Я-то не помню - родитель мой отлично помнит, как в этих самых местах пугачевский полковник Ивашка рыскал. Пустыня! А теперь проезжай вдоль реки: все отпрыск графа Алексея Григорьича, все позастроено, заселено, уряжено, и славен стал Битюк на всю Расею. А то - мучители!
С этим Федотке решительно не хотелось согласиться, - он гораздо охотнее слушал, как порицали господ и толковали о том, что "их время прошло", - но он снова предпочел смолчать, подумавши про себя: "А и впрямь из ума выжил, старый черт!" И, наскучив сидеть с стариком, сказал:
- Ну, я пойду, Сакердон Ионыч, надо еще Кролика убрать.
- Иди, друг; иди, - добродушно прошамкал старик с внезапным выражением усталости. - Охо, хо, хо, а мне уж на спокой пора... А Наума я побраню, эка, что обдумал, бесстыдник!
Были густые сумерки. Федотка шел и все вспоминал Чурилу, и проникался каким-то суеверным страхом к Ефиму. И вдруг в самых воротах натолкнулся на него. Ефим стоял спиною к улице и что-то шептал сидевшей на лавочке Маринке. Маринка хихикала, взвизгивала, но отмалчивалась.
Услыхав шаги Федотки, Ефим круто повернулся к нему.
- Где шатался? - спросил он угрюмо и в упор остановил на нем свои блестящие, беспокойные глаза.
- Я... я, дяденька Ефим... - коснеющим языком залепетал Федотка, воображая видеть самого Чурилу.
- Хи, хи, хи, Федотушка языка решился! - насмешливо воскликнула Маринка. - Говорила: Федотик, полюби... Ты бы у меня живо смелости набрался... Хи, хи, хи, правда, что ль, Ефим Иваныч?
Ефима взорвало.
- Таскаются, черти! - закричал он. - Чтоб ты у меня околевал в конюшне! - и с этими словами так толкнул Федотку, что тот на рысях и с распростертыми руками вскочил в ворота. Маринка разразилась хохотом. Оскорбленный Федотка хотел изругаться, но побоялся и молча пошел в конюшню. Кузнец Ермил сидел на пороге и праздно смотрел в пространство. Федотка взял гарнец, зачерпнул овса и остановился в нерешимости.
- Аль спроситься? - сказал он.
- У кого? - осведомился кузнец.
- Да у Ефима-то. Все задаешь, задаешь без него, а глядишь, найдет на него стих и рассерчает.
Кузнец саркастически усмехнулся.
- Ефима теперь не отдерешь от энтой. С утра до ночи убивается вокруг ей, - сказал он.
Федотка поставил наземь овес, присел к кузнецу и стал свертывать цигарку.
- А что, дядя Ермил, - сказал он, - ведь дело-то табак.
- А что?
- Ефим-то наш... не то колдун, не то проклятый...
- Это ты откуда?
- Мне вот старик, княжой наездник, порассказал про него.
Кузнец глубокомысленно подумал и с решительностью тряхнул своими огненными волосищами.
- Я в колдунов не верю, - выговорил он с прибавлением крепкого слова.
- А в ведьмов веришь?
- Ведьму я видел. Я ее по ляжке молотком ошарашил.
Опосля того замечаю - Козлихина старуха прихрамывает.
Эге, думаю, такая-сякая, налетела с ковшом на брагу!
- Какая же она, дяденька, из себя? Белая?
- Обнаковенно, белая. - И неожиданно добавил: - вот Маринка - ведьма.
- Ты почем знаешь?
- Видел. У ней ноги коровьи.
Федотка только раскрыл рот от изумления.
- Когда в башмаках - незаметно, - с непоколебимою уверенностью продолжал кузнец, - а я раз заглянул - она спит, тулупом накрылась... а из-под тулупа ноги: одна - в чулке, а другая - коровья. - И после недолгого молчания равнодушно добавил: - Она и оборачивается.
- Во что? - шепотом спросил Федотка.
- Прошлую ночь-в свинью обратилась.
- Это вот в огороде все хрюкала?
- А ты думал как? Отец только слава, что запирает ее: придет полночь, шарк! - и готова... Сам видел, как белым холстом из окошка вылетела. Я вот посмотрю, посмотрю да Капитону Аверьянову доложу. Нечисто. Позавчера я запоздал в кузнице, - гвозди ковал, - иду, а она с поддужным купца Мальчикова у трактира стоит. Приметила - я иду, зашла за угол, трах! - в белую курицу оборотилась. Думала, я не вижу. Приедет Капитон Аверьянов беспременно надо съезжать с эстой хватеры.
- А вот домового нет? - неуверенно вымолвил Федотка.
- Домового нет, - твердо ответил кузнец и сплюнул на далекое расстояние.
Федотке вдруг сделался страшен и неприятен разговор о нечисти. Чтоб заглушить этот страх, он заговорил о другом.
- А что, дядя Ермил, и мучители были эти господа!
Вот мне княжой наездник рассказывал - оторопь берет, как они понашались над нашим братом.
- А ты думал как? - и кузнец с величайшею изысканностью обругал помещиков.
- Вот у купцов много слободнее.
- Тоже хороши... - Кузнец обругался еще выразительнее.
Федотка помолчал, затем меланхолически выговорил:
- Тут и подумай, как жить нашему брату. Господа - плохи, купцы...
- А наш-то брат хорош, по-твоему? - с презрением перебил его кузнец и так осрамил "нашего брата", в таком потоке сквернословия потопил его, что Федотка не нашелся, что сказать, вздохнул и пошел засыпать овес лошадям.