Реакционеры не хотят дать России настоящего парламента, который действительно был бы машиною реформ. Революционеры, по-мужицки, презирают эту хитрую машину. Им кажется, что голыми руками, нахрапом и нахальством всего легче перевернуть гигантское государство; нужды нет, что при этом оно треснет и расколется. Было бы лишь перевернуто - и наши ломовые политики еще попросят за эту работу на чай...
Пора, мне кажется, серьезным людям очнуться. Занятые ежедневною, основной заботой цивилизации - трудом по всей линии жизни, занятые органическою, созидательною деятельностью, люди скромные и культурные не замечают или не оценивают во всей мере колоссальной опасности справа и слева. Опасность справа обнаружилась внешней войной, но и слева идет война - внутренняя, еще более изнурительная для страны. Неужели мы, люди средней партии, хозяева страны, не сумеем положить конец анархии? Надо соединиться, надо воззвать к совести равнодушных, к сознанию беспечных людей. Мы в начале еще великого бунта. Если он увлечет за собою через два-три года армию - конец России. Не теряя времени, нужно спасать то, что выше свободы - цивилизацию, то, что дороже последней - жизнь народа.
1906
КРАСНЫЕ ИЕЗУИТЫ
Тяжелая география России дала ей слишком тяжелую историю, с которою народ не справился, просто как многие неглупые и недурные люди не умеют справиться со своей судьбой. Не отстояв себя в средние века от татар и литвы, народ наш не отстоял себя и от внутренних захватов, от собирателей Москвы и обирателей Петербурга. В конце концов некогда бодрое, могучее племя, производившее свое имя от "славы", принизилось до возможности производить то же имя от sclavus 21: слишком глубокие черты рабства Легли на тысячелетнем страдальце, донесшем цепи свои до второй половины XIX века. В сущности, сброшены ли крепостные цепи даже теперь? Не присутствуем ли мы сейчас при последней операции расковываемого колодника?
Не оскорбляя родной народ, слишком нуждающийся в сострадании, следует отметить характерную черту "освободительного движения": подъем преступности. Как шиллеровский раб, разбивающий цепи, народ наш омрачил священный восход свободы таким распутством, такой жестокостью, которые свидетельствуют о моральной слабости масс. Так как свобода нации основывается на духовной силе, то слишком широкий разгул дурных страстей дает тревожное предвестье для будущего. Свободу кое-какую добыли, но как бы не потерять ее - вот вопрос. Злейшие враги свободы не тираны, гнет которых заставляет мечтать о ней, как о высочайшем благе. Злейшие враги свободы преступники, которые опорочивают ее и заставляют ее бояться. Тираны совершенно невольно подымают свободу в глазах граждан, преступники роняют ее. Тирания снизу - преступность - вечное оправдание тирании сверху, психологический источник ее. В высшей степени необходимо остановить подъем преступности, если мы хотим удержать драгоценное приобретение 1905 года как новый двигатель нашей истории.
Что касается темных масс, то помраченье совести их слишком объясняется "властью тьмы". С величайшей снисходительностью, как в отношении детей, мы должны ставить народ в условия здоровой и разумной жизни. Но никакого снисхождения не заслуживает тот слой интеллигенции, который преступность народную делает орудием своих партийных целей, который разжигает черные инстинкты масс, чтобы путем разбоя овладеть властью. Пожар великое бедствие, но вся низость зла принадлежит не огню, а поджигателям. Простой народ, невежественный до жалости, не знает, что творит, но отлично знают, что делают, те бессовестные вожди движения, что бросают лозунг: "все позволено". Если и на этот раз политическая свобода наша потонет в преступлениях, то история обвинит в этом не народ. Простонародье громит усадьбы Рюриковичей с тою же яростью, как лавчонки евреев. Народ, поверивший агитаторам, идет в разбой, воровство, убийство. Но кто нашептал народу эту ярость? Кто внушил - прямо гипнозом каким-то, что отныне преступление - добродетель, что предательское насилие - героизм? Кто разбудил неутолимую зависть у бедняков, чувства мщения и гнева за обиды давно забытые или чисто мнимые? Кто старался оклеветать одну часть нации перед другой, кто под предлогом "раскрыть глаза" народу, вылил в воображение народное целые потоки грязи?
Есть преступные люди и преступные партии. Самою тонкою преступностью отличаются не те, что с диким отчаянием идут на грех, а те, что, сохраняя высокую корректность, посылают подставных убийц. Длинный ряд молодых людей, подростков с неустановившимися мозгами, длинный ряд экзальтированных девушек с револьверами и бомбами - это лишь актеры бунта, редко опытные, чаще бездарные. За кулисами скрываются более тонкие режиссеры; они не срывают рукоплесканий райка, зато загребают кассу. В случае победы партии, кости Зинаиды Коноплянниковой будут гнить в Шлиссельбурге, а в министры попадет, пожалуй, г. Набоков. Он корректен, он, кажется, даже ест в перчатках,
Живя согласно с строгою моралью.
Он никому не сделал в жизни зла...
Он, видите ли, только режиссирует "освободительное движение", не больше.
