Оба почувствовали, что разговор не окончен. Но не знали, как начать его снова.
Михаил вспомнил, что ему надо идти встречать Наташу, и посмотрел на часы.
- А ты пошел бы ко мне заместителем? - вдруг спросил он Петра.
- Не знаю... Пожалуй, это зря, - растерянно ответил Петр.
- Выкинь ты эту жвачку и говори от чистого сердца! - с досадой в голосе сказал Михаил.
- А что мне говорить? Ведь и так все ясно. Тебе вдруг захотелось мной командовать, учить, воспитывать... Я сказал тебе, что не люблю власти над собой. Вот, например, я предложил купить еще вина, ты отказался. Значит, тоже живешь, как хочешь! В комнате я дыму напустил, ты сделал сейчас замечание. Вот видишь...
- А ты и сейчас туману напускаешь... петляешь, философствуешь, а до сути добраться не можешь или не хочешь.
- До какой сути?
- Душой кривишь, Петр, а это ни к чему.
Эти слова Ромашкова обожгли душу Петра. Он покачал склоненной головой, тихо сказал:
- А ты беспощадный. Помню твое последнее письмо, помню. Ты давно ждешь, чтобы я заговорил о нем.
- Жду, - твердо ответил Михаил.
- Понимаю. Я шел к тебе и на лестнице остановился. Не знал, что делать: вернуться или поговорить обо всем начистоту. Видишь, я пришел, не струсил...
- Вот и хорошо. Так оно и должно быть, - взволнованно сказал Ромашков.
На другой день капитан Ромашков снова побывал у генерала. Спустя три дня он вместе с Пыжиковым уехал на одну из пограничных застав.
Глава четвертая
На пограничную заставу капитан Ромашков и старший лейтенант Пыжиков прибыли на грузовике отрядного киномеханика.
Спрыгнув с кузова, Михаил размял занемевшие ноги, расстегнул офицерский ремень, отряхнул запылившуюся гимнастерку, снова подпоясался и посмотрел на ручные часы. Стрелки показывали девять часов утра. На заставе это было самое тихое время, когда вернувшиеся с охраны границы солдаты, плотно позавтракав, крепко спали. Отдыхал и капитан Земцов, у которого Ромашкову предстояло принимать заставу.
Предъявив рослому светловолосому сержанту - дежурному заставы - служебное предписание, Ромашков вернулся к машине и помог Петру снять чемоданы.
- Комнаты вам и старшему лейтенанту приготовлены, - доложил сержант Батурин. - Разрешите показать?
- Спасибо. Успеем, - ответил Ромашков.
- Может, побудить капитана?
- Не нужно, пусть отдыхает, - возразил Ромашков.
Пыжиков, попросив у сержанта щетку, с мрачной рассеянностью чистил сапоги. Он все еще злился на Михаила. Минут сорок назад, когда они проезжали мимо рыбозавода, Петр заметил купающуюся возле пирса девушку в голубой шапочке и, не видя ее лица, почему-то решил, что она очень миленькая. В этом захолустье, каким он считал отдаленную заставу, встреча с такой стройной купальщицей была неожиданной и немножко романтичной. Заметил девушку и капитан Ромашков. Оба пристально наблюдали из кузова машины, как она, вскидывая загорелые руки, помахала им ладошкой, заплывая все дальше и дальше. На легкой волне мелькала ее голубая резиновая шапочка, потом слилась с синеватой далью.
- Гляди, какая смелая! - сказал Петр, когда за крутым выступом береговой скалы исчезла бухта.
- Просто глупенькая, - усмехнулся Михаил.
- Почему? - сердито спросил Петр.
- От большого ума на два километра от берега в одиночестве в пограничной зоне не плавают.
- Значит, живет не по инструкции? А я и забыл, что такие люди тебе не по душе, - иронически сказал Петр.
- А вот нам обоим все же придется жить по инструкции. Не хочешь, а придется, - глядя на Пыжикова в упор, проговорил Михаил.
Петр ничего не ответил, чувствуя, что нелегко ему будет ладить с крутоватым характером друга. За эти годы Ромашков изменился до неузнаваемости. Его суждения о людях, как казалось Пыжикову, были слишком резкими и грубовато прямыми. Студентке мединститута, ехавшей с ними в одном купе, когда она рассказала, что после пребывания в анатомичке у нее появляется тошнота и кружится голова, он посоветовал бросить институт.
- А что же мне делать? - спросила студентка растерянно.
- Поступайте в маникюрши. Очень занятная профессия, - косясь на ее ярко выкрашенные ноготки, сказал Михаил.
Хорошенькая, веселая спутница защелкнула на чемодане застежки и тут же перешла в соседнее купе. Когда же уезжали из комендатуры, Михаил наотрез отказался сесть в кабину и забрался в кузов грузовика. Пришлось туда лезть и Петру. Солдат-киномеханик ехал рядом с шофером, на мягком сиденье, а они, офицеры, шестьдесят километров тряслись у бортов машины да еще придерживали киноаппарат.
"К чему все эти выходки?" - с сердцем думал сейчас Петр, до блеска полируя щеткой свои новые сапоги.
А капитан Ромашков в это время со скрытым волнением рассматривал заставу. В углу двора виднелась недостроенная баня, возле которой лежали кучи камня, битый кирпич и торчали выпачканные в известке ручки деревянных тачек. Тут же неподалеку солдат в длинной, без ремня, выгоревшей гимнастерке поил из брезентового ведра высокую белоногую лошадь. Чуть подальше плотная женщина в цветном стареньком сарафанчике развешивала на протянутой вдоль забора веревке солдатское белье. Часто поворачивая повязанную синим платком голову, она искоса посматривала на прибывших офицеров и поправляла сползавший с плеча сарафанчик.
- Это кто? - спросил Ромашков у сержанта.
- Наша прачка, товарищ капитан. Тетка Ефимья, - ответил сержант и ухмыльнулся.
- Вот как живете? - заметив его ухмылку, проговорил Ромашков. На Курильских островах, где он был начальником заставы, пограничники находились на полном самообслуживании.
- Живем, товарищ капитан, не плохо, - ответил Батурин.
- Что-то вы, сержант, все время улыбаетесь.
- Просто так... Над теткой Ефимьей.
- Не понимаю.
- У нас тут история случилась...
- Что за история?
- Вы уж лучше младшего сержанта Нестерова спросите который коня поит. - Батурин не выдержал и рассмеялся. - А тетка Ефимья у нас недавно... второй месяц. Ребята наши прозвали ее вторым старшиной.
- Командовать любит? - спросил Ромашков и тоже улыбнулся.
- Так точно. Подтягивает. А вообще тетка хорошая, добрая. Мы ее уважаем, вот только Нестеров... Короче говоря, сами узнаете.
- Что у вас сегодня по расписанию? - спросил Ромашков.