- Ну, и напрасно тропу мяли. Если тут шпионы появятся, то наши лесорубы их быстро топориками застукают... Так что они не пойдут тут, а где-нибудь сторонкой, густым лесом!
- Мы и в лесок заглядываем, - опять улыбнулся Ромашков, любуясь ее горячим задором.
- Это уж ваше дело... Ну, что же мы сидим так? - сказала она с досадой.
- А что мы должны делать? - задумчиво прикусив губу, спросил Михаил.
- Говорите еще какие-нибудь слова. Вы же, по-моему, не все сказали?- с утомлением положив на колени руки, тихо спросила Настя.
Крохотная капля надежды не покидала ее. Хотелось все покончить разом, а он сидит за столом, крутит фуражку, как блин. Настя взяла фуражку из его рук, протерла пальчиком кокарду и отложила в сторону.
- Так все вы сказали или нет? - повторила она.
- Нет, не все...
- Говорите же!
- У кого бы здесь для солдат молока добыть? - едва пересиливая себя, спросил Михаил.
Настя трубочкой сложила губы. Михаил заметил, что рот у нее маленький, а губы по-детски пухлые, свежие и вряд ли к ним кто-либо прикасался...
- А вы тоже молочка хотите? - опустив руки вниз, спросила она.
- Не откажусь.
Ребенок давно уже уснул и спокойно посапывал носом. С минуту Настя сидела у стола не шелохнувшись, потом быстро вскочила и почти бегом выбежала вон. Когда она скрылась за дверью, Ромашков встал в каком-то неопределенном, тоскливом настроении и надел фуражку. Он подошел к стене и посмотрел в зеркало. "Ну что я за неисправный болван, - с тоскою подумал он. - И морда-то, как у голодного кота, явно молочка просит... Побрился, чистенький воротничок прицепил, зря еще не напудрился... Надо, пока никто не видит, дать ходу. Такого жениха, который только молочком интересуется, выгонят в шею".
Но тут же вернулась Настя и поставила на стол, рядом с чистым стаканом, крынку молока. Присев на скамью, вкрадчиво, сквозь зубы спросила:
- Значит, и Петенька Пыжиков тут? Выпейте, товарищ капитан, холодненького молочка, полезно.
- Вы меня извините. - Я, конечно... - запинаясь, хотел оправдаться Михаил, чувствуя, как блестят его глаза, а к щекам приливает кровь. Но затем он решительно подошел к столу, налил в стакан молока и нарочно сел рядом с ней. Отступать было нельзя: - Простите, Настя, вы меня о чем-то спрашивали?
- О Пете Пыжикове. Вы совсем невнимательный...
- Бывает... Да, Петр Тихонович тут с нами. Жив, здоров...
- А повидать его можно? - с усмешкой спросила Настя.
- Разумеется, можно. Отчего же нельзя, - неопределенно ответил Ромашков.
- Я обязательно хочу его видеть. Я давно с ним не встречалась и соскучилась. Он славный парень. Много знает стихов и, кажется, сам пишет! - в один дух выпалила Настя.
- Да, он начитанный, - пораженный таким оборотом дела, подтвердил Михаил. Он выпил молока и напомнил: - Но вы тогда говорили о нем другое...
- Мало ли что я могла говорить... Я тогда наговорила вам всяких глупостей. Стоит ли обращать внимание? С Петей мы друзья. Сколько раз вместе по горам лазали, в море купались. Помню, один раз дождик нас застал, пришлось под кустик сховаться... - колко продолжала наговаривать на себя Настя.
- Вот как, - удивился Михаил, принимая ее слова за чистую монету.
Чуткое ухо девушки уловило тон, в котором слышалось недовольство и скрытая ревность. "Признался бы сразу во всем начистоту, а то пришел, молочко попивает - и ни то и ни се", - с обидой и гневом думала она.
- Хотели мы с Петей вместе отпуск провести, - не унималась Настя, - да вот не пришлось. А когда его можно и где встретить? Вы далеко расположились? У вас там лагерь или как? Надо к нему сходить или написать записочку... Вы передадите ему? - теребя в руках скомканный платочек и повернув лицо к Михаилу, ласково и настойчиво спросила Настя.
Ошарашенный ее вопросами, Ромашков отодвинул недопитый стакан и сделал руками какой-то неопределенный жест. В обращениях с женщинами он был не искушен и наивен. Переписка, а потом встреча в Москве с Наташей оставили в душе нехороший след. Все как-то вышло грубо и пошленько. После было мучительно стыдно. А сейчас он по-настоящему страдал, не знал, как подавить разбуженную ревность.
- Вот и добре, - продолжала Настя. - Я сейчас напишу записочку и приглашу его к нам в гости. Он, наверно, бедненький, устал. Попрошу маму, чтобы баню вытопила, пусть Петенька помоется. Вы ему разрешите у нас погостить? Можно, да?
- Не знаю...
- А кто же знает? Разве это запрещено? У нас недавно был ваш полковник и просил дружить с пограничниками. С мамой нашей беседовал...
- Да разве в этом заключается дружба? Бани топить и молочком угощать? Что вы, милая Настя!
- Но вы же пришли и молочко попиваете... А почему нельзя Пете Пыжикову? Может, я за него хочу выйти замуж... не знаете? Настя поджала губы и отвернулась.
- Нет. За него вы, Настя, никогда не выйдете, - с неожиданным упорством и твердостью в голосе проговорил Ромашков.
- Это почему же?
- Потому что... - Михаил взглянул на нее в упор. - Потому что я сам на вас женюсь.
От напряжения Ромашков покраснел, как перец на грядке, опустил голову.
- Как вы сказали? А ну-ка, повторите! - почти выкрикнула Настя.
- Что сказал, то вы и слышали, - ответил Михаил, поражаясь в душе своему упрямству. В эту секунду он был уверен, что именно так и должно случиться. Теперь, после сказанного, он был способен на все.
- Замуж? За вас?
- Да, Настя. За меня, и ни за кого больше...
- Да какой же вы жених! - Настя громко рассмеялась. - А мне думается, что вы меня боитесь. Еще сбежите от невесты в день свадьбы.
Плохо соображая, Михаил, как в тумане, взмахнул руками, обнял ее за шею и несколько раз невпопад поцеловал в губы и широко открытые удивленные глаза. А потом, схватив фуражку, бросился к двери. Обернувшись у порога, задыхаясь, напряженно сказал:
- Уж если я решил, так решил! И прошу больше ни о ком не думать.
Настя осталась сидеть с опущенными руками и ничего не могла сразу понять.
Вошла Лукерья Филипповна. Остановившись в дверях, строго поглядела на дочь, спросила:
- Уж не этот ли твой офицер?
Зажав горящие щеки ладонями, Настя молчала. Она еще не опомнилась и не пришла в себя.
- Чего это он выскочил, будто его здесь кипятком ошпарили?.. Чуть меня не сбил с ног... А ты что, язык откусила? Что у вас тут вышло?