— У тебя все такой же грязный рот. А я-то думал, мы друзья.
Он запустил руку в мои волосы, чтобы оторвать мою голову от стола.
Мои глаза наполнились слезами; моя кровь забурлила при виде и ощущении той его части, в которой мне так долго отказывали. Эту часть себя он так долго скрывал.
Когда я выгнулся дугой, палец вошел в меня, исследуя небрежно, даже грубо, и я так жаждал этого спустя годы, проведенные в Карпатии. Смазка была холодной, палец — теплым, а голос Эша — сочетанием льда и пламени, когда он прошептал:
— Все так, как я помню. Такой же крепкий и чертовски сильный… — Его рука оставила мои волосы, чтобы схватить меня за задницу, за левое бедро, сжимая и похлопывая по боку, как будто я был породистым жеребцом. — Все тот же ты.
Я чувствовал биение сердца в своем члене. Я чувствовал биение своего сердца повсюду, как будто оно было где-то вне меня и заполняло всю комнату. Конечно, оно было не на месте. Много лет назад я отдал его солдату, стоявшему позади меня.
— Не могу дождаться, — снова пробормотал он.
Я почувствовал, что он вытащил палец, и как будто с ним потерял какую-то часть себя, а затем услышал звук бряцания пряжки о ремень, металлическое жужжание молнии. В тот момент, когда головка коснулась чувствительной кожи моего заднего прохода, я неосознанно содрогнулся.
— У меня не было, — сказал я дрожащим голосом. — Ни с кем. После тебя.
Если я считал, что это заставит его задуматься, немного приструнит тигра, то я ошибался. Во всяком случае, казалось, что мои слова разожгли в нем новый огонь, дали почувствовать какое-то темное, первобытное удовольствие.
— Хорошо, — прорычал он.
И вошел в меня так грубо и быстро, как вошел бы в женщину, проталкивая крупную головку при первом толчке, и вгоняя весь член — при втором. Стоны вырвались из его горла, когда он вошел, и его массивные руки обхватили мои бедра, удерживая меня на месте, пока я извивалась под ним.
— Черт, — Он такой большой. Такой невероятно большой, и он разрывал меня на части своим членом. — Срань Господня.
От солдата, стоявшего позади меня, не было ни пощады, ни сожаления. Он вошел, вытащил, снова подался вперед. Я извивался, он придавил меня, я попытался пошевелить ногами, но он пинком развел их в стороны. Это его я чувствовал внутри меня, надо мной и позади; это он брал то, что хотел, в чем нуждался; это его я жаждал так сильно и так долго, что забыл, каково это — не желать.
Он действовал жестко, действовал нечестно, ведь единственное внимание, которое он уделял моему телу, — случайные шлепки по боку и царапанье ногтями под рубашкой, и я бы кончил так быстро, что даже стыдно, если бы он продолжал в том же духе.
— Я вытрахаю из тебя всю сперму, — сказал он мне на ухо, а затем сдержал свое слово, протянув руку и засунув мой налившийся член мне между ног. Край стола удерживал его направленным прямо вниз, вся кровь и все ощущения в моем теле собрались в двадцати пульсирующих сантиметрах, а затем он отпустил мой член.
Я хотел умолять Эша хотя бы не выпускать его, даже если он не собирался гладить меня, потому что иначе это будет невыносимо, как будто само по себе удовольствие было слишком сильным. Я хотел умолять его остановиться и быть жестче, я хотел умолять его простить меня и наказать, я хотел умолять его уйти и остаться. В тот момент я хотел всего этого, каждой болезненной, возбуждающей эмоции, лишь бы получить их от него, лишь бы он дал их мне.
— Эш, пожалуйста, — простонал я. — Прикоснись к нему или позволь мне…
Он легко поймал руку, которой я пытался дотянуться до своего члена, и рассмеялся. Он смеялся.
— Нет, Патрокл. Не в этот раз. Сейчас я хочу увидеть, как ты кончишь вот так. Только от моего члена внутри тебя. Я так ждал этого. Чертовски. Давно. Хотел. Поиметь. Тебя. — Он подчеркивал каждое слово толчками, такими глубокими, что у меня на глазах выступили слезы, и такими резкими, что мои пальцы беспомощно прижались к полированной поверхности стола.
— Я кончаю… слишком… я кончаю…
— Покажи мне.
Я не мог дышать. Серьезно, я не мог дышать; воздух царапал мою грудь, словно когти, из моего тела вышибло всю кровь, весь кислород, они сосредоточились в моем пульсирующем члене, и мне казалось, что через пах из меня вытягивают душу.
Еще больше давления и жара, концентрировалось все ниже, ниже, ниже, а потом я закричал и задергался под Эшем, извергая на пол струи спермы.
Мои руки царапали столешницу, а бедра дергались так сильно при каждом толчке, что стол заскользил по полу. Завтра на моих бедрах будут синяки, но мне было плевать, мне все равно на два давящих очага дискомфорта, потонувших в густых волнах оргазма, которые накатывали на меня, вырывались из меня, и я был не в состоянии пойти против них, против него.
