ции, и выступают против действий в поддержку прав женщин. Почему некоторые лидеры
движения мужчин «прочесывают»
155
мировые культуры в поисках мифов и ритуалов, которые позволили бы им потребовать
возвращения власти, к коей они стремятся, но не чувствуют, что обладают ею? Или почему
многие яппи 1980-х — начала 1990-х гг. взяли моду носить «бизнес-галстуки», жуя свои
«бизнес-ланчи», стараясь всячески подчеркнуть свою причастность к экономической власти,
— как будто власть эта была модным аксессуаром для тех, кто чувствовал себя бессильным?
Поп-психолог Уоррен Фаррелл назвал мужскую власть «мифом», так как мужчины и
женщины имеют взаимодополняющие роли и одинаково дискредитирующие стереотипы
«сексуального объекта» и «успешного объекта». В качестве иллюстрации Фаррелл часто
использует аналогию с шофером. Шофер находится на месте водителя. Он знает, куда едет.
Он носит униформу. Вы подумаете, что власть в его руках. Но с его точки зрения, кто-то
другой отдает распоряжения, а у него нет власти вообще. Эта аналогия на самом деле имеет
ограниченное значение: отдельный мужчина властью не обладает, в отличие от даже
маленькой горстки отдельных мужчин. Но что, если мы спросим нашего шофера несколько
иначе. Что, если мы спросим: «Каков тендер человека, который отдает тебе распоряжения?»
Львиная доля людей, имеющих лимузины с шоферами, придется на белых мужчин высшего
сословия. Когда мы сдвигаем фокус своего анализа с индивидуального опыта в другой
контекст, отношения между мужчинами также раскрываются как властные отношения —
власть в этом случае основана на классовых, расовых, этнических, сексуальных, возрастных и
тому подобных различиях. «В рамках патриархатных половых отношений угнетенной
оказывается определенная группа мужчин, а не все мужчины в целом, и эта ситуация
сложным образом соотносится с общей логикой подчинения женщин мужчинам»8.
Как и тендер, власть не принадлежит непосредственно индивидам, точнее, индивид может
обладать ей, а может и не обладать, но она является принадлежностью жизни группы,
социальной жизни. Власть существует. Ее нельзя ни уничтожить мановением руки, ни
игнорировать. Вот как философ Ханна Арендт пишет об этом:
«Власть соответствует человеческой способности не только действовать, но и действовать
сообща. Власть никогда не является принадлежностью индивида; власть принадлежит группе
и существует, только пока группа держится вместе. Когда мы говорим о человеке, что он „во
власти", мы фактически
156
утверждаем, что он уполномочен некоторым числом людей действовать от их имени. Как
только группа, делегирующая эту власть, исчезает, он теряет и свою власть»*.
Для социолога власть не является ни отношением, ни владением; это не «вещь» вообще.
Власть не может быть «отвергнута», подобно идеологии, она перерастает в другие формы.
Власть и создает, и уничтожает. Она составляет «ткань» наших жизней, деформируя наши
взаимоотношения и структуру наших институтов. Она настолько пронизывает наши социаль-
ные отношения, что является наиболее невидимой для тех, кто больше всех ею обладает.
Тендер как институт
Мое утверждение, что власть является принадлежностью группы, а не индивида, связано с
аргументом о том, что ген-дер является принадлежностью институтов в той же мере, как и
частью индивидуальной идентичности. Одна из наиболее существенных социологических
точек отсчета в теории половых ролей касается институционального уровня анализа. Как мы
видели, эта теория считает тендер принадлежностью индивида — гендеризованные люди
приобретают свою гендерную идентичность и идут с ней во внешний мир, в общество, чтобы
заполнить собой гендерно нейтральные социальные институты. Для социолога, однако, эти
институты и сами гендеризованы. Они формируют гендеризованные нормативные стандарты,