История революционной антрепризы едва ли будет когда-нибудь написана. Люди, сведущие по этой части, налгут, конечно, с три короба и не скажут настоящей правды. Но даже то, что они не скрывают, подчас характерно для них в высшей степени. Прочтите, например, разоблачение в "Былом" о прикосновенности покойного Николая Михайловского к группе цареубийц 1 марта. В либеральных кругах, среди писателей, эта прикосновенность не была секретом, как и моральное участие некоторых других литераторов, собиравшихся у Желябова. Удивительно, конечно, не это, а то, что в самый разгар реакции, когда не только прикосновенность к 1 марта, но какая-нибудь мелкая статья против земских начальников влекла за собою суровые кары, Михайловский сумел войти в исключительное доверие цензуры. Он и г. Короленко, бывший политический ссыльный, сумели убедить таких диктаторов, как Сипягин и Плеве, что они, писатели, совершенно не опасные для правительства люди. В результате оба были утверждены хозяевами социал-демократического журнала. Надо вспомнить тогдашний цензурный террор. Г. Стасюлевичу, бывшему профессору, издателю корректнейшего либерального журнала, за тридцать лет почти не имевшего взысканий, - г. Стасюлевичу, "штатскому генералу" и преподавателю одного из государей, - никакие усилия не помогли выхлопотать право на новое издание. А радикалы тогдашние получили это право. За г. Стасюлевичем не числилось не только прикосновенности к 1 марта, но вообще никаких "грехов", кроме приверженности к правовому порядку. Михайловский же поддерживал открыто свою репутацию вождя бунтующей молодежи, кумира акушерок и гимназистов. Правда, - дальше этого в глазах правительства он не шел. Чрезвычайно осторожно, исключительно для радикального формуляра, Михайловский компрометировал себя не более, чем было нужно для ссылки... в Любань на некоторое время. На самом деле он был одним из деятельнейших революционеров, вел в печати радикальный сыск, становился во главе - хоть и оставаясь в тени - всевозможных демонстраций, петиций, политических банкетов, агитации среди рабочих и молодежи. Но как множество радикалов, он умел так обращать лицо в сторону правительства, что его терпели, ему почти благоволили. Его в шутку называли "радикалом Высочайше утвержденного образца". В конце концов ему дали политическое право, имевшее тогда характер монополии, - право издания противоправительственного органа. Конечно, "Русское Богатство" издавалось под цензурой, но под усиленной цензурой здесь постоянно печатались вещи, появление которых, например в "Вестнике Европы" убило бы журнал навсегда. Покойный князь Н.В. Шаховской, тогдашний начальник главного управления по делам печати, убежденно говорил: "За "Русское Богатство" мы спокойны. Мы знаем, что это социал-демократы. Знаем, чего можно ждать от них и чего нельзя". Благодушный славянофил отстаивал Михайловского и г. Короленко, очевидно, не имея даже приблизительного представления о том, что это за люди. В его глазах они были чуть ли не катедер-социалисты, присутствие которых в печати признавалось полезным для правительства. Прошло немного лет - и бедному князю пришлось на себе испытать действие мысли, переродившейся в гремучий студень. Сколько с тех пор перебито диктаторов и министров! Режиссеры революции погибают, растерзанные бомбами, режиссеры революции умирают "на славном посту", т.е. в собственных постелях, пресыщенные триумфами, вознесенные над трупами доверившихся им подростков...
Цель оправдывает средства. После черных иезуитов никто не использовал этого девиза в большей степени, чем заправилы красной партии. Для захвата власти в стране они прибегают не только к открытому террору, но и к преступлению во всех его разнообразных видах. Убийство - последний, но лишь заключительный прием. Ему предшествует обман, клевета, подлог, самая беззастенчивая ложь и мороченье не только правительства и общества, но и всего народа. С тою же ловкостью, с какою Михайловский и Короленко внушили доверие к себе Сипягина, активные революционеры, вроде Дегаева и Гапона, входили в доверие к Судейкину и Плеве. Если писатели-радикалы не считали ниже своей чести надувать правительство, то множество борцов освобождения не считают постыдным надувать народ. Не только идут в народ, переодеваясь мужиками, солдатами, священниками, генералами, не только подделывают царские манифесты и паспорта, но один революционер, г. Матюшенский, пробовал подделать даже антихриста - на казенный счет. Подтасовать под дозволенную цензурой обложку запрещенный текст было невинной шуткой. Потом дошли до подтасовки парламента, до грандиозного подлога на выборах, где под флагом умеренной партии прошли явные революционеры. Та же партия для одного круга публики выпускала программу с черным переделом, для другого - без него. Что касается радикальной печати, она ударилась в сплошной подлог. Пользуясь недомолвками закона, объявился ряд фиктивных изданий. Путем обмана правительства приобретается право на издание и обращается в право цинического издевательства над законом. Останавливается одна газета - и не далее как назавтра она выходит под другим названием. Через неделю, если нужно, с третьим. Прекращается газета "Ухо", появляется "Нос" или "Зубы". Подлог редакторов и издателей не возбуждает и тени каких-нибудь сомнений со стороны порядочности. Подлог литературных имен - о нем и говорить нечего. Не довольствуются постоянною маскою - привычным для публики псевдонимом; поминутно меняют свои личины, прячутся за угол, нанося разбойничьи удары из засады. Правда, постыдный обычай менять имя - давно сложился, но замечательно, с какой жадностью освободительная печать набросилась именно на дурное наследие прошлого. Никогда старая печать не доходила до такой смрадной клеветы, какою отличалась новая печать. Оплошность закона, не выработавшего средств, чтобы ограждать приличие в печати, была использована с поспешностью комической. Друг перед другом, как бы боясь не побить рекорда, революционные листки начали обливать грязью все доступное им подножье власти, все мирное, презирающее их общество, закон, религию, наконец, культуру, основанную на "бумажной", т.е. закономерной свободе. С чрезвычайною быстротою печать этого сорта сделалась заразной болезнью. Чернила превратились в гной психопатической злобы, работа мысли - в травлю своих врагов всеми гнусными способами подполья. В какие-нибудь полгода освобожденною печатью затравлено до мученической смерти немало людей, и одна из смертей (Филонова) по-видимому, остается на совести корректнейшего г. Короленко.
Печать в России - сила исключительная, до сих пор единственная. Она несла функции парламента, она была предтечей последнего. Но то обстоятельство, что столь значительная часть печати очутилась не только в революционных, но явно в преступных руках, дает для парламента самое тревожное предсказание. Кто поручится, что Государственная Дума не собьется на путь анархии? Первая сессия быстро клонила к этому. Как бы для того, чтобы не оставить ни малейшего сомнения в своей законопреступности, думское большинство выступило с выборгским манифестом. В нем нет призыва ни к убийству, ни к воровству, ни к обману, ни к клевете. В нем есть один лишь призыв - к неповиновению той власти, которая защищает закон. И после столь корректного бунтовского акта кадетская партия имела наивность ждать разрешения имперского съезда!
Японский дипломат характеризовал положение теперешнего момента в России как "бессильную революцию при бездарном правительстве". Характеристика осталась бы верной и наоборот, если бы правительство было названо бессильным, а революция - бездарной. Что как не плоская бездарность (помимо бесчестности) это якшанье с разбоем, эта постоянная практика клеветы, этот газетный обман, эта зверская травля противных партий, эта гнусная игра на кровожадных инстинктах? Что такое как не глупость левых их бесстыдный подлог корректности и лояльности, которых на самом деле нет и тени?
