- Спасибо, Коленька!
- А что, если мне поговорить с этим Успенским? Бабушка смутилась:
- Ты еще болен. Потом...
Бабушка накрыла меня пледом и вышла. Я закрыл глаза... Но какой уж там сон... Что-то меня тревожило. Бабушка определенно не все мне сказала. У нее не хватило решимости. Почему у нее было такое смущенное лицо? Почему она так странно на меня смотрела?
Я быстро сел на постели. Потом встал и открыл форточку. Я задыхался.
Что же... что же... Ну, конечно, та сессия... Она же происходила в августе сорок восьмого года... А я родился в апреле сорок седьмого. Я уже был...
Значит, значит... мой отец - этот Успенский. Марк, друг мой, как мне трудно сейчас! И хотя я уже взрослый парень и даже мечтаю жениться на любимой девушке, узнать это нелегко. Я его люблю, своего отца, и никогда не примирюсь с тем, что он мне вовсе не отец. Он мой отец, мой отец!.. Я не могу его потерять. Если мама уйдет, мы останемся с ним. Но в каком мы глупом положении - и бабушка, и я! Может, папа теперь нас и знать не захочет?
Бабушка сидела на кухне, не зажигая огня. Уже смеркалось. Я остановился в дверях.
- Этот Успенский - мой отец?
- Да, Коленька.
- Он хоть раз в жизни вспомнил, что у него есть сын?
- Он никогда не забывал. Когда ты был маленький и он приезжал, я водила тебя к нему. А когда...
- Вот уж не помню.
- Ты был совсем маленький. А когда подрос, я писала о твоих успехах в школе, посылала твои фотографии. Он очень хороший человек.
- Папа меня усыновил?
- Да. Дмитрий очень хотел иметь сына, но Лиля... Она чуть не умерла во время родов и больше ни за что не хотела иметь детей. И он усыновил тебя. Он начал воспитывать тебя.
- Понимаю. А ты называла его мистером Мордстоном.
- Да. Я считала его суровым отчимом, а он... он только хотел быть отцом. Он боялся, что ты вырастешь болезненным.
Я повернул выключатель. Бабушка стала готовить чай. Глаза ее были заплаканы.
После чая мы сели у телевизора. Говорить не хотелось. Передавали хороший концерт из Ленинграда.
Мама пришла ночью, когда я уже спал.
Глава тринадцатая
СНОВА ВДВОЕМ С БАБУШКОЙ
Утром я проснулся с ощущением беды. Мне показалось, кто-то плачет. Я наскоро оделся и вышел. Мама что-то делала у себя в комнате, а бабушка сидела на кухне, но не плакала. На плите выкипал чайник. Я выключил газ.
- Лиля уходит...- сказала бабушка шепотом.- Николай получил квартиру, и она уходит к нему.
Заспанный, вихрастый, я бросился в мамину комнату. Она укладывала в чемоданы свои платья. Гардероб был открыт настежь и наполовину пуст.
- Мама! - позвал я в отчаянии.- Мама, что ты делаешь? Подумай!
- Я ухожу от Дмитрия,- трагически произнесла мама,- он тебе не отец. Я ухожу к твоему отцу. Кстати, он очень хочет тебя видеть. Я сделала ошибку, когда разрушила семью. Теперь я хочу эту ошибку исправить. Все-таки у нас сын!
- Нет у вас никакого сына! - вне себя закричал я.- Двух отцов не бывает. У меня только один отец, чью фамилию я ношу, кто меня воспитал. Как тебе не совестно, мама!
- Почему мне должно быть совестно? - невыразительно спросила мама.Николай - мой муж, отец моего сына. Он меня любил все эти ужасные годы, когда я скиталась с Дмитрием по Северу. Подумать только, ради Дмитрия я окончила геологический факультет! А теперь Дмитрий меня ни во что не ставит. Он эту дурнушку Валю Герасимову любит больше меня. Он просто от нее в восторге. Ведьму Ангелину Ефимовну ставит выше меня. Это проклятое плато, отнявшее у моего сына здоровье, отняло у меня любовь мужа. Я ненавижу это плато! Я ненавижу всех на нем! И Дмитрия ненавижу!.. Я совсем одна, меня никто не любит. Я так одинока, а в театре - одна недоброжелательность и зависть. Даже Гамон-Гамана отступился от меня. О, я неудачница! А перед Николаем я так виновата, что больше некуда...
