которых создавалось просветительское движение в Испании, значительно отличалась от тех условий, которые были, скажем, в соседней Франции. Испанским просветителям приходилось действовать в стране, где даже наиболее угнетенные слои населения были настроены весьма консервативно.
Реальной властью оставалась также и испанская инквизиция. Чтобы обезопасить себя от ее преследований, испанские ученые вынуждены были выступать с публичными заявлениями о том, что наука совершенно не соприкасается с религией, что религиозные истины выше истин научных. Без таких оговорок заниматься наукой в Испании XVIII века было практически невозможно.
Лишь в 70-х годах в некоторых университетах стали излагать учение о вращении земли, законы Ньютона и так далее.
Нищенское состояние подавляющего большинства населения Испании предопределило интерес просветителей к социально-экономическим вопросам, в которых одним из самых главных являлся вопрос о причинах имущественного неравенства.
В результате этого идеология испанской буржуазии, формировавшаяся в XVIII веке, находила свое отражение большей частью в экономической и художественной литературе.
Около 1748 года возникло первое в Испании «Патриотическое общество друзей родины». Подобные общества впоследствии будут создаваться во многих городах и провинциях Испании.
Члены патриотических обществ проявляли глубокий интерес к прошлому и настоящему своей родины. Они объезжали страну, чтобы лучше узнать состояние всех ее областей, их природные ресурсы. «Друзья родины» боролись за употребление родного языка в науке и университетском преподавании вместо латинского, и изучали культурное наследие испанского народа, разыскивая и издавая старинные тексты.
Члены патриотических обществ изучали архивы, чтобы восстановить историю своей страны и воспитывать современников на примере лучших традиций прошлого.
Следует отметить, что испанские патриоты содействовали также экономическим реформам Карла III. Они добивались от правительства законодательных мероприятий, поощряющих развитие промышленности и сельского хозяйства.
Среди наиболее значительных произведений художественной литературы, отметивших пробуждение классового сознания испанской буржуазии, выделяется «Всеобщий критический театр» Фейхоо, «Марокканские письма» Кадальсо, так называемые «сайнете» Рамона дела Крус, басни Ириарте и Саманьего, драмы Моратина Младшего и многие другие.
Все эти авторы в той или иной мере воспитывались на произведениях французских просветителей. Несмотря на то, что правительство запретило распространение в Испании сочинений Руссо, Вольтера, Монтескье, энциклопедистов, эта литература была широко представлена в библиотеках испанских патриотических обществ.
В 1785 году в Испании появился первый политический журнал «Сенсор», вскоре, впрочем, запрещенный цензурой.
Однако даже изощренной испанской цензуре не удавалось быть вездесущей. Только благодаря этому увидели свет оригинальные философские работы испанских авторов, написанные в духе Просвещения, такие, например, как «Новая система философии, или Коренные принципы природы, положенные в основу политики и морали» Переса Лопеса.
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ И ВОЕННЫЕ РЕФОРМЫ
Проблема централизации власти в Испании XVIII века стояла еще достаточно остро.
Испанская нация к этому времени еще не оформилась окончательно. Сепаратистские настроения в некоторых провинциях были достаточно сильны, что резко проявилось, в частности, во время войны за испанское наследство, когда Арагон, Валенсия и Каталония приняли сторону австрийского эрцгерцога. Тот же в свою очередь обещал этим провинциям сохранить их древние привилегии.
Сепаратизм Арагона, Валенсии и Каталонии не был случайностью. Жители многих испанских провинций даже па бытовом уровне считали себя представителями разных народов.
Следствием такого «бытового» сепаратизма была экономическая и политическая разобщенность страны. В провинциях сохранялись не только разные денежные системы, но и меры веса, законы, налоги и пошлины. Существенно отличались также языки и обычаи...
Арагон и Валенсия вскоре вернулись под сень испанской короны. Их статуты и привилегии были отменены в 1707 году, однако в Каталонии ожесточенная борьба продолжалась несколько дольше. Барселона покорилась испанцам лишь 11 сентября 1714 года в результате опустошительного рейда герцога Бервика. Хартии старинных каталонских вольностей были публично сожжены, каталонские сепаратные правители казнены или высланы.
После этого Каталония в течение многих лет подвергалась тщательной нивелировке, здесь были введены законы и обычаи Кастилии. Употребление каталонского языка в судопроизводстве было запрещено.
Пожалуй, лишь баскам удалось сохранить некий флер «полу независимости».
