она существует на пересечении биографии и истории. Цель социологического исследования
— понять место человека во времени и в пространстве, раскрыть те социальные и
исторические контексты, в которых он или она выстраивает свою идентичность. Иными
словами, социология вырастает из предположения, на котором строится любой анализ
структур и институтов, а именно — что человек формирует свою жизнь в пределах истори-
ческих и социальных контекстов. Мы ведем себя так или иначе не потому, что биологически
запрограммированы, и не потому, что должны выполнить неизбежные задачи, прежде чем
состаримся. Скорее, в нашем взаимодействии с миром происходит формирование, изменение
и создание наших идентичностей через посредство встреч с другими людьми и в рамках
социальных институтов.
Таким образом, социология начинается с многих тем, которые уже затрагивались в
предыдущих главах. Социологические исследования тендера принимают во внимание
изменчивость гендерно сформированных идентичностей, исследованных антропологами, а
также биологические «императивы» тендерной идентичности и дифференциации (хотя
социология видит источник этих императивов не столько в нашей телесности, сколько в
окружающей нас среде) и психологические императивы автономии и связи с другими,
которые современное общество предъявляет сегодня человеку. Для социолога и наши био-
графии (идентичности), и история (развивающиеся социальные
144
структуры) имеют гендерное измерение. Подобно другим социальным наукам, социология
начинается с критического анализа биологического детерминизма. Вместо того чтобы
воспринимать опыт человека как выражение врожденных «межпланетных» различий,
социальные науки исследуют различия между мужчинами как группой и женщинами как
группой, также как и различия между полами. Социальные науки, таким образом, начинаются
с предположения о явно социальном происхождении наших моделей развития.
Наша жизнь зависит от социальных взаимодействий, причем иногда в самом буквальном
смысле. В XIII в. Фридрих II, император Священной Римской империи, провел эксперимент с
целью открытия «естественного человеческого языка». На каком языке говорил бы человек
безо всякого языкового обучения? Он выбрал несколько новорожденных младенцев и указом
запретил с ними разговаривать. Как обычно, младенцев кормили грудью, нянчились с ними,
купали их, но речь, песни и колыбельные были строго запрещены. Все младенцы умерли. Вы,
вероятно, слышали про «диких детей» — младенцев, брошенных людьми и подобранных
животными. Такие дети оставались подозрительны к людям и не поддавались социализации,
если их находили в возрасте шести лет или старше. Во всех этих случаях дети умерли рано,
подвергшись «изоляции», подобно тем малышам, которых их родители, садисты и безумцы,
запирают в чуланах1. В чем смысл историй про «диких детей»? Достоверные или
придуманные, они показывают, что биология человека, его анатомический состав, не
определяет человеческого развития, как мы, возможно, думали. Мы нуждаемся в том, чтобы
взаимодействовать с другими, чтобы быть социализированными, чтобы быть частью
общества. Именно взаимодействие, а не наши тела, делает из нас тех, кто мы есть.
Когда мы впервые узнаем, что тендер является социальной категорией, мы часто понимаем
это так, что мы, как индивиды, не ответственны за то, что делаем. «Общество сделало меня
таким, — можем мы сказать. — Это не моя вина». (Часто это обратная сторона другого ответа,
который нередко можно услышать: «В Америке каждый может делать все, что хочет», или
«Это — свободная страна, и каждый имеет право на свое собственное мнение».) Обе эти
риторические стратегии выражают то, что я называю рефлексивной пассивностью и
импульсивным гипериндивидуализмом, и используются для того, чтобы избежать
индивидуальной ответственности. Обе они поэтому ведут к неверному пониманию задач
социологии. Когда мы