— Нашим Эмбри, — поправляет меня Эш, и Эмбри роняет голову, словно не хочет, чтобы мы видели, что с ним делают слова мужа.
Я тянусь рукой назад, цепляясь за шею Эша, а другой рукой обхватываю шею Эмбри. Тяну Эмбри для поцелуя, и он, застонав, подчиняется, все еще двигаясь внутри меня. Его рот теплый, сладкий, нетерпеливый и больше не нежный. Эш убирает руку с моего горла, чтобы схватить за волосы Эмбри, и дернуть его для поцелуя, пока я с нетерпением не возвращаю Эмбри себе. Вскоре мы двое вовлечены в разгорающуюся битву за рот Эмбри, мы все — клубок из хватающих ртом воздух тел, вращающихся бедер и приглушенных стонов. Эмбри целует Эша, а потом меня, затем Эш целует меня, потом мы втроем объединяемся в поцелуе, в запыхавшемся дразнящем действе. Я начинаю забывать, где, чьи губы, где, чей язык, чей член получает удовольствие в моей заднице, а чей — в моей киске.
Это похоже на мою первую брачную ночь — наши отдельные пары разошлись, и есть лишь мы трое, мы втроем двигаемся, целуемся и дышим, как единое целое. В этот момент нет разделения, нет подозрений и нет ревности — есть лишь единство. Экстаз. Первобытная потребность трахаться вместе со священным желанием души любить другую душу как можно более яростно.
Спаривание. Вот что это. Слово, которое означает и трах, и разделение чьей-то судьбы.
— Прекратите, — бормочет Эш. — Вы принадлежите мне, и я хочу этого. Прямо сейчас.
Мне не нужно спрашивать, что он имеет в виду; муж может чувствовать это так же хорошо, как и я — сжатие моих мышц, частое сокращение вокруг членов внутри меня. Я скоро кончу, и когда это произойдет, то только для него, для его удовольствия.
— Вот так, — говорит Эш, — вот так. — Он надавливает на мой живот, чуть выше лобка, и мой стон звучит непристойно, он кажется таким чертовски неприличным, словно муж надавливает, чтобы для них с Эмбри все было еще уже, для того, чтобы понять, сможет ли он сам почувствовать наполненность, но это лишь нажатие на точку «G» в ответ на беспощадные толчки Эмбри.
— Да, — сам себе говорит Эш, когда я начинаю взрываться, пока он нажимает сильнее, — вот оно, принцесса. Сделай все хорошо, чтобы мы смогли сильно кончить внутри тебя. Заставь нас дать тебе больше, чем можешь принять.
Мой муж настолько развращен и, следовательно, неотразим для меня, что я всхлипываю, когда внутри закручивается последний виток оргазма. Когда напряжение между этими двумя членами, трущимися во мне, колеблется в точке прямо за клитором на одну чудесную минуту. Я не могу вдохнуть, давление внутри просто сокрушительно, оно плавит, убивает, и я не осознаю, что царапаю руки, спины, взбрыкиваю бедрами, пока Эмбри не говорит:
— Эш, держи ее неподвижно. — И он меня сдерживает.
А затем Эмбри предоставляет свободу своим бедрам, в то время как Эш еще сильнее надавливает на мой живот, я ощущаю лишь бугрящиеся мышцы его живота и сгибающиеся бедра, а так же глубокие и быстрые толчки члена о мою точку «G».
На мгновение всё замирает, мерцающее напряжение обжигает, а затем я взрываюсь, так сильно сжимаясь вокруг этих членов, что мне больно, так сильно, что чувствую, как мышцы живота бугрятся и дергаются, электричество искрится по коже моей головы, опаляя кожу всего тела.
— Чёрт, не могу остановиться, — говорит Эмбри, когда я извиваюсь и стону под ним. — Мне нужно… я должен…
— Давай, — грубо говорит Эш. — Покажи мне, как сильно тебе нравится трахать мою жену. Покажи мне, насколько ты благодарен.
Эмбри подчиняется, каждая мышца выделяется резкими напряженными линиями, когда он бормочет «Вот, черт» и начинает наполнять меня своей спермой.
— О, Грир, вот, черт, детка, как же хорошо, — он трахает меня сквозь свой оргазм, продлевая его еще более глубокими ударами, пульсируя достаточно сильно, чтобы я чувствовала его, даже когда длится мой собственный.
— Да, — стонет он, немного приподнимаясь и используя новый угол, чтобы выплеснуться в меня до последней капли. — Как же хорошо, детка. Так чертовски хорошо.
Он выходит со звуком, который можно назвать только изумлением, и тогда я чувствую то, что он оставил во мне, теплую влагу его семени, когда оно медленно вытекает. Эмбри смотрит на него голодными глазами, смотрит на то, как Эш тянется вниз, чтобы увидеть, что тот смог мне дать. Муж рычит в одобрении, свидетельства того, что его друг использовал меня, чтобы кончить возбуждая в нем какую-то глубокую животную похоть.
— Моя очередь, — хриплым голосом говорит он мне на ухо.
Он двигает бедрами подо мной, его мощный торс и бедра напряжены от работы, когда он входит членом в мою задницу и выходит из нее, и я с удивлением обнаруживаю, что сейчас это совсем не больно. Это только чувствуется, в моей киске какое-то другое ощущение, но столь же сильное, столь же мощное. Возможно, даже больше, учитывая то, насколько много нужно уязвимости и повиновения. С одной рукой на моей мокрой киске и другой — на моем выгнутом горле, моему мужу нужно лишь десять или пятнадцать толчков, чтобы достигнуть критической точки. Тело Эша — прочная плита потных работающих мышц подо мной, его руки — лучшие виды цепей, а его эрекция просто огромна и втиснута так глубоко. Я чувствую, как его крупный член становится нереально большим, крепкие мышцы — еще крепче, а затем он произносит жестким голосом:
— Вот оно, принцесса. Он приближается.
