опричники!
Опять расхохотался исправник, и засмеялись все остальные. И громче стали возглашать: "Стучу!.. Пас!.. Пожалуйте за взяточку!.. Ваш ремиз!"
- Анна, ты почему варенье замыкаешь? - неожиданно спросил Косьма Васильич.
Анна Евдокимовна притворно засмеялась.
- Ах, Кося!.. Ах, какой ты шутник!.. Что это тебе представилось? Я думаю, купить мне или не купить, а ты вдруг про варенье.
- Да, а я вдруг про варенье.
- Экая придира! - сказал Исай Исаич. - Ведь это он, сударыня, в отместку вам за давешние подряды... хе, хе, хе!
Анна Евдокимовна с немым упреком взметнула глазами на Исая Исаича. Но случилось так, что Рукодеев пренебрег неосторожным намеком.
- Что ж ты кичишься? Подряды!.. - сказал он. - Одинаковые с тобой живорезы, я поХагаю.
- Хе, хе, хе, так уж и живорезы.
- А ты что ж думал, ты во святых? Николай Мартиныч, вот рекомендую святой... по миру братьев пустил, за быков фальшивою монетой расплачивался, два раза чуму разводил по губернии... Зх, ты... телелюй!
- Кося!, - жалобно протянула Анна Евдокимовна.
- Пущай, - равнодушно сказал Исай Исаич и побил козырною семеркой исправникова туза, - мы его, сударыня, не со вчерашнего дня знаем. Пущай его!
- Как вы думаете, Косьма Васильич, купить или нет? - спросил Николай, показывая Рукодееву карты и стараясь этим отвлечь его внимание. Уловка до некоторой степени удалась.
- Покупай, покупай! - сказал Косьма Васильич. - Карта идет?.. Покупай!.. Жарь их... Вон студента-то, зоолога-то... пускай его ремизится, ему ничего: папенька здорово повысосал мужичков в дореформенное время! Каптюжников опять хотел было оскорбиться, но раздумал:
ему начинало везти. Николай купил и заремизился, и еще купил, все продолжая советоваться с своим компаньоном, и еще заремизился. Вдруг Косьма Васильич встал и нетвердым языком сказал ему: - Брось!.. Прячь деньги...
Ну их к черту!.. Выиграл - и довольно. С паршивой собаки хоть шерсти клок. Пойдем лучше побеседуем... Анна, пришли водку в кабинет!.. Пойдем, брат... ведь это пиявки!.. Народное, так сказать, благо высасывают... Черт с ними!
Каптюжников хотел было "протестовать", у него уже вертелось язвительное замечание на языке: "Однако это оригинально: выиграть и уйти", но исправник так моргнул ему, что он не сказал ни слова. Николаю ужасно не хотелось оставлять игру, но он безропотно последовал за Косьмой Васильичем и был за то вознагражден признательным взглядом Анны Евдокимовны.
В кабинете пришлось просидеть по крайней мере до двух часов ночи. Косьма Васильич беспрерывно пил маленькими глоточками водку, декламировал со слезами на глазах Некрасова, кричал, ударяя себя в грудь, что он, "когда придет время", всем пожертвует, громил Исая Исаича, Сергея Сергеича, Филиппа Филиппыча и особенно Анну Евдокимовну.
- Это, брат, варррвар, а не женщина!.. С удовольствием рубашку снимет из семейственных соображений... Не женись!.. Ни за какие прельщения, так сказать, не женись... Вот ты теперь порядочный человек... я тебя люблю!
Но женишься на эдакой и... пропадешь!.. Для всего пропадешь... для прогресса... для развития... Эх, брат! Давно сказано: "жизнь есть мученье, семейство - тиран, отечество - колыбель бедствий"... Был такой философ... Ярченко... в Воронеже... в тысячу восемьсот тридцать... Ну, черт его знает в каком году!.. - Косьма Васильич решительно впал в лирическое настроение. - Я пьян?.. Верррно! - говорил он пресекающимся голосом. - Мало того, я и скот...