1906
ОСАДА ВЛАСТИ
У революции есть своя гвардия - неучащиеся студенты, своя пехота бастующие рабочие, своя артиллерия - "боевики", что орудуют бомбами и револьверами. Есть не то партизанские части, не то мародеры, называющие себя экспроприаторами. А недавно целая политическая партия объявила себя осадным корпусом. Предвыборный лозунг кадетов был такой: "Стремительный штурм правительства заменить правильною осадой". Интересно, что разумеют кадеты под "осадой власти"? До сих пор вся хитрая закладка траншей и мин, вся "тихая сапа" кадет сводится к тому, чтобы, с одной стороны, забегать к правительству, с другой - заигрывать с революцией. Притворяются мирной конституционной партией - и деятельно организуют "борьбу". Твердят о своей лояльности - и якшаются с террористами. Иной раз трудно сказать, против кого, собственно, ведется тут осадная война. Чуть ли она не идет на оба фронта. При помощи революции кадеты хотели бы одолеть правительство, чтобы сделавшись правительством, одолеть революцию. Правильна ли эта стратегия? Во всяком случае, ей нельзя отказать в остроумии. Всякий план, впрочем, назовут гениальным, если в результате получится блестящий успех, и назовут глупым в обратном случае.
Первая черта кадетской тактики - ее крайняя сложность, вторая недостаток политической честности. Уж очень они хитрят, господа кадеты, хитрят до смешного, забывая, что, где тонко, там и рвется. Слишком сложных комбинаций на свете не бывает, или они чрезвычайно хрупки. Хитрость по плечу лишь великим дипломатам, у которых она опирается на грубую мощь таланта, как у Бисмарка, или на простую силу народную, хорошо подготовленную. Едва ли эти данные у кадетов налицо. За несколько лет революции в этой партии что-то не выдвинулось замечательных людей. Пока нет ни одного великого, способного сосредоточить на себе всеобщее внимание. У кадетов нет определенного "вождя" и много лидеров, приблизительно одного роста. Все вместе они "число", каждый в отдельности - менее единицы. Если нет крупного таланта, то тем более нет за кадетами подготовленной народной силы. За ними не стоит ни возрождение идей, что в Англии и Франции было продолжением реформации, ни единство национальное, как в Германии и Италии. Наша своеобразная революция, похожая на бунт, революция, попирающая "права человека", революция разбоя, сбивающаяся на пугачевщину, - явление, может быть, широкое, но вовсе не великое по существу. У нее нет данных, чтобы заразить величием людей посредственных, как это было в 1789 году. Кадеты изо всех сил спешат овладеть революцией, чтобы изменить ей, но они, кажется, опоздали: она сама изменила им. Сколько бы они ни цеплялись за теперешнее народное движение, сколько бы ни раздували его, оно идет уже мимо них. Весь трагизм хитрой механики в том, что как только в машине накопится немножко пару, он прежде всего рвет хрупкий котел и разметывает хитро прилаженные части. Революция уже теперь с презрением отворачивается от "либеральной буржуазии". Дайте силу - она раздавит ее. Сколько бы ни пели кадеты, как бы ни гримировались, - конечно, они всего менее похожи на народ и всего более - на буржуа.
В последние дни кадетская "Речь" заговорила о недостатке доверия к себе правительства. Припоминается по этому поводу Гладстон, который определил консерватизм как "недоверие к народу, ограниченное страхом", тогда как либерализм есть "доверие, ограниченное благоразумием". Кадеты призывают к доверию, но опасный курьез их положения в том, что они не встречают доверия не только справа, но и слева. Доверие - вещь серьезная. Оно не дается даром. Его нужно заслужить правдивостью, искренностью, прямотой - как раз теми качествами, которых у кадет нехватка. Чем, спрашивается, могла упрочить уважение к себе в глазах правительства партия, которая, назвав себя конституционно-монархической, не нашла ни слова осуждения террористам? Которая стала в первой Думе на революционный путь? Которая после роспуска Думы выступила с призывом неподчинения власти? Но допустим, что первый парламент - ошибка молодости. Хотя ошибки вообще плохая рекомендация, но в фальшь не ставятся. Спрашивается, что же такое произошло в новой Думе, чтобы недоверие к кадетам сменилось у правительства доверием? Может быть, успокоительно то, что, отвергнув "стремительный штурм", кадеты деятельно занялись "осадой" власти? Но все понимают, что осадная форма революции для правительства гораздо опаснее штурма. Осада вовсе не есть мир. Осада есть война, менее рыцарская, чем открытый штурм, но столь же жестокая и беспощадная. Кадеты объявили блокаду власти, постепенный захват той древней цитадели, где до сих пор утвержден верховный авторитет нации. И при этом с наивным цинизмом они ждут "доверия" обороняющейся стороны!
Кадетские лидеры в самом деле ставят невесть в какую заслугу перед правительством, если обещают на декларацию г. Столыпина ответить "молчанием". Это будто бы уже такая уступка, что правительству остается почтительно капитулировать перед г. Милюковым. Но, обещая "молчание", кадеты в то же время настоятельно объясняют, что оно - отнюдь не знак согласия, а наоборот. Обещая не нарушать приличия в зале, они еще тверже решились добиваться того требования, которое выражается криками: "Долой! В отставку!" Несмотря на то, что ни одна партия, ни весь парламент (обе палаты) не имеют права, согласно нашей конституции, даже поднимать вопроса об отставке правительства, кадеты не только ставят этот вопрос, но и считают его решенным. Лейборган партии заявляет наперед, что как бы ни сложилась парламентская работа, недоверие к кабинету г. Столыпина останется неизменным. Одновременно с этим жалуются, что правительство питает к ним недоверие!.. Не секрет, что и во время первой Думы, и теперь вожделенная мечта кадет - добиться власти. Ote-toi, que je m'y mette22. Но одновременно с закидыванием всевозможных удочек с целью выловить хоть три портфеля, чем же кадеты хотят приманить власть? Они изо всех сил стремятся нашуметь, связав с собою революционные элементы Думы. Они заводят информационное бюро, они объединяются даже с крайними левыми в одну группу - в группу "оппозиции" (хороша "оппозиция" - с бомбами!), они готовы идти на всевозможные уступки пестрому сброду товарищей, лишь бы не упустить своего главенства над ними. Единства, конечно, нет, едва ли оно возможно, но кадеты уже восхищаются будто бы выяснившеюся солидарностью левых. По словам "Речи", левая Дума "обнаруживает необычайную сдержанность и готовность серьезно работать". Дума, не проработав еще и одного дня, будто бы блещет "работоспособностью". "Еще не началась нормальная работа Думы, а "революционные" партии уже меняют спешно свою старую тактику, отказываются от прежних методов борьбы, готовятся использовать новые каналы". Значит, "борьба"-то, все-таки остается: вся разница, что вместо выгодного для власти стремительного штурма революционеры соглашаются использовать "новые каналы", прорытые кадетами. Добивающаяся доверия правительства партия не скрывает, что она становится организатором осады. Она собирает крайне разрозненные лагери социалистов-революционеров, социалистов-демократов, народных социалистов, трудовиков, евреев, татар, поляков, грузин. Всех их кадеты объединяют, дисциплинируют, обучают и из нестройных орд, не опасных для власти, делают опасными. За этот труд они требуют доверия к себе и хоть два-три портфеля.