Нет слов, чтобы описать, каково это — ощущать, как мой муж кончает внутри меня. После всего, через что я прошла: похищение, секс с его принцем, его наказание, удовольствие, гармония, которой достигли мы трое — это все так похоже на нашу брачную ночь. Ранимые и восхитительные звуки, которые он сейчас издает, горячий пульс его эякуляции в том месте, где никто не был, наконец, близкие и потные объятия — я понимаю, что плачу, и это больше, чем освобождение, которое может мне дать хорошая сцена, это глубже и важнее. Это уверенность в том, что ничто не может разорвать любовь, которую чувствует ко мне этот мужчина, независимо от того, насколько далеко меня заберут или, как далеко я убегу, независимо от того, как я поступила с Эмбри. Также — это уверенность в том, что никакое насилие или жестокость не смогут лишить меня уверенности в себе, а также способность выбирать и любить.
«Это брак», — думаю я сквозь дурман. Радость и боль, связанные друг с другом.
И в горе, и в радости.
Я опять начинаю плакать, когда Эш изливается в меня с длинными, порочными выдохами, когда Эмбри смотрит на нас и со смесью пытки и желания любознательного принца, я все еще чувствую слабый привкус яблок во рту, уже не горький, а сладкий. Знаю — все произошедшее со мной никуда не денется — не исчезнет. Не так, как мне бы хотелось. Но эти события не будут определять меня, не разрушит мой брак, секс, любовь и не лишит умения прощать.
Эш был прав — я считала себя слабой. Даже если бы я не сформулировала это для самой себя, все равно присутствовал страх, что я виновата, что спровоцировала ситуацию, и если бы не нынешние обстоятельства, то страх, что у меня не будет сил терпеть боль или грубость от мужчины, за которого я вышла… мужчины, за которого я вышла именно по этой причине — потому что хотела грубости от него… Эш доказал, что я ошибаюсь по всем фронтам.
Этот мужчина.
Этот умный, жестокий, величественный мужчина.
Был еще момент, после душа, после того, как они с Эмбри провели восхитительный час между моих ног, поедая меня и целуясь друг с другом, пока Эмбри не заснул. Эш перевернул меня и проскользнул в мою киску без предисловий или разрешения — потому что, когда мы находимся наедине, я его, и ему не нужно ни то, ни другое. Он посмотрел мне в лицо и спросил:
— Чья это боль?
Ответ пришёл без раздумий, без сомнений.
— Твоя, мистер президент. Вся она твоя.
ГЛАВА 18
Эмбри
Настоящее
Два дня спустя я нахожусь в особняке Вивьен Мур, пью джин и смотрю на озеро. Летний ветер в Вашингтоне по-прежнему прохладен, все еще сопровождается облаками и дождем, и, наблюдая за каплями на озере, я благодарен за крытый балкон и мою легкую куртку. Проверяю телефон, пишу парочку коротких е-мейлов. Технически, я нахожусь в семейной поездке, в отпуске, и поэтому мой начальник штаба ограничено посылает мне не очень много е-мейлов, но я жажду работать больше, чем отдыхать. Это необходимое отвлечение после миссии по спасению и воссоединению. После вынужденной разлуки.
Позиция Мерлина на этот счет ясна, и, хотя мне это и не нравится, но я с ним согласен.
— Это, — сказал он в Кэмп-Дэвиде на второй день после того, как мы спасли Грир, — все не так просто.
Эш сразу показал свое отношение, когда вошел Мерлин: прижал к своему боку Грир и невозмутимо взял мою ладонь в свою. Я крепко сжал ответ. После похищения все казалось таким хрупким, таким призрачным, что нам нужно было цепляться друг за друга. Более того, было необыкновенно приятно так открыто стоять перед кем-то всем вместе, так честно предстать перед кем-то, сказав: «Я люблю этих двоих, а они меня любят в ответ».
Кроме того, Мерлин знал, что происходило между мной с Эшем. И предположить, что он в конечном итоге узнает о нашем нетрадиционном соглашении — было неудивительно.
Мерлин — не был поражен, когда увидел нас троих — это было ожидаемо. Он кивнул, а затем начал свои обычные причитания про общественное восприятие, которые, как всегда, начались со слов «Если вы хотите, чтобы вас переизбрали…».
Он сказал, что мы должны быть осторожными. Должны быть более чем благоразумны, на самом деле мы должны вести себя так, чтобы слово «благоразумие» казалось дерзким по сравнению с нашим поведением. Ни слова, ни шепотка. Никаких слухов обо мне и Грир, как и об Эше и мне. Мир должен верить, что Грир — Любимица Америки, а я нераскаявшийся Американский плейбой, и нам нужно создать такое восприятие, культивировать его словно урожай. Трист, пресс-секретарь обязан быть в курсе дела, потому что — то, что Кей и Бельведер узнают — было неизбежно, но больше никто не должен знать о нашей троице.
Никогда.
По крайней мере, если Эш хочет переизбраться еще на четыре года.
Я видел, как он прикусил губу из-за слов Мерлина, поэтому забрал свою ладонь из его руки.
— Не смей, — предупредил я его.
Он посмотрел на меня с кротким выражением лица.
— Не сметь что?
— Сам знаешь, — раздраженно сказал я. — Ты точно знаешь, что. Ты отказался от всего, чтобы быть здесь, также как и я…. и ты еще не закончил.