Мама сидела на полу возле чемодана и рыдала так горько, что у меня стеснило сердце. Я сидел на кончике стула, смотрел на нее и молчал.
В комнату вошла бабушка. Ее глаза горели, как у кошки.
- Убедила мальчика? - накинулась она на маму.- Я же по его лицу вижу, что убедила. Я все слышала, что ты ему говорила. Ты не права, Лиля. К жизни надо относиться серьезнее. Дмитрий, может, не влюблен в тебя больше как юноша, но он предан тебе как жене, считает Колю своим сыном и очень любит его. И тебя любит. Как же можно нанести ему такой удар? Подумай, Лиля!
У мамы задрожали губы.
- Я знаю, он будет уязвлен,- воскликнула она,- несчастен! Он привык ко мне. А я не хочу быть ни для кого привычкой, терпением... Николай же до сих пор любит меня именно как юноша. Это трогательно и прекрасно. Оставьте меня в покое! Не мешайте мне жить!.. Коленька, помоги мне запереть этот чемодан. Очень тугой замок.
Я помог. Потом вызвал для мамы грузовое такси. Из мебели она взяла лишь трюмо, перед которым разучивала роли, и секретер с откидным столиком.
Мы простились тепло. Не мог я на нее долго сердиться. Что-то в ней было детское. Мама-куколка! Может, ей действительно было с папой неуютно? Разные они люди.
Не мне судить своих родителей. Еще неизвестно, как я сам построю свою жизнь. А что жизнь - очень сложная штука, мне уже было ясно.
Я ходил по квартире, в которой родился и вырос, рассматривал все новыми глазами. Квартира у нас трехкомнатная: самая большая - мамина, затем кабинет отца, где я пока обосновался, и угловая, с балконом,- бабушкина. Возле кухни была еще крохотная комнатка, в которой я спал с открытым окном, когда меня начали закалять. Теперь там была столовая.
Лишь теперь я разглядел, как эти комнаты разнятся одна от другой.
Мамина комната была обставлена наисовременно. Мебель синевато-зеленоватых тонов, низкие столики, разборные стеллажи, заставленные керамикой и художественным стеклом, две копии с картин Николая Рериха: "Скалы, покрытые льдом" и "Горное озеро". Эти копии заказывал отец. Эскизы декораций к спектаклям, где она играла. У окна - папоротник в декоративном горшке, на полу - серый ковер. Из книг главным образом пьесы и стихи.
Я немножко переставил мебель, чтобы закрыть голые стены там, где стояли трюмо и секретер, подумав с горьким чувством, что мама сейчас устраивает свое новое гнездо...
Папин кабинет - типичное обиталище ученого. Карты, рукописи, полки, забитые книгами до потолка, огромный старомодный письменный стол, за которым так удобно работать, обложившись книгами, журналами и записными книжками. На длинной мраморной полке редкости, вывезенные из путешествий. Одна стена увешана портретами его любимых ученых: Вавилов, Капица, Черский, Ландау и другие, а также космонавтов - Гагарин, Феоктистов, Комаров.
Потом я заходил к бабушке, и меня охватывал дух домовитости, теплоты жилья. Цветущие растения в горшках, фотографии артистов с дарственными надписями, мой увеличенный портрет в пятилетнем возрасте. Мама в роли Барабанщицы, а в шкафу много интереснейших старинных романов - русских и английских. Тахта накрыта клетчатым пледом, перед телевизором большое удобное кресло.
Мои вещи бабушка аккуратно сложила в шкаф, что стоял в коридоре. Я долго рассматривал школьный глобус, готовальню, краски для рисования, сохранившееся школьное расписание, тетради, футбольный мяч, фотографию лохматого битлса - какой я был мальчишка!
Я лег на свою постель в папином кабинете и закрыл глаза - болело в боку и было трудно дышать.
Бабушка возила меня к профессору-терапевту. Я был очень удивлен, узнав, что он ухаживал за бабушкой, когда она училась в гимназии.
Профессор предложил мне лечь в больницу для всестороннего обследования, но я наотрез отказался: я о больнице вспоминать не мог без содрогания. Профессор сказал, что теперь главное - время. Ну, и, конечно, питание, чистый воздух, душевный покой.
- А учиться можно? - спросил я, прощаясь со стариком. Он вышел проводить нас в захламленную переднюю, где пахло нафталином.