огромнейшая скотина.-. Ужели, думаешь, не понимаю моей мерзости?.. Но искрра... есть, брат! Ты слышал про моих родителей?.. Вот то-то, что не слыхал!.. Были Хрептюковы, мучники, - звери, кровосмесители и душегубы. Под видом благочестия, понимаешь?.. Перепились, ополоумели, издохли. Осталась девица, яблочко от яблони... моя всепьянейшая и прелюбодейнейшая маман. Ваську-приказчика выволокла из убожества, сочетала с собой законным браком...
Открыли фирму: ве и пе Рукодеевы. Да, брат, фирму!.. - Косьма Васильич язвительно усмехнулся. - Маман была таких понятий: натрескается наливки, благоверного на замок, цимбалы, трепак, приказчики, кучер в три обхвата...
Оргия! Падение Рима!.. Чувствуешь?.. В грязи, в грязи валялась в пьяном образе, а?.. А я рос подле нее, впитывался, так сказать!.. Прискорбно, брат. Папа в своем роде антик: "Кузька, всячески мужиков обмеривай!.. Кузька, не зевай!.. Кузька, дери шкуру!.. Лупи!.. Грабь!.." Принципы, брат, пе-да-го-ги-че-ские, а?.. И я рос, впитывался, обмеривал, драл. Мать пьяна, "тятенька" над двугривенным дрожит, приказчики подговаривают в конторку залезать, спаивают... С десяти лет по скверным домам шатался, можешь ты это понимать?.. Нет! Ты, брат, не ком-пе-тен-тен..- не можешь понимать. Душа была, горела... Были эдакие помыслы... Ау, брат! В темном царстве нет им ходу... Рубль...
Смрад... Благолепные разговоры... Колокол на помин души... У городничего дозвольте ручку поцеловать... В парадных комнатах чистота... А душа-то изнывает, изныва-а-ает!
Разберем по совести. Ну, ладно... вот я сижу - сам видишь, каков; вот книжки отобрал для тебя... Ха-а-арошие, братец, книжки!.. А там живорезы, опричники, прохвосты, варвар этот семейственный, - в карты дуются, азартную игру... Как нравится тебе этот сюжет?.. Нно... не обращай внимания! У Косьмы Рукодеева искра есть... Зажжена... горит... Не-э-эт, не потушите, мррракобесы!.. Будешь в городе, побывай у Ильи Финогеныча. Ты знаешь, какой это человек? Путям указчик, вот какой человек.
Что я был? Двадцатилетний балбес, посуду в трактирах колотил, на арфянках катался, - приспешники запрягали в сани, и арфянки возили меня, подлеца, по городу... Приятный сюжет?.. Узнал Илью - оттаял, образ человеческий принял, так сказать... "Читай, такой-сякой! Долби! Вот как пишут. Вот о чем думают в нонешнем веке!.. Уткнись носом-то в книгу, очухайся... Прошло время в помоях валяться... заря, заря, болван эдакий, занимается!" И спас!..
