«[Высоко] в горах по тропам многие толпы влачились в пыли,
чтобы припасть к ней [Инанне]».
Тем временем мы уже давно оставили позади Саидмаррехскую долину и миновали перевал, ведущий в следующую аллювиальную систему. Не это ли те самые вторые «врата» Энмеркара в горах Загрос? Далеко внизу, там, где склоны переходили в равнину, голубели топазы кристально чистых озер, окруженных со всех сторон буйной зеленью. За ними пестрели тысячи невысоких холмов, протянувшихся в северном направлении, до самого основания другой огромной гряды горных пиков, покрытых ослепительными шапками вечных снегов. Когда мы остановились, чтобы отдохнуть и размять ноги, я обратил внимание на две параллельные линии массивных булыжников, лежавших на расстоянии ок. 10 м одна от другой и спускавшихся с перевала в долину. Было очевидно, что перед нами — остатки древней дороги, которая вела некогда из Саидмаррехской долины на высокогорные пастбища. Дорога упиралась в узкий проход в скалах на противоположной стороне долины. Мне подумалось, что это, по-видимому, третьи врата, через которые древние мигранты из Урука прошли на пути в землю Аратта.
Добравшись до этой расселины, мы очутились на берегу одной из речек Саидмаррехской долины, которая, если верить моей карте, пробивает себе путь сквозь толщу горного хребта чуть дальше к северу. Правда, это было не главное русло Саидмарреха, но тем не менее вполне серьезная по здешним меркам река. Местные жители называют ее Кашган-Руд. По мере того как мы продвигались по дороге, идущей вверх по ее течению, она все больше превращалась в бурный ручей, несущий мутные буро-землистые воды. У самого входа в узкое ущелье нашим глазам предстали живописные развалины древнего каменного моста, связывавшего некогда обе стороны скальных стенок. Это и был Поль-э-Дохтар[93]. В самом его названии нетрудно узнать древнеперсидское (или, лучше сказать) индоевропейское слово, означающее «дочь» (ср. нем. Tochter, англ. daughter, слав, дщерь). Современная дорога проходит по последней из уцелевших арок моста, сворачивает с нее на Сасанидский[94] мост, проходит по восточной стороне ущелья, а затем спускается в небольшую межгорную долину.
Я испытал странное чувство, что мы действительно оказались в горном царстве, — правда, это было еще не Аратта, но явно одно из владений, находившихся в древности вне сферы влияния городов-государств Месопотамии, столицы которых находились за многие сотни километров отсюда, на более жарких и влажных аллювиальных равнинах.
Хотя основные трассы торговых путей в горах Загрос следуют по направлению русла рек, было совершенно очевидно, что глубокие танги[95], прорезанные водами рек, часто имеют весьма условное отношение к главному руслу. Иной раз разумнее положиться на малое русло, которое приведет путника к перевалу, чем пытаться преодолеть ущелье глубиной более 1000 м и шириной ок. 100 м, изрезанное бурными потоками. Нам то и дело попадались дороги, которые отходили от реки, пробивающейся сквозь очередной горный хребет, а затем в очередной долине вновь возвращались к главному руслу. И лишь там, где перевал был единственным возможным путем через горный хребет, дорога следовала за главным руслом. В таких местах прямо на крутых склонах, высоко над бурной стремниной, были высечены узкие тропы для путников. На практике это означало, что через горные цепи существует лишь очень немного сравнительно безопасных путей, и во время своей экспедиции весной 1997 г. я убедился, что мы ехали по одной из таких дорог, которой люди пользовались еще 5000 лет тому назад.