Правительство имеет основание сказать лукавой партии: если слабые вы были подозрительными, то, добившись влияния в Думе, вы только усилите необходимость глядеть за вами в оба. Вы предлагаете свое влияние в обмен на власть. Вы утверждаете, что только вы одни можете справиться с анархическими элементами, обуздать их, дисциплинировать; но на кого обрушится дисциплинированная вами рать? Вы обещаете "спокойную парламентскую работу", но не будет ли эта работа разрушительнее открытого бунта? России нужно не то, чтобы парламент во что бы ни стало работал, а чтобы работа эта была полезная, то есть мирная, лояльная, сообразованная с историей и справедливостью. Пока вы считаете власть "врагом народным", пока вы ведете против нее "правильную осаду", организуя революцию, преобразуя ее из хаоса в действительную силу, - до тех пор, знаете ли, не лучше ли вам поискать для себя доверия в другом месте?
К счастью для правительства, кадеты не пользуются доверием и "в другом месте". Их похвальба своей гегемонией в Думе - чистое хвастовство. На каком-нибудь крохотном вопросе - например, о соблюдении тишины в зале в день декларации - кадеты еще в состоянии урезонить левых товарищей (да и то не всех, далеко не всех!). Чуть же будут затронуты основные вопросы реформы, "влияние" кадетское пойдет прахом. Революционные партии не совсем безмозглы - они понимают, что кадетская победа будет только их, кадетскою победою, и что буржуазное правительство скрутит товарищей, пожалуй, покруче, чем растерянное "правительство погрома". Товарищи знают, что сами по себе кадеты бессильны, что они становятся воюющей стороной, только овладев или правительством, или революцией. Но та революция, что зачинается у нас, - социальная революция - вещь слишком грозная, чтобы пойти на услуги буржуазии. Как и в первой Думе, где кадет было почти половина, - не они подчинили себе революцию, а она их. Не профессора оседлали товарищей, а, наоборот, они сами были оседланы и повезли на своем хребте чернь. Кадетской "гегемонии" в Думе в лучшем случае придется царствовать, но не управлять. Кадеты будут представительствовать, говорить ученые речи, пародировать, где нужно, в сношениях с "врагом народным", а стратегия и тактика "борьбы" перейдут влево. Инструкторы революции, вместо того чтобы, добившись власти, распустить дисциплинированную орду, сами будут упразднены за ненадобностью. В страхе перед этим упразднением им придется занять рядовые места, слиться с революционерами в одну армию, которая бросит наконец "осаду" и вновь пойдет "на штурм". Нет сомнения, что вторая Дума последует по стопам первой. Все попытки сделать ее "работоспособной" могут иметь некоторый внешний успех, но никакого внутреннего. Подавляющее большинство Думы ведет войну с властью, и как бы война ни называлась: "борьбою", "осадою", "штурмом", - она должна кончиться поражением одной из сторон.
Если бы речь шла об уходе почтенного г. Столыпина, то о чем бы спорить? Наверное, он не считает себя спартанской царицей, из-за которой стоило бы длить кровавую войну. До сих пор, вместе с редким мужеством, наш премьер-министр обнаружил немало достойной скромности и уважения к государственным интересам. Если что удерживает его у власти, то, конечно, не смешной вопрос о самолюбии, о "теплом местечке" и т.п. Дело идет вовсе не о данном кабинете, не о бюрократии. Воюющие стороны, с одной стороны центральная, историческая власть в России, с другой - так называемая революция. Революцию составляет едва ли один процент русского населения, взбудораженного, охваченного опасной страстью. Когда кадеты поминутно подставляют вместо слова "революция" - "народ" и обратно, то делают этим самый смешной подлог, изумляющий лишь проворством рук, не более. Народ в смысле нации всегда нейтрален. Значительная часть его, неизмеримо большая, чем один процент, - стоит за древние установления, за престол, за освященную историей социальную свободу, за собственность, за законность. В случае открытого боя верховная власть найдет в тысячу раз больше приверженцев, чем теперь. Она найдет против революционной гвардии - свою гвардию, против армии бунтарей - свою армию, против не помнящей родства черни - исторический народ, который не отдаст себя во власть озорникам. Всем ясно, что если победит старая власть, то это нимало не остановит государственной реформы. Самая жестокая из реакций не вычеркнет из жизни конституции, ибо она - плод убеждения самой власти и требование истории. Если же победит бунт, путем ли штурма или осады, - то он внесет в страну самую лютую из тираний - тиранию черни. Начнется разгром нашей слабой культуры. Начнется окончательный развал империи и, может быть, гибель нации.
