- Ну, не знаю, во что оно там входит, но я отлично себя чувствую... Ха, ха, ха! - Исправник похлопал себя по карману.
- Надо полагать, полусотенный билетик заработали, Сергей Сергеич? умильно спросил Исай Исаич.
- В деревне, голубчик Филипп Филиппыч, поневоле станешь играть, - как бы извиняясь за себя и за компанию, сказал Косьма Васильич, - конечно, я беру в рассуждение наши идеальные порядки. Позвольте узнать, как тут будешь служить прогрессу вот с этакими, так сказать, башибузуками? - Он шутливо ткнул в исправничий живот.
Исправник так и покатился.
- Ха, ха, ха!.. Именно - башибузуки: именно - ловко сказал! Я, батенька, сижу на днях в клубе, - пулька долго не собирается, - дай, думаю, посмотрю "Голос".
У нас в полицейском управлении "Московские" получаются... Ну, батенька, я тебе скажу - пальчики расцеловал!
Ах, разбойник, как он ловко подъехал под нашего брата.
То есть с грязью смешал! Именно с грязью... Ха, ха, ха!
- Как же вы... так критически относитесь к полицейскому институту, а сами носите эти эмблемы? - и молодой человек кивнул на золотые жгуты исправника. Но слова молодого человека уж были совершенно непереносны для толстяка: он затрясся, закашлялся, замахал рукою на молодого человека. Все поневоле расхохотались, и даже сам молодой человек не мог сдержать самодовольной и снисходительной улыбки.
Отдохнув от смеха, Сергей Сергеич хлебнул из стакана и, наивно-хитрою улыбкой давая понять, что собирается уязвить молодого человека, сказал:
- А что, Филипп Филиппыч, какие вы имеете доходы от вашего собственного труда?.. Никаких? Чем же, осмелюсь полюбопытствовать, живете? Папенькиным?.. А тем не менее презираете помещичий институт! Аи, аи, аи, как же это так?.. Нехорошо, нехорошо-с! - и вдруг покинул притворно-серьезный тон и с громким хохотом воскликнул: - Что, ловко, батенька, подъехал под вас? Уланом был-с, понимаю разведочную службу! Ха, ха, ха!..
Молодой человек побагровел до самых волос.
- Это, кажется, сюда не относится, Сергей Сергеич, - сказал он оскорбленным тоном, - это личности. И я удивляюсь, как вы позволяете себе...
Исправник сконфуженно развел руками:
- Ну, вот... ну, вот... и - личности, и пошел! Эдак, батенька, слова с вами сказать невозможно. Господа! Рассудите, пожалуйста, чем я мог оскорбить Филиппа Филиппыча?
Косьма Васильич торопливо вмешался в разговор.
- Ты всякого можешь оскорбить, Сергей Сергеич, - шутливо сказал он, такие уж у тебя прерогативы.
- Хе, хе, хе... руки за лопатки и марш без излишнего разговору, вымолвил Исай Исаич с тою же целью переменить предмет беседы.
- Именно - за лопатки, именно - без лишнего разговору, - повторил исправник, по привычке соглашаясь с тем, что казалось говорившему метким и остроумным, и с виноватым видом обратился к молодому человеку: - Нельзя-с, Филипп Филиппыч; живи не так, как хочется, а как судьба велит. А затем, смею доложить, всякое место можно облагородить. - Он с достоинством тряхнул своими жгутами. - Прежде взятки брали, а я уклоняюсь от этой мерзости; прежде дрались, а я же вот третий год исправником и, благодарю моего бога, ни разу рук не пачкал.
Я, батенька, понимаю молодежь... во многом сочувствую, да! Был и сам молод, и всякие там идеи... с благодарностью вспоминаю, батенька! Но вот третий год исправником и горжусь, что облагородил. Это, осмелюсь вам доложить, прогресс!
- Прогресс-то прогресс, - посмеиваясь и толкая под столом молодого человека, сказал Косьма Василович, - но ежели я, так сказать, распущу прокламацию насчет эдак социального переворота, ты ведь, пожалуй, не усумнишься в кутузку меня ввергнуть, а?
- Ну, уж нельзя, батенька, - служба! И рад бы, да не могу! Тут, брат, инструкция, циркуляры, строгости...
