Эта удивительная кампания, наиболее поучительная из всех кампаний минувшей войны, показывает:
1. Война и политика. Если цель политики — созидание, а не разрушение, то война как орудие политики может оказаться чрезвычайно выгодным делом.
2. Стратегия сокрушения. При благоприятных условиях преимущества стратегий истребления сравнительно со стратегией истощения огромны.
3. Тактика быстроты. Стратегия истребления требует тактики быстрых действий; темп первоначального броска должен поддерживаться, пока не достигнута цель.
4. Объединение всех средств. Такая тактика требует объединения всех родов войск, всех видов вооруженных сил и средств войны, с тем чтобы сосредоточить максимум сил в полосе наступления.
5. Деморализация командования. Конечная цель применения этой тактики является больше психологической, чем физической, а именно деморализация противника для дезорганизации его сил.
6. Подготовка средств войны. Если вся машина войны не подготовлена заранее, нельзя создать ее во время войны, когда условия благоприятствуют стратегии сокрушения.
7. Воля к победе. Любые политические, стратегические, тактические, административные или иные подготовительные мероприятия не имеют никакого значения, если народ и вооруженные силы не обладают волей к победе и решимостью вынести все тяготы войны.
Теперь рассмотрим каждый из семи изложенных пунктов.
Война и политика. Не принимая в расчет моральные соображения, следует указать, что сила военной политики Гитлера определялась ее конструктивным характером, а слабость политики его противников заключалась в ее разрушительных целях. Его цель была экономической — завоевание для немцев Lebensraum; цель союзников была идеологической — уничтожение политического кредо. Во время этой наиболее удачной из всех кампаний, проведенных германской армией, города бомбились мало, экономические ресурсы неприятеля пострадали незначительно и людские потери, как немецкие, так и союзников, в целом были минимальными. «В отличие от первой мировой войны, — указывает Кернан, — когда районы страны были обращены в развалины, на этот раз ресурсам Франции был нанесен сравнительно небольшой ущерб».[85] Немцы сознательно старались не наносить вреда национальным памятникам.[86] «Немцы, — пишет Уотерфилд, — редко бомбили большие заводы, хотя для них это не представляло никакой трудности».[87] Немцы руководствовались вовсе не альтруистическими соображениями, а чисто эгоистическими. По словам Кернана, они стремились создать «из оккупированной Франции одну большую промышленную, торговую и сельскохозяйственную плантацию»,[88] входящую как составная часть в германский новый экономический порядок. «Немцы добились, — добавляет Кернан, — невозможного с точки зрения довоенных экономистов: начали немедленно извлекать выгоду из завоеванного силой оружия».[89] Немцам удалось достичь всего этого ценой смехотворно малых потерь: вся война во Франции стоила немцам 27074 убитых, 111034 раненых и 18384 пропавших без вести, то есть значительно меньше одной трети английских потерь во время сражения на Сомме в 1916 г.[90]
Стратегия сокрушения. Успешное претворение в жизнь этого вида стратегии значительно облегчилось тем, что французы придерживались теории позиционного фронта, оставшейся в наследство от прошлой войны, а также потому, что французы не хотели понимать или не могли понять, что с появлением танков и самолетов такие фронты устарели. В результате большие силы французской армии бездействовали на линии Мажино. Эта теория не только лишила французов инициативы, но и передала всю инициативу врагу. Таким образом, Гитлеру была предоставлена возможность наступать, где он хотел, когда он хотел и такими силами, какие он считал необходимым использовать. Французы не поняли, что оборонительная стратегия или тактика, рассчитанная на сокрушение или истощение, должна быть динамичной. Французы готовились к позиционной войне, а не к войне, носящей характер динамической стабильности. В результате, как только был прорван фронт, моральный дух французов оказался сломленным. «Par dessus tout, on ne voulait rien risquier: cette fois encore, comme tant d'autres fois dans 1'histoire, le refus d'assumer un risque raisonnable aboutit a 1'extreme peril. Plus precisement sous pretexte de ne rien risquer, on sacrifia toutes les chances parce qu'on n'en courut aucune».[91]
Эта стратегия a la bourgeoisie (ограниченного буржуа) создавала идеальные возможности для торжества стратегии сокрушения, особенно потому, что немцам было нетрудно достичь французской столицы и важных стратегических районов.
