Хорошо помня какими выражениями Ленин сокрушал меня в Женеве - я мог ожидать, что найду их и в его книге. Этого не случилось, благодаря его сестре А. И. Елизаровой. Получив рукопись Ленина, придя в ужас от груды рассыпанных в ней ругательств и даже просто неприличных выражений, она стала его упрашивать многое выкинуть, а многое смягчить.
Идя навстречу просьбе сестры, Ленин (письмо от 19/XII 1908) согласился выбросить "неприличные выражения", а другие смягчить, но сделать это только в отношении большевиков Богданова и Базарова, но не меньшевиков - Юшкевича и Валентинова. Однако, мне доподлинно известно, что А. И. Елизарова всё-таки сильно смягчила ругательства по адресу и Юшкевича и моему. После "смягчения" я мог в его книге найти "только" то, что я "путанник" и "Ворошилов", читал Дицгена и письма Маркса к Кугельману как "гоголевский Петрушка", протанцевал "публично канкан" по поводу неудачной фразы Плеханова, "хулигански" выругал некоего материалиста Рахметова (позднее стало известным, что он агент охранки), как "младенец" поддался "мистификации Авенариуса" и прочее в том же духе.
Ленин в злобе на меня использовал даже опечатки в моей книге. Всё, что я в ней писал о Беркли un esse est percipi он назвал "бессмысленным набором слов". - "Валентинов, смутно сознавая фальшь своей позиции, постарался замести (?) следы своего родства с Беркли. Валентинов путает, он не умел дать себе ясного отчета о том, почему ему пришлось защищать "вдумчивого аналитика" - идеалиста Беркли от материалиста {341} Дидро. Дидро отчетливо противопоставил основные философские направления. Валентинов путает их и при этом забавно утешает нас: мы не считаем за философское преступление близость Маха к идеалистическим воззрениям Беркли".
Возвращая Ленину его слова, мог бы сказать, что он нанизывает бессвязный набор слов. Беркли я по сей день считаю философом выше Канта, о сравнении с Дидро не может быть и речи, почему мне тогда "заметать" следы своего с ним "родства", тем более, что не считаю это за философское преступление?
Ленин придавал своей книге огромное значение. "Поработал я много над махистами и все их (и "эмпириомонизма" тоже) невыразимые пошлости разобрал", самоуверенно писал он своей сестре Марии. Нужно читать его письма к другой сестре - Анне, чтобы видеть как его "изнервливает" всякое замедление в выпуске этой им рассчитанной на оглушительный эффект книги.
"Об одном и только об одном я теперь мечтаю и прошу - об ускорении выпуска книги".
Тоже самое в другом письме:
"Мне дьявольски важно, чтобы книга вышла скорее".
Как и в других случаях, вся мысль его судорожно направлена на то, чтобы скорее, скорее осуществилось его желание. Он впадает в панику, если запаздывает присылка корректур. Он буквально в отчаянии, когда в Париже, куда он приехал из Женевы, вспыхивает забастовка почтовых служащих, поэтому нет почты из Москвы, нет корректурных листов. С вздохом облегчения и радости он встречает окончание забастовки.
"Наконец! А то хорошее пролетарское дело здорово мешало в литературных наших делах".
Он непременно хочет, чтобы книга вышла к 10 апрелю 1909 г. Почему именно к этой дате? Не потому ли, что это день его рождения?
{342} "Прошу, - пишет он сестре, - нанять себе помощника для специальных посещений типографии и подгоняния ее. Обещать ему премию, если книга выйдет к 10 апрелю. Необходимо, помимо издателя, действовать на типографию. Сотни рублей не жалеть на это. Без взятки с российским дубьем не обойтись. Дать 10 рублей метранпажу, если книга выйдет к 10 апрелю".
Нежданное и негаданное появление Ленина в качестве "философа партии", вместо молчащего Плеханова, уклонявшегося вступить в серьезную борьбу с "махистами" и ограничивающегося мелкими отписками, эффекта не произвело. Многие отнеслись к книге - как к курьезу. Глевные противники Ленина - Богданов и Базаров ответили Ленину несколькими страничками, подчеркивая, что уровень понимания им философских проблем таков, что полемика с ним бесполезна.