Маман - за волосья, благолепный "тятенька" - смертным боем, книжки жгли, Илье Финогенычу ворота дегтем мазали... Что вызволяло? Отчего Кузька Рукодеев пропойцей не сделался, не полез в петлю?. Огонь!.. Жар!.. Душа проснулась!.. Черт с вами, думаешь, тираньте... а все-таки вон как из столиц-то гудит!.. Весной пахнет!.. Оттепелью!.. Да, брат, время было. Трупы смердящие шевелиться зачинали... Лазарь воскресал!.. Убежишь, бывало, из кошар-то родительских, - что есть дореформенный купеческий дом, как не кошары? - а у Ильи Финогеныча журнал с почты получался, "Искра" выходила... Прочитает, разжует, изругает на все корки... в морду-то ткнет книгой, ошарашит по башке-то, - у, заиграет сердце!.. Ах, жизнь... Что смотришь?.. Плачу, брат... Не выпьешь... полрюмочки... И какой же подлый оборот впоследствии времени!.. Родители - в Елисейские поля, сто тысяч наследства, Анна эта подвернулась - институточка, декольтировочка, то да се... видишь, "кавалером" сделали, а?.. Все пошло к черту! Грабить не грабил, - цивилизация, молодой чеаэк!.. Обвешивать - ни-ни, обману нет в родительском-то смысле... Kaк можно!.. А вот эдак мужичок работает на нас, а мы - в карточки!.. Мужичок ниву нашу потом обливает, а мы - наливочку, икорку, балычок, выигрышный билетик в деньВолодькина ангела... Хе, хе, хе!.. Та же народная кровь, да вежливо... вежливо попиваем кровушку-то... Ножкой мерсикаем.. Выпей рюмочку! Руси, брат, веселие пити...
Наконец к двум часам Косьма Васильич захрапел, положивши голову на стол. Николай на цыпочках вышел из кабинета и возвратился к играющим.
- Что, угомонился? - спросил исправник.
- Уснули-с.
- Ах, это такой ужасный характер! - воскликнула Анна Евдокимовна.
- Удивительная штука, судари вы мои, что хмель делает! - сказал Исай Исаич. - Я про себя откроюсь: ведь, кажется, степенный человек, а ведь что ж, единожды в Москве расшиб зеркало в эвдаком доме... Двести целковых счистили! - и добавил: - Когда он нахватался, уму непостижимо.
- С этою прислугой истинное наказание, - проговорила Анна Евдокимовна, и ее лицо так и передернулось от злости.
Николая опять усадили...
Он выехал только утром. Несмотря на бессонную ночь, лицо его дышало свежестью и счастьем. В кармане у него лежали огромные и еще небывалые в его распоряжении деньги - двадцать три рубля с мелочью. Рубль он пожертвовал из них Федотке. От этого рубля, а также и вообще от поездки Федотка был тоже в приятном настроении. Он"
ехали не спеша, легонькою рысцою и весело обменивались впечатлениями.
- Тебя хорошо там кормили? - спрашивал Николай, вперед уверенный, что хорошо.
- Ничего. Спервоначала-то я в застольной пообедал.
Ну, застольную ихнюю хвалить не полагается, дюже жидковато. А эдак к вечеру сам барин пришел... такой разбитной, куфарку к стене прижал, должно быть выпимши. Туда-сюда, враз велел мне водки, жареную утку и супец.
Должно быть, от вас. Ну, я, признаться, здорово насадился.
- Вот добряк-то, Федотик!
- Уж чего! Ешь, говорит, до отвала, - у Рукодеева хватит. А вот, Миколай, барыня - у, пи-и-ика! Какую штуку обдумала с народом - штрафами донимать... Ест штрафами, как ржа, и шабаш. Вот теперь неизвестно, как Исей Матвеич вывернется, приказчик.
- А что?
- Да ведь она барину-то не дает водки. Строжайший запрет. Ну, и он ничего. Иной раз, говорят, сколько месяцев не пьет, а то найдет на него требует. Вот вчера он и пошли Исей Матвеича в кабак... Тот живо смахал.
А нонче, гляди, переборка будет.
- Нет, Федотик, ты не толкуй: и она прекрасная женщина.
- Да она, может, и хороша, скаред только. А ты приметил, Миколай, бабы-то у них в доме? Морда на морде!
И куфарки под такую же масть подобраны. Страшная ревнивишшая!.. И как, говорят, тверёзый Косьма Васильич - тих, смиренен, словно ребенок. Но как только швырнет стаканчиков десять - беда, чистый Мамай! Барыня так уж тогда и ходит на задних лапках. Вот хмель-то что делает!