Эш сдерживался до самого конца, но мой оргазм подтолкнул его к краю, и в самый пиковый момент он дал себе волю, совершив серию жестких толчков, которые заставили меня пульсировать до тех пор, пока я не осушил свои яйца до последней капли. И прямо перед тем, как излиться в меня, он замер и прошептал мое имя.
— Эмбри.
А после он со стоном кончил, впиваясь своими пальцами в мои уже покрытые синяками бедра.
Я наслаждался каждым моментом — влажным теплом, тугим скольжением, пульсацией в паху. Каждым звуком и вздохом, которые он издавал, каждой вспышкой и пульсом в самой сокровенной части меня. Как я мог забыть, каково это, когда тебя вот так трахает Эш? Тишину и покой, которые следовали за этим? То, как я чувствовал себя самим собой больше, чем когда-либо прежде?
Как сильно он любил меня и как сильно я любил его в ответ? Его движения замедлились и прекратились, пока не остались только мы, дышащие в унисон, все еще слившись воедино. Я рискнул взглянуть ему в лицо и чуть не пожалел об этом, потому что то, что я увидел, сразило меня наповал.
— Маленький принц, — произнес он голосом, который мог сдвинуть горы.
Но я не хотел, чтобы горы сдвигались, пока нет. Я не хотел говорить о Дженни, или о Морган, или о ком-либо еще, я не хотел, чтобы реальность и история вторгались в мою жизнь. Я просто хотел быть в этом моменте. Он, мы, удовольствие, которое только он мог дать мне. И я понимал, что это эгоистично.
У него только что умерла жена, ему предстоит выиграть предвыборную кампанию, у нас теперь есть общая сестра.
Хороший человек собрался бы, предложил Эшу выпить и бескорыстно выслушал бы все, что он пожелает рассказать. Хороший человек не стал бы хватать Эша за все еще мокрую рубашку и тащить его в спальню за добавкой. Хороший человек не стал бы проводить следующие пять часов в жадных грязных объятиях, не думая о кольце, все еще надетом на палец Эша.
Но в самом начале я уже говорил вам: я нехороший человек.
Правда заключалась в том, что за эти пять часов я снова и снова клялся в своей вечной верности. Я клялся пальцами и губами, всеми рельефами мышц и изгибами тела, которые подставлял под его любящее яростное насилие. Я поклялся в этом не по его просьбе, я предложил это из-за его горя и стыда за то, что он сделал с Морган, я поклялся в этом, потому что за эти пять часов он стал больше походить на себя прежнего, чем за последние пять лет.
И я отказывался позволять реальности вторгаться в мою жизнь. Может, и была кампания, может, все еще была моя сестра, может, была тысяча причин, по которым я никогда не смогу по-настоящему принадлежать Эшу, а он никогда не сможет по-настоящему быть моим. Но в ту ночь все это не имело значения. Важно было то, что он был моим королем, а я — его принцем, и я всегда-всегда буду рядом с ним.
ГЛАВА 27
Эмбри
Настоящее
Утром Грир уехала, чтобы позаботиться о пентхаусе своего деда. Я поднимаюсь по лестнице, и в резиденции тихо, если не считать звуков венского вальса, доносящихся из кабинета Эша. Мое сердце сжимается от этих звуков, от воспоминаний о нашем первом танце, о том, как я впервые прижал его к себе. Мне приходится остановиться в коридоре, чтобы стряхнуть их. Если буду думать о том, как мы танцевали в те далекие дни, у меня не хватит духу сделать то, что требуется, а сделать это необходимо.
Но, когда вхожу в кабинет, теряюсь, потому что Эш без рубашки и босой, тянется через стол за папкой. Я просто прислоняюсь к дверному косяку и наблюдаю за ним. Упругое тело, рельеф мышц на плечах и спине. Дорожка волос, спускающаяся вниз от пупка.
— Опять Штраус? — спрашиваю я.
Эш поднимает взгляд, и легкое удивление от моего присутствия сменяется улыбкой, такой теплой и счастливой, что мне приходится отвести взгляд.
— Композиция напоминает мне о тебе, — нежно произносит он, и я борюсь с желанием закрыть лицо руками. Я всегда становлюсь абсолютно бессильным, когда читаю по его лицу, как он меня любит; такой невинный пустяк, как прослушивание музыки, а у меня колени подкашиваются.
До сих пор. Будь сильным.
Эш выпрямляется и потягивается, а я перестаю отводить взгляд. Возможно, это последний раз, когда я вижу, как перекатываются мышцы его пресса, как соблазнительно натягиваются брюки на стройных бедрах.
— Сложно удержаться и не подойти, — ворчит Эш, — когда ты так смотришь на меня.
— Почему ты не можешь подойти? — Не знаю, почему спрашиваю это. Лишь знаю, почему не могу подойти я — мне известно гораздо больше причин, чем ему. Но в данный момент мы просто двое мужчин, изголодавшихся друг по другу, мужчин, которым посчастливилось остаться наедине.