Несколько больше, но с тем же указанием, ответил Ленину Юшкевич. Я ничего не ответил - мой роман (или флирт?) с философией - в 1909 г. кончился и уже не было никакого желания вступать в полемику, снова оживляя отметенные сознанием вопросы. Но для меня было ясно, что книга Ленина свидетельствует о продолжающемся, упорном, как в 1904 г. непонимании им ряда гносеологических положений. Например, по поводу указания, что мы можем представить себе время и среду, когда не было человека, но мысля эту среду никак нельзя откинуть себя, эту среду мыслящего - Ленин со злостью отвечал, что "допущение, будто человек мог быть наблюдателем эпохи до человека - заведомо нелепое".
Вместе с тем он утверждал, что у нас есть "объективное знание об этой эпохе, ибо "объективная истина", проявляющаяся в "человеческих представлениях не зависит от субъекта, не зависит ни от человека, ни от человечества". Словом, он защищал замечательную гносеологию - познание без того, кто познает. Покорно следуя за Лениным, такую чепуху по сей день {343}продолжает защищать, вернее принужден защищать, например Дудель в статье "Познание мира и его закономерности" (см. "Вопросы философии, 1952 г. No 3 изд. Акад. Наук). В своих воззрениях материалистка Ортодокс-Аксельрод стояла на стороне Ленина и всё же и она, наряду с порицанием грубости его полемики, должна была признать, что в аргументации Ленина, "мы не видим ни гибкости философского мышления, ни точности философских определений, ни глубины философских проблем".
Неприятность шла и со стороны распространения книги. Следуемый за нее гонорар Ленин полностью получил, но расходилась она весьма плохо, гораздо хуже, чем произведения "распроклятых махистов". Ни большого шума, ни большой полемики, ни большого интереса она не возбудила. Ленин этим был несколько обескуражен. Нельзя пройти и мимо следующего обстоятельства. Как ни старался он, пользуясь "бубновым тузом", отпихнуться от прочитанных или "перелистованных" сочинений "философской сволочи" - все-таки кое-что от них в его мозг скакнуло: блохи раздумья! А в дополнение насмешливый и презрительный тон отзывов об его книге, - вероятно, стал наводить Ленина на мысль, что не всё благополучно в его воинствующем материализме. Нет ли каких либо дефектов, его делающих, по позднейшей характеристике Ленина, "не столько сражающимся, сколько сражаемым?
Не следует ли кое-что получше обдумать, повысить умение обращаться с философскими проблемами, увеличить вообще свое философское знание?
В 1913 г. опубликовывается переписка Маркса с Энгельсом о диалектике и толкает Ленина на размышления о философских вопросах. В 1914 г. он пишет очерк о мировоззрении Маркса в Энциклопедический словарь Гранта и снова наталкивается на те же вопросы. В конце концов, чувствуя, что от них трудно уйти, Ленин, живя в Берне и Цюрихе, отрывает время {344} от других занятий и в 1914-1916 г. г. - почти накануне революции, впрочем, ее - что можно доказать он совсем не ожидал, пробует пополнить свое знание, лучше сказать устранить свое незнание философии.
На этот раз он не "перелистовывает" книги, а как прилежный юноша "с карандашиком" в руках, так, как в свое время в Кокушкине читал Чернышевского, - делает из прочитанного конспекты: "Метафизики" Аристотеля, "Лекций о сущности религии" Фейербаха, о философии Лейбница и некоторых других. Но главное его внимание отведено "Логике" и "Лекциям по философии истории" Гегеля.