1907
ПОХОД НА БОГАТСТВО
Как искуситель Христу, еврейская революция нашептывает народу русскому: "Если ты Сын Божий, бросься в пропасть! Потребуй, чтобы камни невспаханных полей превратились в хлебы! Поклонись Злу - и получишь все блага мира". Основной замысел революционеров - при помощи зажигательных речей с парламентской трибуны "открыть народу глаза". Тысячелетнему существу, питающемуся в неведении древом жизни, предлагают яблоко познания, познания зла, нашептывая: "Преступите заповедь - и будете как боги". Стараются из всех сил раздуть в народе зависть, мщение, злобу, жестокое насилие, которое должно вылиться в погромы, в бунт. Знаменательно, что в то время как душа старого порядка - древняя церковь, ровесница истории молится об изгнании духа праздности, уныния, любоначалия, празднословия, - душа нового порядка, парламент, призывает этот самый дух и, одержимый им, заражает им широкие народные слои. Ничегонеделание, отчаяние, стремление к власти, болтовня - в самом деле, сирийский пустынник как бы предвидел "плоскость", в которой Государственная Дума "реагирует" на стон народный.
К сожалению, в самом парламенте нет достаточного стремления изменить эту плоскость. Казалось бы, раз ясен замысел революционеров - использовать трибуну для пропаганды разрушения, - правительству и правым, если они "правые", следовало бы использовать ту же трибуну для пропаганды созидания, для пламенного опровержения бредней, для манифестации государственных начал, вековая мудрость которых далеко не всему народу внятна.
Министры говорили недурные речи, но похожие на обычный доклад, на годовой отчет. Правительство, искренно желая правильного законодательства, ведет себя так, как будто это законодательство уже наладилось Но ведь этого нет и еще долго не будет. Идет не работа, а борьба, "осада". В ответ на нападение нужно давать отпор, а не отчет. Нужно воспользоваться трибуной для громкого провозглашения тех истин, которые во многих умах способны остановить бунт. Парламентские речи министров - живой голос власти. Народ читает их с не меньшим вниманием, чем своих вождей. И до роспуска, который столь возможен, и после роспуска сборник действительно государственных речей мог бы послужить начальным руководством в политическом воспитании масс.
Поразительно, до какой степени плохо пользуются правые благодарными моментами парламентской полемики. Например, в вопросе об обложении богатых и бедных. Сильное впечатление произвели на крестьян грубые цифры налогов, что платят казне богатые классы и что платят бедные. Если верить несколько подозрительной статистике, богатые платят 300 миллионов, бедные - миллиард с четвертью. Выходить, что бедные платят 4/5 бюджета, богатые - '/8. На это министр только и сумел ответить, что "что же делать, если в стране нашей так много бедных и так мало богатых". Реплика слабая, ничего не сказавшая крестьянам. Следовало бы взять те же цифры и добавить к ним две другие. Следовало бы сказать: да, богатые, которых у нас два процента населения (если считать дворян и купцов), платят 20% бюджета, тогда как бедные, 98% населения, платят всего лишь 80% бюджета. Три миллиона состоятельных людей платят триста миллионов налогов, то есть по 100 рублей на душу, тогда как 147 миллионов бедных платят 1200 миллионов, то есть по 8 рублей на душу. Каждый бедный, оказывается, платит не больше, а в 12 раз меньше богатого. Скажут: бедняку гораздо труднее выложить восемь копеек, чем богатому целковый. Это правда, но это вина не богачей, а бедняков. Разве виноват трудолюбивый, трезвый, способный человек в том, что в ту же единицу времени он добывает втрое больше, чем его сосед, не обладающей производительными качествами? Виновен слабый в своей слабости, но чем виновен сильный - в силе? С тех пор как свет стоит, гражданственность покоится на свободном соревновании граждан. Каждому предоставлено под одинаковой защитой закона обменивать свои способности, силы и знания на общем рынке, причем богатство есть обычная награда тех, кто более нужен обществу. Таков закон цивилизованного быта. Всякое отклонение от этого закона есть уже выход из свободы.
Можно нападать на скрытые формы рабства, мешающие свободной конкуренции, но отвергать имущественное неравенство значит отвергать свободу. Знаменитая формула "свобода, равенство, братство" есть тройное противоречие: именно из свободы вытекает неравенство, в свою очередь отрицающее братство. Только свобода дает возможность естественному неравенству людей, физическому и умственному, распределиться в богатство и в бедность. Выдвигая замкнутую аристократию, старый деспотизм ставил подавляющее большинство нации в условия равенства и братства, но это стоило ей свободы. Наоборот, новый порядок вещей, восстановляя свободу, тем самым восстановляет неравенство и делает невозможным братство. Вот почему социализм так близок к деспотизму: ограничивая свободу, он исключает естественную конкуренцию и устанавливает искусственное равенство. Борясь с правительством, наши социальные мечтатели недалеко ушли от древних замыслов власти. Идеал их - тирания во имя общего блага, но этот идеал уже давно испробован. С незапамятных времен, насколько народ был предоставлен самому себе, он предпочитал свободу, свободное состязание труда, то есть именно то неравенство в распределении благ, что слагается естественно, как неравенство леса и гор. Как в самой природе, в обществе неравенство регулируется крушением крайностей. Чрезмерное богатство оказывается столь же хрупким, как чрезмерная бедность. Капитализм, подобно нищете, кончает тем, что теряет способность отстаивать себя и либо вырождается в ближайших поколениях, либо рушится под давлением снизу. Такова была судьба расхищаемого народом земельного капитала знати. Такова судьба промышленности, не сумевшей приспособиться к культурному подъему пролетариата. Как тяготение удерживает океан на одном уровне, так в свободном обществе действует сила, поддерживающая ординар.
Раздраженной зависти низших классов власть должна объяснить, что в свободном обществе каждому доступно все, но не иначе, как путем честного соперничества. Для народов молодых, полных сил, это соперничество приятно. Оно обращает жизнь в интересную поэму, вроде нескончаемого спорта. Оно упражняет народную молодежь, укрепляет расу. Только одряхлевшие племена начинают тяготиться свободой; как скачки становятся неинтересными для отставших лошадей, свободная конкуренция надоедает там, где процент неудачников слишком велик. Уставшая раса заводит речь: "Зачем призы? Не лучше ли все призы поделить поровну - между первыми и последними?" Неспособные выдержать состязание выставляют неудачничество свое как право на дележ. Вот секрет равенства: оно - скрытая форма рабства.