Тактика быстроты. «Быстрота, — пишет Горт, — с которой противник развивал прорыв французского фронта, его готовность идти на риск, нужный для достижения целей, и использование до предела любого успеха показали, как никогда раньше, выгодное положение командира, сумевшего поставить себе на службу время, а не подчиняющегося ему».[92] Ширер подтверждает: «Немцы рвались вперед не только танками и несколькими моторизованными дивизиями, а всем».
Германскую армию он характеризует в целом следующим образом: «Эта огромная безличная военная машина работала так же спокойно и эффективно, как, например, наши автомобильные заводы в Детройте».[93] Таким образом, секрет успеха лежал в организованной быстроте.
Дело было не только в том, что различные рода войск организовывались с расчетом на обеспечение максимальной быстроты действий; многочисленные вспомогательные службы также строились с расчетом на поддержание нужной быстроты. Саперные и технические части быстро делали все: ремонтировали танки и транспорт, расчищали разрушения, обеспечивали коммуникации, наводили мосты через каналы и реки, подвозили горючее и снаряжение. Каждый водитель знал, где он может заправиться, когда опустеет его бак.[94]
Нужно учитывать еще одно обстоятельство, которому англичане, а позднее и американцы не придавали должного значения: быстрота требует сохранения коммуникаций. Немцы очищали дороги, ведущие во Францию и в самой Франции, пулеметным огнем, а не бомбардировками с воздуха, ибо лишить противника возможности использовать их имело второстепенное значение. Важнее было сохранить дороги для себя. «Когда немецкие пикирующие бомбардировщики, — пишет Ширер, — выводили из строя бельгийские железные дороги, они старались не взрывать полотно и мосты».[95] Коротко говоря, тактика быстроты основывается на времени, а не на использовании взрывчатых веществ.
Объединение всех средств. Главные средства обеспечения быстроты действий — самолет и танк. Немцы объединили эти роды войск, а англичане и французы не сделали этого по следующим причинам: у французов, указывает С. Грей, в результате политических интриг, которые продолжались пять лет, военно—воздушные силы «оказались практически разоруженными».[96] В Англии же командование авиации придерживалось концепции «стратегических бомбардировок». Таким образом, при отсутствии противодействия мощь численно превосходящих германских военно—воздушных сил возрастала еще больше.
13 мая неизвестный автор «Дневника офицера штаба» утверждал: «…если бы у нас было еще 500 самолетов, мы бы смогли сорвать германское наступление», потому что «войска противника, следовавшие в сомкнутых колоннах по основным дорогам наступления, представляли уязвимую цель для нашей авиации».[97] 16 мая он опять возвращается к этому вопросу и указывает: «…500 истребителей могли бы спасти Седан», потому что такие значительные силы имели возможность одержать верх над германскими пикирующими бомбардировщиками.[98] 14 мая он пишет, что генералы Гамелен, Жорж и Горт обратились с просьбой к британскому правительству приказать бомбардировочной авиации, базирующейся на Британию, попытаться предотвратить грозящую катастрофу».[99] Просьба была повторена 15 мая и еще раз 16 мая; единственный результат — налет на Эссен! В критический день 20 мая, вместо того чтобы попытаться остановить германское наступление, британские военно—воздушные силы бомбили Хамм, 21 мая[100] был совершен налет на Рур, а 25 мая бомбардировке подверглись Ахен, Гельдерн, Роермонд и Верт: все эти города отстояли на 150–200 миль от линии фронта.
