65501.fb2
У многих из вас есть адреса электронной почты, и вы рассылаете свою почту по всему миру.
Вы могли заметить одно существенное различие между американскими адресами и адресами
жителей других стран. Все адреса имеют специальный код, указывающий на страну, к
которой принадлежит пользователь адреса, — например, если вы пишете в Южную Африку,
то адрес будет заканчиваться на za, если в Японию — то на jp, если в Англию, то на uk
(Соединенное Королевство), если в Германию, то на de. Но вот если вы пишете в США, то
электронный адрес будет оканчиваться на edu, если это образовательный институт, на org,
если это организация, на gov, если это офис, относящийся к сфере федерального
правительства, и на com или net, если
20
это коммерческие интернет-провайдеры. Почему же США не обладают национальным кодом?
Потому что мы являемся господствующей мировой державой, а всем остальным необходимо
название, имя. Бытие «во власти» не предполагает, что к себе следует привлекать внимание
как к чему-то определенному, а претендует на бытие общее, универсальное, обобщаемое. Для
Соединенных Штатов все другие нации остаются «другими», и, таким образом, их необ-
ходимо называть, маркировать, отмечать. Повторюсь — привилегия невидима. В мире
Интернета, как поет Майкл Джексон, «мы — это весь мир».
Невидимость имеет свои последствия — привилегия, как и тендер, остается невидимой, и
очень сложно создавать политику преодоления невидимости и включения. Невидимость
привилегий означает, что большинство мужчин, как и многие белые люди, занимают
«оборонительные» позиции и сердятся, когда им предъявляют статистические реалии или
человеческие последствия расизма и сексизма. Так как наши привилегии невидимы, мы
способны занять «оборону» или начать защищаться. Может даже появиться чувство, что мы
сами являемся жертвами. Невидимость «создает невротическое колебание между ощущением
дарованных тебе прав и ощущением незаслуженной привилегии», — как выразился
журналист Эдвард Болл, когда занялся исследованием истории собственной семьи, одной из
крупнейших рабовладельческих семей в Южной Каролине6.
Продолжающаяся невидимость мужественности также означает, что гендеризованные
стандарты нам кажутся гендерно нейтральными в качестве культурно поддерживаемых норм.
Иллюзия тендерного нейтралитета имеет серьезные последствия как для женщин, так и для
мужчин. Она означает, что мужчины могут поддерживать иллюзию того, что их также
измеряют «объективными» стандартами. Для женщин это означает, что их «измеряют» по
чужой «линейке». В начале XX в. великий социолог Георг Зиммель подчеркивал именно эту
проблему:
«Мы измеряем достижения и приверженности мужчин и женщин согласно определенным
нормам и ценностям; но эти нормы не являются нейтральными, стоящими вне контрастов
между полами; они обладают „мужским" характером... Стандарты искусства и требования
патриотизма, общие приоритеты и определенные социальные идеи, равноценность
практических суждений и объективность теоретических знаний... — все эти категории
формально являются общечеловеческими, но фактически мужскими в их действительном
историческом
21
формировании. Если мы назовем идеи, претендующие на абсолютную обоснованность и
объективность, то фактом остается то, что в исторической жизни человеческого рода
оперирует равенство: объекта вность=мужч и на»7.
Теоретическая формулировка Зиммеля отзывается эхом в наших каждодневных
взаимодействиях. Недавно меня пригласили прочитать несколько лекций в рамках курса по
социологии ген-дера, который ведет одна из моих коллег. Как только я вошел в аудиторию,
одна студентка оторвалась от своих записей, взглянула на меня и воскликнула: «Наконец