Практически всю вторую половину XVIII века испанские короли проводили активную политику централизации государственной власти. Именно в это время королевские секретари важнейших ведомств стали играть более самостоятельную роль, постепенно превращаясь в министров. Высшая гражданская и военная власть во всех провинциях, кроме Наварры, принадлежала отныне капитан-генералам, которых назначал король. Суд и полиция, фискальные учреждения также были реформированы.
Подобно многим европейским правителям, понимавшим внешнюю политику прежде всего как политику завоеваний, Карл III счел необходимым реформирование своей армии.
Из всех образцов европейских вооруженных сил наиболее подходящим был признан прусский образец. В испанской армии была введена прусская система обучения; комплектование армии добровольцами-наемниками заменялось системой принудительного набора по жеребьевке.
Впрочем, последнее новшество так и не прижилось в испанской армии. Жеребьевка вызывала у суеверных испанцев активное отвращение. Результатом этого явилось лишь дальнейшее ослабление армии, т. к. правительству в конце концов пришлось прибегать к набору в армию арестованных бродяг и преступников.
В XVII —XVIII веках Португалия была лишь призраком могущественного государства, некогда владевшего огромными колониями. Долгое время она была практически подчинена власти Испании. Уния с испанской монархией практически разорила страну. Сельское хозяйство и промышленность не развивались, внешняя торговля резко сократилась.
Вдобавок ко всему Португалия была вынуждена принимать участие в многочисленных и в большинстве случаев неудачных войнах, которые вела Испания.
Единственными португальцами, кто не испытывал на себе всю тяжесть экономического и политического положения, была местная знать.
В отличие от постепенно обуржуазившегося дворянства североевропейских стран, португальская аристократия не занималась промышленной и торговой деятельностью, и тем не менее жила в достатке и роскоши. Причиной тому были огромные колониальные доходы.
В 1640 году Португалии удалось освободиться от власти Испании. Несмотря на то, что ей удалось вскоре установить дипломатические отношения с Англией и Францией, Голландия, которой удалось отобрать большую часть португальских колоний, медлила с признанием, опасаясь, что Португалия потребует возвращения своих бывших владений.
В конце концов Португалии удалось вернуть часть своих колоний в Америке, Африке, Индии и Китае. Однако Индонезия и Малакка оказались навсегда утрачены.
Нищей страной назвать Португалию было трудно хотя бы потому, что золотой запас ее был одним из самых крупных в Европе. Однако имущественная дифференциация в португальском обществе была столь велика, а процент населения, имевшего доступ к богатствам, столь мал и консервативен, что Португалия до самого конца XVIII века оставалась на задворках Европы. Здесь долгое время сохранялись традиционные феодальные формы в сельском хозяйстве и ремесленная организация в промышленности.
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА
Так получалось, что отношения между капиталистической Англией и феодально-аристократической Португалией в
XVIII веке имели, как правило, драматические последствия для последней.
Когда английские военно-морские силы в 1654 году угрожали нападением на Португалию, португальское правительство было вынуждено подписать договор, предоставлявший Англии большие торговые преимущества в Португалии и во всех ее колониях.
Естественно, что в дальнейшем Португалия, и до того не блиставшая экономической мощью, постоянно ощущала на себе экономический гнет со стороны Британии. А та в это время завоевывала мир... Португалия находилась в полной зависимости от британских интересов.
Так, например, в войне за испанское наследство Португалия вынуждена была сражаться на стороне Англии. В 1703 году ей пришлось пойти на так называемый Мету энский договор, согласно которому португальское правительство, в обмен на снижение английских пошлин на португальское вино, представляло полную свободу ввоза в Португалию и ее колонии английских сукон и прочих шерстяных изделий.
Договор был принят португальской стороной под мощным силовым давлением (его подписанию предшествовала высадка английских войск в Португалии) и имел роковые последствия для португальской промышленности и торговли.
Наибольший урон, пожалуй, понесла сельскохозяйственная отрасль Португалии.
Дело в том, что многие португальские крупные землевладельцы имели обширные виноградники (что делало выгодным для них подписание Метуэнского договора), и, начиная с 1703 года, земельная аристократия стала получать небывалые доходы от экспорта вина. Экспорт увеличивался, а виноградарство стало вытеснять зерновые культуры. Пострадали оливковые насаждения, шелководство и другие отрасли сельского хозяйства. Огромная масса крестьян лишилась земли и была вынуждена эмигрировать в колонии.
Торговлю Португалии в значительной мере подрывала английская контрабанда, которая ширилась благодаря проникновению английских купцов на рынки Португалии.
Итак, война за испанское наследство имела для Португалии лишь негативные последствия. Вдобавок ко всему страна потеряла важный торговый и стратегический пункт в Северной Африке — Сеуту.