Какое же влияние оказали воздушные налеты на ход военных действий? Ширер, находившийся тогда в Германии, отмечал 19 мая: «…насколько я могу судить, ночные бомбардировки английской авиации нанесли ничтожный ущерб».[101] Позднее он записывал: «Ночные бомбардировки англичан не только не вывели из строя Рур, но даже не повредили германские аэродромы».[102] 16 июня Ширер вновь записывает: «В Руре мало заметны следы ночных налетов англичан».[103]
Немцы понимали, что быстрота нападения требовала накопления сил там, где предполагается нанести главный удар, а не в районах сосредоточения, отстоявших в данном случае на 100–200 миль от линии фронта. Между тем ни французы, ни англичане не понимали этого. Какой бы ущерб не был нанесен в остающееся время Руру — основному стратегическому району Германии, этот ущерб не мог бы замедлить наступление немцев. В отличие от англичан, немцы усматривали в самолете не только летающее осадное орудие, но также и летающее полевое орудие, которое благодаря скорости передвижения, гибкости в использовании, способности быстро оказывать воздействие могло взаимодействовать с танками теснее и непосредственнее, чем обычная полевая артиллерия. Немцы наладили взаимодействие пикирующих бомбардировщиков с танковыми войсками и тем самым удвоили скорость продвижения танков. Неизвестный автор «Дневника офицера штаба» также указывает на это обстоятельство: «Взаимодействие между пикирующими бомбардировщиками и танковыми дивизиями обеспечивает немцам победу в войне».[104]
Горт подчеркивает в одном из документов, помещенном в конце его «Донесений»:
«Командир должен иметь в своем распоряжении достаточное количество истребителей для перехвата противника и нападения на него… Командир должен также располагать достаточным количеством бомбардировщиков для удара по важным в тактическом отношении целям. Такими целями были колонны мотомеханизированных войск противника у Маастрихта, Седана и Булони… Успех операций на земле зависит, как никогда; раньше, от тесного взаимодействия между авиацией и наземными силами»[105]
Деморализация командования. Рассмотрим пример того, как действует быстрота наступления на командование, а через него и на вооруженные силы. Одного этого примера достаточно для показа превосходства такого вида наступления перед наступлением, основанным только на силе. Генерал Ион так описывал боевые действия на р. Эна 18 июня, когда был захвачен в плен генерал Жиро: «По телефону генерала вызвали якобы к его начальнику и по дороге захватили в плен. Одновременно по всей линии фронта немедленно усилился нажим противника. Все германские дивизии были нацелены на пункты, имевшие стратегическое значение, центры коммуникаций, мосты… Основная задача наступавших сводилась не к пленению наших войск, а к прорыву фронта. Действия были умело спланированы с расчетом на захват местности по частям. Продвижение противника, проводившееся во взаимодействии с танками и авиационными частями, приданными армиям, и действия в тылу постепенно парализовали сопротивление. Лишенные продовольствия и оставшиеся без командиров солдаты Франции часть за частью попадали в руки врага».[106]
Подготовка средств войны и воля к победе. Что касается подготовки средств войны, дополняющих волю к победе, здесь совершенно ясно, что в век, когда главным фактором является быстрота, ни одно континентальное государство, если оно не готово к войне, как пожарная команда к тушению пожара, никогда не сумеет во время войны восполнить то, что было недоделано в мирное время.
Нельзя сказать, что Франция оказалась совершенно неподготовленной к войне; французы были подготовлены. Однако они не были подготовлены так, как того требует война в век скорости. Дух оборончества, несомненно, подорвал волю французов к борьбе, однако основным фактором, определившим поражение Франции, была коррупция, господствовавшая в стране с 1936 по 1939 г.
Германия, бывшая в 1932 г. банкротом в моральном, экономическом, политическом и финансовом отношении, за семь лет по воле одного человека стала не только самой мощной военной державой, но и одной из самых фанатичных наций, известных в истории. Тем не менее в 1940 г. Германия не была полностью подготовленной к тому, чтобы, опираясь на быстроту действий, добиться конечной цели. Это станет ясным из следующего раздела.
Прежде чем перейти к рассмотрению следующей, самой роковой в стратегическом отношении, кампании за всю войну, вернемся пока к политике Гитлера, потому что небольшая трещина, существовавшая в ней, теперь неожиданно превратилась в зияющую пропасть.