Тут именно ничего не поделаешь. Уж это извини. Скручу, ввергну, не посмотрю, что приятель. Я, батенька, присягу принимал. - Вдруг Сергею Сергеичу представилось что-то смешное, он опять развеселился и захохотал: - Знаете Мастакова? Ведь дурак? Уважаю наших помещиков, но про него всегда скажу, что дурак. Смотрю, что это мой помощник на себя не похож?.. Эдакую таинственность напустил, шепчется с приставом второго стана, в уезд зачем-то отпросился - пропадал три дня. Что, говорю, батенька, волнуетесь? Ну, наконец признался. Мастаков, изволите ли видеть, с мужиками там не ладит, вообще дурак, недоволен эмансипацией. Ну, и какие-то там глупости... При народе... дерзкие слова... одним словом, вздор! Он, говорит, нигилист, непременно надо, говорит, у него выемку сделать.
Это у нас-то, в эдаком-то медвежьем углу нигилистов разыскал... ха, ха, ха! Ну, говорю, батенька, извините меня, но подите проспитесь - и, признаюсь, рассердился: если, говорю, вам угодно карьеру себе сделать, то это еще не причина ретрограда и дурака в государственного преступника превращать!
Все смеялись, один только молодой человек с прыщами . хранил на своем лице загадочное и пренебрежительное выражение. Анна Евдокимовна подумала, что ему скучно, и с своею притворно-любезной улыбкой спросила:
- Когда же вы предполагаете поступить, Филипп Филиппыч?
- Зоологию теперь прохожу. Кажется, в августе начну держать экзамены.
- Третий год уж слышу: кажется, в августе начну держать экзамены, прошептал исправник Косьме Васильичу и прыснул, закрываясь салфеткой. Молодой человек побагровел. - Извините, Анна Евдокимовна, - сказал исправник, давясь от усилия сдержать смех, - поперхнулся сухарем.
- Ничего, Сергей Сергеич, запейте чаем, пройдет, - тонко и уж непритворно улыбаясь, ответила Анна Евдокимовна и еще с более преувеличенною внимательностью спросила: - Но с какими же пособиями... зоологию?
Молодой человек пожал плечами.
- Что ж поделаешь!.. Говорил папа выписать некоторые препараты, - не хочет. Приходится патриархальным способом - лягушек режу.
- Да? Но какие надо способности?
Молодой человек сделал вид, что это ему ничего не стоит.
- А я слышал: у лягушки, наподобие как у человека, невры есть, вмешался Исай Исаич, - тронешь ее, она и пошевелит неврой, тронешь - и шевельнет.
Все засмеялись.
- Ты слышал звон, да не знаешь, где он, - покровительственно сказал Косьма Васильич. - По лягушкам изучают, так сказать, рефлексы: профессор Сеченов обдумал.
- А шут их... - сказал Исай, отмахиваясь рукою. - Вот хочу Алешку своего за границу отправить. Пущай у немцев ума набирается.
- А что ж гимназия? - спросила Анна Евдокимовна.
- Ну уж нет, сударыня, - вдруг рассердившись, скаЗал Исай Исаич, - я Алешку коверкать не намерен. Прошел четыре класса, - шабаш, будя! Помилуйте, скажите:
я - коммерческое лицо, фирма, поставляю сало в Лондон и вдруг должбн с комиссионерами вожжаться!.. Почему с комиссионерами? Потому родной сын на латынь да на греческий, а что нужно по торговому делу - ни в зуб. Нет, пущай к немцам едет.
Все с живейшим согласием побранили классицизм и поскорбели о том, что все-таки придется отдавать сыновей в классические гимназии. Особенно кипятился исправник.
- Некуда-с! - кричал он. - Единственная карьера, единственный путь для молодого человека!
- Хорошо вам с таким состоянием, Исай Исаич, - завистливо сказала Анна Евдокимовна.
- И, сударыня, какое же наше состояние! У вас, по крайности, вечность, неотъемлемое, в роды и роды, а мы нынче здесь, а завтра - где будет угодно его графскому сиятельству.
- Ха, ха, ха! Каков? Сиротой прикидывается!..
А сколько у тебя, у сироты, земли графской в аренде? - воскликнул исправник, подмигивая слушателям.
- Хе, хе, хе!.. Да, признаться, побольше трех десятков тыщ.
- Не угодно ли!.. А бычков много ли отгуливаешь?
- Пять-шесть тыщ переводим в год.