ПЕРИОД РЕФОРМ
Веяния «просвещенного абсолютизма» не обошли и Португалию. Крупнейшим представителем этой политики здесь стал Себастьян Хосе Карвальо маркиз де Помбал, занимавший пост первого министра при короле Жозе Эммануэле I.
Появление на политической арене такой фигуры, как Помбал, не было случайным. Засилье феодальной аристократии и господство клерикализма в середине XVIII века грозили довести Португалию до полной нищеты. Роскошь и мотовство королевского двора, содержание многочисленного духовенства, громадные платежи римскому папе в форме традиционных «даров», отчисления от десятины и прочих церковных поборов, поглощали колоссальные средства.
Вносила напряженность в португальское общество также зависимость от Англии, которая явилась причиной разорения многих промышленников и купцов.
Ненавистен португальскому обществу был и орден иезуитов, разбогатевший на крупных торговых и ростовщических операциях, захвативший в свои руки школу и печать.
Страна находится в глубокой экономической и политической пропасти — это было ясно практически всем, и в конце концов стало очевидным даже для большей части са-
мого дворянства, особенно для среднего и мелкого.
Для того, чтобы выбраться из этой пропасти, требовались реформы. Себастьян де Помбал был именно тем человеком, который мог взять на себя роль просвещенного реформатора.
Пожалуй, самой характерной чертой политики Помбал а была ее антиклерикальная направленность.
Свое первое сражение Помбал дал ордену иезуитов в 1759 году. Ему удалось добиться изгнания иезуитов из Португалии, а затем он смог произвести конфискацию громадных имуществ ордена. В дальнейшем Помбал присоединился к требованиям других западноевропейских правительств, проводивших политику «просвещенного абсолютизма» и настоявших на полной ликвидации ордена иезуитов.
Характерно и то, что в своей борьбе против иезуитов Помбал нередко прибегал к их же методам борьбы: португальский министр, например, широко использовал в качестве репрессивного аппарата органы инквизиции.
Помбал насаждал в Португалии светское образование. При содействии министра в стране было учреждено 800 высших и средних светских школ. В Лиссабонском университете появились кафедры естественных наук.
Вместе с тем Помбал пытался нейтрализовать экономическое могущество духовенства. Он сократил число монастырей и монахов, уменьшил суммы, посылавшиеся из Португалии в распоряжение римской курии.
Нельзя сказать, чтобы Помбал обладал достаточно прочной социальной опорой в своих реформах. Он опирался в основном на промышленную буржуазию и низшее дворянство, однако первая была в Португалии еще слишком незначительной как по количеству, так и по весу в обществе, а второе — еще сильно зависело от могущественной аристократии.
Деятельность первого министра, столь смелая по тем временам, была возможна лишь в сочетании с огромной властью, которой Помбала наделил король Эммануэль I.
Помбал оказывал энергичное содействие развитию шелковых, шерстяных и хлопчатобумажных мануфактур. Помимо субсидий, предоставляемых мануфактуристам, правительство Помбала создало систему охранительных таможенных пошлин, облагая высокими ввозными пошлинами иностранные промышленные товары и запрещая вывоз за границу промышленного сырья.
Королевский министр также покровительствовал развитию сельского хозяйства. При его содействии были расширены посевы зерновых культур и запрещено обращение пахотных земель в виноградники.
Однако, как отмечают специалисты, радикальной политику Помбала в развитии сельского хозяйства назвать было нельзя. Мелкое крестьянство по-прежнему влачило жалкое существование и продолжало эмигрировать в колонии.
Одним из самых значительных плодов деятельности министра была реорганизация государственного аппарата и создание постоянной, хорошо обученной армии, а также флота. Экономическая и политическая жизнь Португалии, в результате деятельности Помбала, несколько оживились. Потребность во многих реформах назрела уже дацно, потому развитие отечественной мануфактуры и расширение посевной площади, введение светского образования и укрепление обороноспособности Португалии сыграли значительную роль в дальнейшем развитии страны.
Помбалу на протяжении его деятельности не раз приходилось сталкиваться с сильным противодействием со стороны аристократии, которая видела за реформами подрыв своего авторитета и могущества.
Долгое время министру удавалось противостоять даже самым знатнейшим фамилиям Португалии. Участников заговоров он карал заключением в тюрьму, изгнанием, конфискацией имущества и даже смертной казнью.
Но, увы, это не умерило воинственный пыл аристократии. В 1777 году умер король Жозе Эммануэль и реакционные силы произвели государственный переворот, в результате которого Помбал был тут же отстранен от должности, а затем сослан. Страна снова оказалась ввергнутой в хаос феодальной реакции.
ГЛАВА 9