В Ландсбергской тюрьме в 1923 г. Гитлер, размышляя о причинах недавнего поражения Германии, писал:
«…при поверхностном взгляде на карту Британской империи можно легко упустить из виду существование всего англо—саксонского мира».
Затем, несколько ниже, касаясь вопроса о союзах, Гитлер отмечал:
«Если речь идет о получении новых территорий в Европе, то такие территории следовало бы приобретать главным образом за счет России; новая Германская империя должна в таком случае выступить в поход по дороге, давным—давно протоптанной тевтонскими рыцарями… При проведении этой политики в Европе был возможен только один союзник. Этот союзник — Британия… Для достижения дружбы с Британией надо было бы пойти на любые жертвы. Нужно было отказаться от колониальных притязаний и от притязаний на господство на море, не следовало пытаться конкурировать с британской промышленностью»[107]
Спустя 10 лет, когда Гитлер пришел к власти, его единственным желанием, несомненно, было добиться дружбы с Британией. Не может быть сомнения и в том, что он не смог обеспечить ее главным образом потому, что его экономическая система вступила в резкий конфликт с британской экономической системой. Вместо того, чтобы сделать Британию союзником, он сделал ее врагом, силу которого Гитлер отнюдь не недооценивал в 1923 г. Еще тогда он писал:
«Британия будет самым ценным союзником в мире до тех пор, пока можно рассчитывать, что ее правительство и широкие народные массы будут проявлять ту твердость и упорство, которые дают ей возможность довести до победного конца любую борьбу, в которую она вступает, независимо от того, сколько может продлиться такая борьба, на какие жертвы нужно пойти и какие средства использовать; все это несмотря на то, что оружия и военных материалов у нее может оказаться совершенно недостаточно сравнительно с другими странами».[108]
Если, по мнению Гитлера, дружественная Британия была «самым ценным союзником в мире», то он должен был бы понять, что враждебная Британия могла стать самым опасным врагом.[109] Следовательно, главная задача его военной политики должна была заключаться в том, чтобы сокрушить Британию. Вот что говорил Клаузевиц: «Мы выдвигаем принцип, что, поскольку мы в состоянии победить всех остальных противников в лице одного из них, сокрушение этого одного должно являться конечной военной целью, так как мы в нем одном поражаем общий центр тяжести всей войны в целом».[110]
Для Гитлера таким «единственным противником», несомненно, была Британия, так же как она была единственным противником Филиппа II, Людовика XIV, Наполеона и Вильгельма II. Несмотря на все это, в июне 1940 г. Гитлер не смог «поразить общий центр тяжести всей войны», потому что удар, наносившийся согласно его стратегии сокрушения, был остановлен Ла—Маншем — полоской воды шириной немногим более 20 миль. В стратегических расчетах Гитлера оказались не предусмотренными средства для форсирования Ла—Манша. Рассматривая карту Британской империи, Гитлер проглядел Дуврский пролив.
Если форсирование пролива было неразрешимой задачей, тогда не следовало бы вообще начинать войну. Если его все же можно было форсировать, тогда нужно было подготовиться к этому еще до начала военных действий. Гитлер не сделал этого. Теперь, когда стратегия сокрушения Гитлера натолкнулась на непреодолимое препятствие, у него оставался единственный выход — пересмотреть эту стратегию.
Курс действий подсказывали Гитлеру условия, в которых он оказался. Британия осталась теперь его единственным врагом. Она не только потеряла свои позиции на континенте, но также и людские ресурсы, в данном случае французские, необходимые, чтобы продолжать войну на континенте. Больше того, она потеряла поддержку французского флота. После вступления в войну Италии Британия утратила господство на Средиземном море и вместе с ним прямой морской путь в Египет. Наконец, германские воздушные базы и базы подводного флота протянулись теперь от Нордкапа до Бидоссы. Британия, следовательно, должна была ожидать усиления морской и воздушной блокады.
