Так было не всегда. Средневековые трубадуры XI—XIII вв. воспевали неувядающую страсть
как свойство любви и женщин, и мужчин. Но их романтическая любовь, кроме того, опи-
сывалась как социально опасная, таящая угрозу власти церкви, государству и семье. Поэтому
вплоть до XVI—XVII вв. «всякая наставительная книга, всякий медицинский трактат, всякая
молитва и проповедь... решительно отвергали и романтичную страсть, и сексуальное влечение
в качестве основания брака». К XVIII в. отношения смягчились, и людям советовали выбирать
супруга по любви, если, конечно, брак одобряли обе семьи, асами вступающие в брак были
равны по социальному
48
и экономическому статусу .
И уже к XIX в. любовь стала обычным делом при заключении брака, так что считалось
«нормальным и достойным всяческой похвалы, чтобы молодые мужчины и женщины страст-
но влюблялись, и, должно быть, что-то не так с теми, кому не доводится пережить этот
удивительный опыт в пору поздней юности или вначале взрослости». Но в руководствах XIX
в. по заключению браков любовь почти никогда не называется
335
в качестве причины для брака. Фактически она «представляется скорее продуктом брака,
нежели его предпосылкой». К концу столетия, однако, «любовь победила по всем статьям в
высших слоях среднего класса. С тех пор ее расценивают как важнейшую предпосылку
брака»39.
Любовь в нашем понимании, как основа брака, сексуальных отношений и семьи, —
относительно недавнее культурное явление. Но она не во всем мире служит основой брака
и/или сексуальности. В качестве основы для сексуальной деятельности любовь оказывается
относительно редким явлением. Любовь и секс, как оказалось, теснее связаны в тех культурах,
где сильнее неравенство между мужчинами и женщинами и где женщины материально
зависят от мужчин. Там, где женщины и мужчины взаимно зависят друг от друга и
относительно равны, между любовью и сексом, как правило, не ставится знак равенства. Даже
в нашем обществе любовь не всегда связана с сексуальными отношениями и семейной
жизнью. В статье социолога Уильяма Дж. Гуда, ставшей уже классической, отмечается, что
далеко не очевидно, будто в идею романтической любви одинаково глубоко верят во всех
слоях населения Америки40.
Гендеризованность любви по-американски
Согласно историческим данным, с середины XIX в. под любовью стали понимать нежность,
беспомощность и выражение чувств. Любовь все более становилась делом женщины, адом ее
пространством. Мужское рабочее место было местом грубого соперничества, «огромной
дикой территорией» и требовало от мужчин подавлять свои чувства; дом должен был быть
местом, где мужчина найдет «убежище от неприятностей и треволнений работы, чарующее
отдохновение от напряжения сил, освобождение от забот во взаимной любви», — объяснял
проповеднике Новой Англии в 1827 г. Женщины, как было сказано, обладающие «всеми
нежнейшими добродетелями человечества», стали служить любви. (Это выделение
эмоциональной сферы не считалось преимуществом женщины. На самом деле женская
эмоциональность — женщины, дескать, «приучены обращаться к чувству чаще, чем к
разуму», как говорил священник унитарианской церкви — была главным оправданием для их
исключения из сфер работы, высшего образования и для лишения их избирательных прав41.)
336
Разделение сфер «феминизировало» любовь; сегодня любовь, как и дружба, подразумевает
«упор на разговоры и чувства, мистификацию материального основания привязанности,
склонность игнорировать физическую любовь и практические аспекты заботы и
взаимопомощи». Мужской способ любить, сосредоточенный «на практической помощи,