Демагоги обманывают народ, говоря, будто богатые меньше платят, чем бедные. Богатые всегда и всюду платят больше, хотя непропорционально своему достатку. Но почему же пропорциональность была бы справедливее? Налог есть "право входа" в государство, как билет, купленный в театральной кассе. Налог есть цена за пользование услугами власти. Но кто же доказал, что богач пользуется большими услугами государства, чем бедняк? Скорее наоборот. Что касается армии, суда, администрации, полиции, то богатые люди нуждаются в них меньше, чем бедняки. При внешнем или внутреннем разгроме богатые могут бежать за границу, беднякам же некуда деваться. Без армии и полиции народ пропал. Преступность богатых классов меньше и меньше требует расходов от государства, чем преступность бедных. Поэтому справедливо было бы, чтобы бедные оплачивали большими налогами государство, так как оно работает преимущественно для них. Между тем бедные платят гораздо меньше. Крайние же пролетарии налогов почти не платят, ибо что с голого возьмешь? Между тем именно они причиняют казне весьма значительные расходы.
Крича о том, что они отдают "последнюю копейку" государству, на самом деле неимущие классы становятся пансионерами общества, хотя бы под названием нищих и арестантов. Пансион, конечно, скудный, но ведь и права на него довольно шатки. Когда говорят, что богачи нуждаются в особенных услугах государства, забывают, что все особые услуги оплачиваются особо, весьма тяжелым гербовым, акцизным, таможенным и т.п. налогами. Бесспорно, следует желать, чтобы часть налогового бремени была переложена с плеч бедняков на плечи богатых, - но вовсе не потому, что это было бы справедливо (наоборот), а потому, что беднякам не под силу нести эту ношу. Но если бедным придется нести меньше обязанностей, то они не должны удивляться, если им предоставлено будет и меньше прав. Подоходное обложение непременно повлечет за собою и подоходное распределение политической власти. Оплатившие кресла в театре жизни имеют право на кресла, оплатившие галерею - право на галерею. Истинное безумие выдвигать права, не основанные на обязанностях. Известная норма прав должна быть, конечно, общим достоянием, но не следует смешивать в одно, как у нас делают "товарищи", естественные права человека с политическими и обобщать все их под одно "захватное право". Мало принадлежать к народу, чтобы обладать и властью народной. Дети тоже принадлежат народу. Если тот или иной общественный класс выпадает из производительного труда нации и становится в положение детей, он должен терять и некоторые политические права.
В Государственной Думе много говорят о праздных классах наверху. Эти праздные классы донашивают законные права своих предков, но, конечно, роль их должна измениться. Богатство само по себе, независимо от реального труда, не должно быть основанием прав. Но, к сожалению, праздные люди у нас далеко не одни богатые. Если бы праздные были бы только наверху, Россия была бы счастливейшею из стран. На низах народных залегло более обширное сословие, не менее праздное, чем аристократы. Это армия людей, отбившихся от труда до потери способности к нему. "Голь перекатная" на Руси всегда водилась. Теперешнее расстройство быта умножило этот класс до чрезвычайности. Пьяные бродяги, босяки, имеющие своего Гомера в лице г. Горького, - "бывшие люди" наводняют не только подвалы городов, не только заселяют слободы и посады, но бродят по всему лицу земли, составляя ужас деревень и усадеб. Характерно, что вместе с ленью, праздностью, наклонностью к кутежу и разврату, - эта нищая аристократия предъявляет почти ту же политическую требовательность, что их антиподы. Они, видите ли, соль земли, они - хозяева власти. Государство должно, по их теории, быть республикой пролетариата. Но на чем же основана претензия на такое господство? Аристократы наверху могут сослаться на кое-какие заслуги предков, на культ благородства, передаваемый в иных семьях из рода в род. Влияние аристократии связано с высшими историческими заветами, с ходом цивилизации, которую они осуществляют в своем лице. Движение человеческой мысли, наук и искусства тесно сплетено с судьбой верхнего класса, и даже теперь - если не терять беспристрастия - все же этот класс несет важную службу стране. На чем же может опереть свои притязания другая, нижняя аристократия, - та, что собирается "трахнуть мир", по выражению героев Горького? Лень, неудачничество, пьянство, злоба - не Бог весть какие заслуги. Что касается труда бедняков, то действительно трудовые классы наименее требовательны. Они не знают богатства, но не знают и нищеты. Домовитые крестьяне не кокетничают бедностью и далеко не презирают богатства. Как ни расстроена Россия, все же и у нас честный труд, упорный и серьезный, спасает от нищеты, если он поддержан трезвостью и бережливостью. Несомненно, засилье богатых угнетает бедность, и государство обязано ввести свои коррективы. Но главная беда наша не в засилье богатства, а в вырождении труда народного, в потере веры в труд, в фантастических химерах, объясняемых одичанием, упадком народа. Не в грабеже столь слабого у нас богатства, а в восстановлении труда - единственный возможный выход.
1907
НРАВСТВЕННЫЙ ЦЕНЗ
Подходит время выборов в парламент... Просто глазам не верится. Неужели мы в самом деле дожили до этого счастья? Неужели то заветное, желанное, о чем безнадежно мечтали, томясь в отчаянии, столько поколений, уже приблизилось и вот-вот настанет? Если бы Россия не состарилась в ожидании, она переживала бы теперь то радостное, приподнимающее как бы невидимые крылья, жуткое состояние, что переживает молодежь накануне выпуска, накануне первого бала, накануне первых эполет, - чувство сладкого вступления в какую-то волшебную жизнь, независимую и свободную. Россия слишком исстрадалась по молодому счастью, и когда оно пришло, она встречает его тяжелым вздохом. В эти великопостные дни Россия политически точно говеет. Она приступает действительно к "животворящим и страшным" тайнам своей истории. Россия не пережила одновременно с Европой очистительных процессов Гуманизма, Возрождения, Реформации, политической философии Запада, существо которых - исповедь и порыв к высокому. Россия со времен Петра не каялась серьезно в окаянных своих грехах. Как многие опустившиеся русские люди, махнувшие на себя рукой, Россия не смела даже подумать, чтобы государственно очиститься, принять частичку совсем новой и святой природы. Погрязая в исторических пороках, мы дошли до гибели - и вот из глубины падения обращаем наконец свое сердце к забытому Божеству. Отрекаемся от смрадного прошлого! Осуждаем его искренно и бесповоротно! Действительно хотим святого, чистого, безупречного порядка, осуществления свободы, правды и милости, без которых жить нельзя!