Последние несколько часов, остававшихся до заката в первый день моего путешествия в царство Аратта, ушли на монотонную езду по идиллической равнине, залитой лучами теплого вечернего солнца. Преодолев еще один перевал (уж не четвертые ли «врата»?), мы очутились в просторной долине, раскинувшейся у подножья величественной горной гряды, плавно переходя в плоскую, как стол, Керманшахскую долину. По другую сторону горной цепи, протянувшейся к востоку, раскинулась долина реки Хулайлан-Руд[96], в которой находится плосковерхий холм Тепе-Гуран. Этой малоизвестной археологической стоянке суждено было сыграть ключевую роль в истории переселения потомков Адама на равнины Месопотамии. В следующей главе читатель увидит, что керамика, найденная в этом тепе[97], свидетельствует о существовании большого поселения на географической периферии этой страны — библейской земли Шинар, но тогда, вечером 12 апреля 1997 г., продвигаясь все дальше на север, я еще не знал об этом.
Нам потребовалось немногим меньше восьми часов езды, чтобы преодолеть трехсоткилометровый отрезок пути по равнине между Сузами и Керманшахом, лежащим в самом сердце гор Загрос. Мы преодолели четыре горных перевала, каждый из которых вполне можно отождествить с любым из легендарных «семи врат», ведущих в царство Аратта. Как и немного раньше, когда мы покидали Урук, наша экспедиция пересекла равнину и начала подниматься в горы.
«Вестник преклонил слух к словам своего царя. Он спешил и ночью, когда на небе горели звезды, поспешал и днем вместе с Уту
[богом солнца], когда тот летел по небу».
На эту часть пути у древнего вестника уходило, видимо, не меньше двух недель. Мы же преодолели этот отрезок менее чем за день. И вот пришло время отдохнуть хотя бы несколько часов перед следующим броском — к «Трону Соломона», куда мы хотели попасть до конца второго дня пути.
Одной из главных целей экспедиции для меня было побывать в Бехистуне, который местные жители именуют Бесотун, и собственными глазами увидеть знаменитые наскальные надписи Дария Великого.
Выехав ранним утром, мы поехали по древней дороге персидских царей, держа курс на Хамадан — древнюю Экбатану, летнюю столицу владык Персидской державы, а еще раньше — царскую резиденцию правителей мидян[98]. В этом месте маршрут нашего путешествия совпал с одной из наиболее прославленных дорог древнего мира — торговым путем, использовавшимся в течение нескольких тысячелетий. Путь этот начинается в Вавилоне и идет на северо-восток вдоль реки Дийала, к подножью гор Загрос. Затем, преодолев перевал Ханакин, дорога резко идет под гору, спускаясь в Керманшахскую долину, минует Бехистун и вновь поднимается в горы, проходя по Кангаварской долине в направлении Экбатаны и Иранского нагорья. Таков маршрут древнего пути, ведущего путников на экзотический Восток В долине нередко встречаются древние курганы, хранящие тайны многих и многих керамических культур Среднего Востока. Некоторым из здешних стоянок, в частности, Тепе-Сарабу, расположенному в каких-нибудь 5 км от Керманшаха, также предстоит сыграть видную роль в нашей истории, когда мы поговорим о причинах миграции ранней цивилизации на равнины Месопотамии.
Древнегреческий историк Диодор Сицилийский[99] оставил нам рассказ о том, как ассирийская царица Семирамида с большим войском выступила в весьма необычный поход.
«…она с большими силами двинулась на Мидию. Прибыв к подножью горы, именуемой Багистанус [древнегреческое название Бехистуна], она встала лагерем возле нее и разбила огромный сад, имевший двенадцать стадий в окружности, и к тому же расположенный на равнине, по которой протекали два больших ручья, орошавших своей влагой все ее [царицы] насаждения в том саду. Гора Багистанус была особо посвящена Зевсу, и на склоне, обращенном к саду, уходила в небеса скала высотой семнадцать стадий. Нижнюю часть скалы царица приказала сделать гладкой и высечь на ней свое изваяние, на котором она предстала в окружении сотни копьеносцев. Кроме того, царица повелела вырезать на скале надпись сирийскими письменами: «Семирамида, насыпав землей бурдюки и водрузив их на седла вьючных животных своего войска, насыпала на равнине этот курган и, пройдя по нему через пропасть, поднялась к самой вершине».