Все эти конспекты, выдержки из прочитанного, с сопутствующими их замечаниями составляют, так называемые, "Философские Тетради" Ленина, его философский дневник, к печати не предназначавшийся, но после его смерти частично опубликованный в 1929 г. и полностью в 1933-36 г. г. Это вещь весьма любопытная и мало известная. С особой силой пробудившееся у Ленина внимание к Гегелю понятно. Он чувствует, что не может собственными силами поставить крепко на ноги "партийную гносеологию", ему обязательно нужно к кому-нибудь прислониться, но к кому - раз ни одному философу ни в едином слове верить нельзя? В области философских воззрений Ленин доверял Чернышевскому, Марксу, Энгельсу, Плеханову, а все они были гегельянцами. Ленин после чтения переписки Маркса и Энгельса о диалектике, убедил себя, что "нельзя вполне понять "Капитал" Маркса и в особенности его первые главы, не проштудировав и не поняв "Логики" Гегеля". По его убеждению этого никто (Плеханов, замечает он, не составляет исключения) не сделал - "следовательно, никто из марксистов не понял Маркса полвека спустя".
Бедные марксисты, клянутся Марксом а на поверку оказывается, что никто из них его не понял. Ленин хочет быть первым марксистом, действительно понявшим {345} Маркса, а для этого ему нужно во что бы то ни стало одолеть Гегеля. И он, действительно штудирует Гегеля и с великим почтением делает из "Логики" множество выписок. Некоторые из них (в переводе Ленина) замечательны. Например:
"Воспроизводство человека есть их (двух индивидов разного пола) реализованное тождество, есть отрицательное единство рефлектирующего в себя из своего раздвоения рода".
Или другая:
"Становление в сущности, ее рефлектирующее движение, есть движение от ничто к ничто и тем самым к себе самому".
Третья выписка тоже не плоха:
"Камень не мыслит и потому его ограниченность не есть граница для него. Но и камень имеет свои границы, например, окисляемость, если есть способное к окислению основание".
Такими выписками заполнен конспект Ленина и подобной абракадаброй с самым серьезным видом занимается в 1915-1916 г. тот самый "Владимир Ильич", который в 1908 г. при первой же неясной для него фразе, мысли Авенариуса или Маха кричал о "галиматье" и "бессвязном наборе слов". Понимал ли Ленин то, что с таким прилежанием выписывал из Гегеля? На стр. 104 своих тетрадей он пишет:
"Я вообще стараюсь читать Гегеля материалистически, т. е. выкидываю большей частью боженьку, абсолют, чистую идею" и т. д.
Выкинув всё это из Гегеля - многое ли и что от него останется? А допустив, что нечто останется - понятен ли Ленину этот остаток? Для ответа приведем отзывы и замечания, которые, читая Гегеля, он делал на страницах своей тетради: стр. 104 - "ахинея";
стр. 108 - "изложение сугубо темное"; стр. 113 - "почему для себя бытие едино - мне неясно. Гегель {346} сугубо темен", на той же странице: "темна вода";
стр. 114 - "Это производит впечатление большой натянутости и пустоты"; стр. 116 - "переход из количества в качество (а ведь это один из главнейших пунктов! Н. В.) до того темен, что ничего не поймешь";
стр. 117 - "всё это непонятно", "сугубо темно";
стр. 124 - "переход бытия к сущности изложен сугубо темно"; стр. 133 "очень темно".
Находя и на следующих страницах "тьму темного", Ленин вспоминает, что Пирсон назвал писания Гегеля - "галиматьей" и соглашается:
"Он прав. Это учить нелепо. В известном частичном смысле это на 9/10 шелуха".
Девять десятых - уже не частица, а почти всё. Но охота пуще неволи, нельзя ведь понять Маркса, не проштудировав Гегеля, и потому Ленин продолжает копаться в шелухе, сопровождая штудирование такими замечаниями:
стр. 152 - "обще и туманно";
стр. 166 - "Гегель уверял, что знание есть знание Бога. Материалист отсылает Бога и защищающую его философскую сволочь в помойную яму";
стр. 169 - "ха-ха!";
стр. 170 - "неясность, недоговоренность, мистика";
стр. 171 - "эти части работы Гегеля должны быть названы: лучшее средство для получения головной боли";
стр. 178 - "чушь";
180 - "ха-ха!";
стр. 196 - "мистика, мистика".
Штудируя Гегеля, Ленин всё более и более приходит в раздражение:
стр. 246 - "швах"; (слабо)
стр. 247 - "архипошлый, идеалистический вздор";
стр. 248 - "nil, nil, nil";
стр. 250 - "пошло, мерзко, вонюче";