Чем ближе выборы, тем ярче загораются страсти, совершенно неизбежные в столь живом и жизненном деле. Неужели быть бесстрастными - теперь, когда разбужен спящий океан народный? Быть бесстрастными, когда обрушившийся ураган с Востока не сегодня-завтра опять заревет войною? Нет, что именно необходимо теперь - это большая и благородная страсть. Только возвращение к древнему героизму спасает слишком опозоренные народы. Разве мы разбиты не порывом страсти пробудившегося от спячки восточного соседа? Разве мы гибнем не от скверного равнодушия ко всему на свете, не от вырождения народной воли? Пусть же загораются высокие страсти - и чем жарче, тем это будет спасительнее для нас. Дурные инстинкты у нас искони неугасимы - очередь за героическими, и пусть они наконец согреют и осветят закоченевшую Россию.
Перед выборами хочется напомнить главное, что необходимо. Выбирайте честных людей. Не говорите, что "это предполагается само собою". Все хорошее предполагается, а в последний момент ничего не оказывается налицо. Есть всякого рода цензы для выборов - состояние, образованность, политический опыт, ораторский талант, происхождение, титул. Можно от всего сердца посоветовать - ищите честных людей, "остальное все приложится". Что такое состояние? Сегодня вы нищий, завтра богач. Что такое образованность, которая приобретается еще легче? Посол народный в Думе или Совете, конечно, должен быть вооружен знанием, но по каждому вопросу совершенно достаточно прочесть два-три трактата, чтобы сознательно судить о предмете. Что такое, наконец, политический опыт, которого у нас почти нет, и ораторские таланты, которые всегда явятся? Все это лишь оружие, более или менее ценное, но не сила, им владеющая. Истинною силою всякой - и особенно парламентской работы является нравственный характер. Вот основной ценз, решающий судьбу страны. Нужны честные люди, иначе все рушится. Как в древние времена, так и теперь нужны праведники, чтобы спасти общество, нужно хоть немного их, но чтобы они были видимы Богу, грозящему огнем серным. Разве Порт-Артур, Мукден, Цусима не были для нас библейской катастрофой? Разве на армию нашу - лучшую кровь народа - пали менее огненные тучи, чем на хананейские города?
Вспомните огромное государственное дело - именно эту войну с Японией. Нельзя сказать, чтобы у нас недоставало ценза для его решения. Мы имели достаточные средства для войны. Мы истратили их ровно вдвое больше, чем Япония: два миллиарда против одного. И образованностью, в общем, мы не уступаем Японии, у нас шесть или семь одних военных академий. И военного опыта, кажется, было достаточно, а военного красноречия - хоть отбавляй. При всех этих цензах, однако, мы были жалко выгнаны из захваченного края и не одержали хоть бы на смех ни одной победы. Чего же недоставало? Что столкнуло нас в пучину грязи, где мы до сих пор барахтаемся?
Недоставало честности. Только честности, уверяю вас, - одной честности. Недоставало нравственного ценза. Недоставало мужества выполнить долг свой до войны и во время войны. После севастопольского погрома тогда еще молодой великий князь Константин Николаевич издал знаменитый приказ об официальной лжи. Тогда, 50 лет назад, высшее правительство было оболгано кругом и обмануто всеми, кто был поставлен говорить правду. Самые важные исторические донесения, от которых зависела судьба царства, были извращением действительности. Бесчисленные рапорты, донесения, отчеты, справки, доклады лгали, лгали, лгали. В результате империя, воображавшая себя сильной, чтобы отразить Европу, не была в силах сбросить в море даже стотысячной армии. Та же глубоко бесчестная ложь привела к японской войне. Правительство было обмануто своими ближайшими агентами и точно в забытьи само шло на обман. Один за другим являлись предприимчивые господа, которые брались развить русскую промышленность и торговлю на Востоке, брались построить неприступную крепость, брались утвердить наше могущество на Тихом океане и т.д., - и вместо этого - клали себе деньги в карман и лгали. "Готовы ли мы к войне?" - спрашивала испуганная страна, замечая тучу, ползущую с Востока. "Готовы!" - отвечало восточное начальство. "Готовы!" подтверждало западное. "Готовы!" - удостоверяло центральное. Военный министр, посланный в Порт-Артур проверить, точно ли крепость готова, - на площади города пил шампанское в честь "гения" тех мест - адмирала Алексеева, создавшего несокрушимый оплот России. А когда японцы атаковали Порт-Артур, оказалось, что этот оплот можно было взять голыми руками: многие, числившиеся на бумаге, форты, грозные и неприступные, оказались лишь местами, отведенными под форты, и, кроме вешек, там ничего не стояло. Как в Севастополе, и тут пришлось строить крепость под ядрами неприятеля. Высшее начальство спрашивало: есть у нас флот? Отвечали: конечно, есть. На бумаге наш флот превосходил японский. Есть доки, мины, ядра, пушки и т.д.? О, да! Конечно!.. Но когда подошел последний страшный час, вместо "есть" оказалось "нет". Не нашлось ни горных орудий для горной войны, и они оказались даже незаказанными (за что ответственный генерал получил повышение - в Государственный Совет); не нашлось ни снарядов в достаточном количестве, ни патронов, ни бездымного пороха, ни военных приборов, ни воздушных шаров, ни военных карт, ни лошадей, ни фуража, ни медицинских припасов, ни сапог для армии. Строили стратегическую железную дорогу - не оказалось и дороги, именно той второй колеи, которая отвечала бы военным целям. Более жалкой, более глупой роли никогда еще не играла великая страна, обворованная и оболганная начисто и подведенная совсем неожиданно под обух.