Закончив таким странным образом акт посвящения этой горы Зевсу, Семирамида продолжила свой путь в Экбатану и страну мидян. В наши дни, когда установлено, что это предание носит совершенно легендарный характер, а рельефы явно перепутаны с рельефами Дария I, этот пассаж Диодора дает представление о том, какими величественными в древности были наскальные рельефы в Бехистуне, указывая, что это святилище было местом поклонения верховному богу.
Лучи восходящего солнца никак не могли пробиться сквозь густые тучи индустриального смога, нависшие над равниной, оказавшись в плену у холодных воздушных масс с гор. После тридцати минут езды в условиях интенсивного, по здешним меркам, движения мы оказались у подножья скалистой горы, северная стена которой круто обрывалась к долине. Здесь мы вновь повстречали свою старую приятельницу — речку Саидмаррех (именуемую, правда, в здешних местах Гамас-Аб), весело несущую воды из своих истоков в Сузиану. Итак, Гамас-Аб/Саидмаррех/Керкеш/Шаур сопровождал нас на всем пути нашего путешествия к горам Загрос, но мы вскоре расстались с ним, свернув в сторону центрального массива, то есть в край огня и землетрясений.
В те несколько недель, которые мы провели, странствуя по Центральному Ирану, я был весьма разочарован, обнаружив, что многие древние монументы закрыты крепежными лесами и металлическими каркасами. Руководствуясь мотивами, понятными только им самим, иранские чиновники, ответственные за сохранение древних памятников, сочли за благо «реставрировать» объекты исторического наследия, «укрепив» их скелетообразными каркасами из ржавого металла. Увы, Бехистун не стал исключением из этого печального правила, явив собой едва ли не худший пример такой практики. Под руководством этих «реставраторов» (прошу прощения за употребление этого слова применительно к ним) рабочие соорудили ужасную башню их крепежных конструкций, охватывающих снизу доверху скалу высотой добрых семьдесят метров и полностью закрывающих знаменитый рельеф Дария. Такого не смог совершить даже Александр Македонский, проходивший здесь со своим войском в 324 г. до н. э.!
Как видим, в эпоху великого македонянина этот район был ареной событий огромного исторического и религиозного значения. Скалы на северной стороне Керманшахской долины, известные под названием Багистанон-Орос, или «Гора богов» (от этого слова, кстати, происходит и само название «Бехистун»), считались священными на протяжении многих тысячелетий. Археологические раскопки, проведенные в этих местах в 1960-е гг., показали, что пещеры, скрытые в толще горы позади знаменитой надписи Дария, были обжиты человеком еще в эпоху Среднего Палеолита (ок. 35 000 лет назад). Позднее, в 148 г., один из потомков Александра Македонского приказал высечь на скале запрокинутую фигуру Геракла. Кроме того, на этой же скальной стенке сохранились парфянские рельефы с изображением царей, магов (жрецов) и пылающие жертвенники, а также крепостные стены, восходящие к той же эпохе. Рядом высятся руины построек мидян и Сасанидов. Рядом с высеченными в скале ступеньками, ведущими от древней дороги вниз, к подножью скалы, сохранился огромный очаг-алтарь. По всей видимости, на этом священном месте некогда стоял храм огнепоклонников-зороастрийцев, восходящий к эпохе Сасанидов (224–637 гг. н. э.).
Внизу у начала ступенек, в нише скалы сохранилось античное святилище, находящееся непосредственно под рельефом Дария. Однако это открытое святилище также восходит ко временам персидского владычества, поскольку на стенах и полу святилища были найдены многочисленные осколки рельефов, находящихся выше. Хайнц Луши, обследовавший святилище в 1963 г., полагал, что это — свидетельство существования куда более древнего храма с алтарями в честь огня и воды, находившимися прямо на открытом дворе.
Но самый впечатляющий монумент в Бехистуне — это, конечно, вне всякого сомнения, целая серия превосходных рельефов, высеченных по приказу персидского царя Дария I.