Британия в одиночку не могла выиграть войну, сколько бы она ни продолжалась. Отныне, пока Британия не приобрела нового союзника, проблема, стоявшая перед ней, носила строго оборонительный характер: защитить метрополию и отстоять Египет. Важность Египта заключалась не в том, что на его территории находился Суэцкий канал, а в том, что это была последняя британская заморская база, с которой можно было наносить удары по европейским странам. Если бы Египет был потерян, тогда вся Северная Африка перешла бы в руки итальянцев и немцев. Тогда они могли бы заставить Испанию вступить в войну, прижать Турцию, открыть дорогу в Россию через Армению и Грузию, наконец, Британия попала бы в такое отчаянное положение, что у американцев пропало бы желание поддерживать ее. Если бы произошли все эти события, причем они вовсе не были невозможными, Британии пришлось бы пойти на переговоры о мире, потому что без американской помощи — а Америка была для нее таким же важным стратегическим районом, как и ее собственные центральные графства, — Британия при всем желании не могла продолжать борьбу.
Почему же Гитлер не пошел по этому пути? Скорее всего потому, что внимание Гитлера и его генерального штаба было приковано к наземным операциям, а не к морским.[111] Они не могли понять, что единственный способ вынудить Британию выйти из войны — нанести по ней косвенный, а не прямой удар, то есть подорвать ее островную безопасность войной на истощение, а не бросаться на штурм, к которому немцы были не подготовлены. Но это означало применение стратегии истощения вместо стратегии сокрушения, то есть такой стратегии, которая была совершенно чужда традиционному военному мышлению немцев.
Гитлер провел два мероприятия. 16 июля он отдал следующее указание начальнику генерального штаба фельдмаршалу Кейтелю и начальнику своего собственного штаба генералу Иодлю: «Поскольку Британия, несмотря на свое безнадежное военное положение, не проявляет никаких признаков желания договориться, я решил подготовить и в случае необходимости провести против нее десантную операцию. Цель операции… ликвидировать английскую метрополию как базу для ведения войны против Германии. Подготовка всей операции должна быть закончена к середине августа».[112]
Спустя три дня Гитлер выступил перед рейхстагом и, заверив депутатов, что Германия может выдержать напряжение длительной войны, вновь предложил мир. Он заявил:
«В этот час я считаю своим долгом еще раз обратиться к здравому смыслу Великобритании… Я не вижу причин для продолжения этой войны»[113]
Из распоряжения, отданного Иодлю, и речи Гитлера становятся ясными три положения:
1. Гитлер хотел мирного договора с Британией.
2. Если Британия откажется, он совершит прямое нападение.
3. Гитлер отнюдь не был уверен в успехе, если ему все же пришлось бы совершить нападение, и поэтому ему следовало быть готовым к длительной войне.
Черчилль и его правительство не обратили никакого внимания на призыв Гитлера. Жребий был брошен, и стратегия сокрушения в Западной Европе вступила в свою последнюю и роковую стадию.
Операция, которую скорее мысленно представляли, чем спланировали, заключалась в том, чтобы высадить две армии численностью 25 дивизий между Дувром и Портсмутом, а затем продвигаться на север и отрезать Лондон с запада.[114] Если предоставленный срок в 30 дней, в течение которого эта идея должна была воплотиться в практическом плане, не казался абсурдным Гитлеру, он должен был показаться таковым Кейтелю и Иодлю.[115] В условиях полной неподготовленности это было просто невозможно.[116]
Во—первых, не было специально сконструированных десантных судов, поэтому приходилось собирать баржи и речные суда; во—вторых, чтобы пересечь пролив на таких судах, требовалось, чтобы море было совершенно спокойным; в—третьих, нужна была коренная переделка судов, чтобы можно было выгружать с них танки, орудия и транспортные средства; в—четвертых, войска не были подготовлены, а у штабов не было опыта в проведении десантных операций; в—пятых, германский флот прекрасно знал, что он не мог тягаться с британским, и последнее — командование германского флота было убеждено, что, если бы даже германской авиации удалось нанести поражение английской, германская авиация не смогла бы предотвратить удара британского флота по немецким десантным силам. Это подтвердилось на следующий год, когда не удался морской десант германских войск на о. Крит.