Накануне выборов нужно все это припомнить и оценить. Ведь все эти живые и здравствующие господа, кому мы обязаны погромом, они ведь тоже были представители России, и многократно избранные, отличенные, возвеличенные, обремененные всевозможными цензами, кроме одного. Они тоже были депутатами от России, выборными только по упрощенной системе - по назначению. И если они со всеми своими цензами (кроме одного) провалили Россию, - не является ли страх за будущих представителей? А что, как и они провалят? Опозоренные пред целым светом, несчастные граждане России, мы должны распорядиться со своим доверием на этот раз с большею разборчивостью. Дело идет о спасении страны. Давайте подавать голоса только за честных людей, - довольно всех иных прочих! Состояние - ровно ни при чем для посла народного, как и происхождение, титул, вероисповедание, даже диплом. Важен ум и талант, но еще важнее употребление, какое из них сделают, а это вопрос совести. Совестливый человек - будучи удостоен избрания всенародного - не поленится изучить, что нужно, а бессовестный поленится, - вот разница. Человек честный там, на высоте, не поддастся соблазну тщеславия, не продаст своего голоса влиятельному вождю, не увлечется софизмами, а человек нетвердой совести все это сделает. Превосходно, конечно, если честный деятель в то же время ученый и талантливый оратор. Но нужно помнить, что ораторы предлагают те или другие решения, а выбор между ними делают более скромные, часто безмолвные депутаты, кладя свой шар направо или налево. Все таинство законодательной жизни - в этот последний момент, но именно в этот-то момент категорическим императивом является совесть. У кого она есть, тот обыкновенно не делает ошибки.
Необычайно важно, чтобы первый парламент наш был во власти совести. Прежде всего от послов народных нужна верность отечеству. Надо, чтобы законодатели наши не сдавались, подобно генералам, и не отступали. Надо, чтобы государственные люди России научились наконец исполнять свой долг. Надо, чтобы вывелась наконец бесстыдная ложь, продажность, бездействие, предательство и хищение. Гибель нашего народа, как и всякого, единственно от упадка нравов. То, что называется честностью народной, есть крайняя твердыня нации и единственный источник сил. Отшедший порядок вещей размотал не только физическое богатство России, он растратил и нравственное ее богатство. Он развратил страну, растлил ее, осквернил и заразил всеми моральными заразами, какие возможны. Нужно спешить с ними бороться. Пусть выступят вперед честные люди, пусть объявятся праведники народные, люди совести и чести, - и, может быть, казни гнева Божия отойдут от нас...
1906
КОРАБЛЬ НА МЕЛИ
После бриллиантов самая редкая вещь на свете - это способность оценить их. Передаю не совсем точно эту верную мысль Лабрюйэра. Он говорит вообще о чувстве выбора, о чувстве вкуса. Какое, в самом деле, это редкостное качество! В нем одном почти весь секрет гениальности. Достаточно, например, государственному человеку обнаружить это свойство, и великое имя ему в истории обеспечено. Подберите себе действительно талантливых помощников, и они дадут вашему имени совокупный блеск свой, как некоторые группы отдаленных звезд дают впечатление одной яркой звезды. Что касается талантливых людей, то, право же, их гораздо больше на свете, чем бездарных знаменитостей. Таланты затерты в толпе, заслонены. Помните опыт с Санчо Пансой? Этого вульгарного труса, простого мужика из Ламанчи, герцог ради шутки сделал на малое время губернатором одного острова. Хотели посмеяться над шутом, которого весь темный ум состоял из народной мудрости, из пословиц и прибауток, которыми он замучивал благородного Дон-Кихота. Хотели похохотать - и что же? Пришлось подивиться очень разумным распоряжениям мужика-губернатора. Разумность их состояла просто в здравом смысле, в естественной простоте требований. Так как простонародье вечно копается в естестве природы, в ее невыдуманных законах, то даже темные люди приобретают подчас изумительную трезвость суждений. Наоборот, среди раззолоченных царедворцев, где церемонии заменяют ум, а этикет нравственность, даже незаурядные умы связаны до паралича: у них нет личного понимания вещей, так как для них обязательно общепринятое. Но общепринятое всегда потому и ложно, что оно обще, не индивидуально, не пригнано к данному случаю. Природа - большой барин; капризы ее неисчислимы; решительно необходимо отвечать на каждый из них отдельно, если хотите обратить их в пользу себе, а не во вред. Здесь именно гений прикасается к природе. Великие люди понимают вещи индивидуально, они замечают малейшие оттенки в неисчерпаемом разнообразии природы. Вникая в тонкие отличия, они всегда изобретают, открывают новое, до того неведомое. Ограниченные люди, наоборот, замечают лишь общие контуры, смотрят как сквозь туман. Оттого суждение их шаблонно, трафаретно и всегда одно и то же. Ясно, к кому более благоволит природа. Близорукий потому не пользуется ее благами, что не видит их. Зрячий их видит и пользуется. В этом вся разница.
О, какая жалость, что великие люди наши не только в огромном большинстве погибают в подонках народных, будучи затерты нищетой, невежеством, рабством, а даже, и выбившись кверху, остаются часто плохо использованными своей страною. Позвольте вернуться к Менделееву. Тяжелая потеря его в самом деле удар всей России. Все знают, что Менделеев был великий ученый, но это неправда: он был не только великий ученый, но и великий гражданин своей земли. К глубокому сожалению, он с этой стороны был не понят, не оценен. Хуже того - он был не замечен при жизни как гражданин и потому, может быть, и не был понят. Ибо что же тут трудного понять замечательного человека? Насколько трудно бывает иногда разгадать тупого резонера, настолько ясен гений, любимец богов. Менделеев во всем был чрезвычайно ясен, но просто не заметили его. Среди мошек и букашек бюрократической кунсткамеры у нас слона-то и не заметили. А Менделеев попади он в среду государственных деятелей - поистине был бы слоном между ними.
Кроме последней книги "К познанию России" прочтите или хотя бы раскройте в любом месте "Заветные мысли" Менделеева, или его брошюру "О народном просвещении России", или его "Проект училища наставников", или "Толковый тариф", или "Основы фабрично-заводской промышленности". Какая оригинальность и государственная глубина мысли! Поневоле вспоминаешь зачинателя нашего просвещения Ломоносова, его всеобъемлющий и тоже государственный ум, оттертый до шуваловской передней. Но Ломоносов был из нищей семьи и жил в довольно темную пору, и сам был во многом слабый человек. Менделеев же вышел из культурно-русского строя и овладел неизмеримо богатым опытом цивилизации. И в Европе, и в Америке он считался большим человеком и был бы гордостью любой страны. Спрашивается, как было не заметить эту огромную фигуру, как не приспособить для большой государственной работы?