Эти рельефы обращены к долине, и лучше всего они видны из точки на ее дне, отстоящей от самих изображений на несколько сот футов. Центральный рельеф изображает Дария, обращенного лицом к веренице пленных, причем нога царя покоится на груди поверженного пленника по имени Гаумата. Согласно надписи, сопровождающей рельеф, некий маг (мидянский жрец) по имени Гаумата захватил трон Персии, пока законный царь, Камбис, находился в дальних краях, правя в Египте, который он только что (в 525 г. до н. э.) покорил. Царь, пользовавшийся недоброй славой безумного деспота и тирана, ставшей поистине легендарной, умер на обратном пути в Персию, куда он поспешил, чтобы свергнуть с трона узурпатора. После его кончины правители разных провинций Персии признали Гаумату de facto[100] законным властителем.
Однако узурпатор вскоре, 29 сентября 522 г. до н. э., пал от рук Дария I и шести других заговорщиков. В Персидской державе незамедлительно вспыхнула гражданская война. Дарий после того, как совет аристократов в 521 г. признал его законным правителем, приступил к целенаправленному уничтожению всех, кто поддерживал Гаумату и поднял мятеж против Дария, когда тот вступил на трон. После целого года изнурительной войны и девятнадцати кровопролитных сражений в империи воцарился мир, и Дарий стал самым могущественным монархом в истории Персии.
Новый царь не был прямым потомком Кира Великого, отца Камбиса[101], однако его притязания на верховную власть были основаны на том, что он был прапраправнуком Тейспеса — таким же, как и сам Кир. В таком случае династическая линия восходила к царю Ахеменесу (Ахамену). Вот почему ученые называют всю династию царей Персии, правивших в VI–IV вв. до н. э., Ахе-менидами, или Ахеменидской династией. Последний ее представитель, Дарий III, был убит в 330 г. до н. э. своим собственным телохранителем, когда пытался спастись бегством от воинов Александра Македонского. После этого греки захватили власть в Вавилонии, Сузах и Экбатане, ознаменовав тем самым начало так называемого эллинистического периода.
Таким драматическим финалом закончилась история великой империи персов, просуществовавшей всего сто пятьдесят лет. Ее гибель послужила грозным предупреждением всем, кто дерзал воспротивиться воле нового завоевателя мира. Молодой македонский военачальник вознамерился оставить по себе незабываемый след в Персеполисе — столице царей Ахе-менидской династии. Воины Александра по его приказу подожгли роскошный балдахин в обширном ансамбле дворца персидских царей. И величественная, необъятная ападана вскоре превратилась в груды пепла, порожденного жаждой мщения. От нее остались лишь обгоревшие каменные колонны да роскошные парадные лестницы — немые свидетели великолепия погибшей державы.
Те времена, когда Дарий повелел высечь свой знаменитый рельеф на скалах в Бехистуне, отделяет от нас целая вечность.
А пока давайте перенесемся из той седой древности на два с половиной тысячелетия в будущее. Перед нами — молодой английский офицер Генри Роулинсон[102]; повиснув на веревках над пропастью, он старается скопировать огромную надпись, обрамляющую рельеф с изображением побед Дария Великого. Решение Роулинсона взобраться на такую высоту объясняется достаточно просто: дело в том, что там, на скалах, вырезаны не одна, а целых три версии одного и того же текста. Непосредственно под рисунком приведен текст на староперсидском языке — языке царей династии Ахеменидов. Слева от рельефа представлена версия того же рассказа о подвигах Дария на аккадском (языке Вавилонии), а еще ниже царь отдает повеления на третьем языке — эламитском (раннем языке, на котором говорили в Сузиане).
Эти три разноязычные версии текста давали исследователю уникальную возможность расшифровать письменность Древней Месопотамии, которую принято называть клинописью. Во времена Роулинсона староперсидская письменность была уже частично расшифрована благодаря тому факту, что она представляла собой алфавитное письмо, использующее ту же клинопись. Число знаков, использовавшихся в ней, было гораздо меньше по сравнению с аккадским, который был не алфавитной, а силлабической (слоговой) системой. В 1802 г. немецкому ученому Георгу Гротефенду[103] удалось прочитать несколько староперсидских слов, скопированных им на стенах Персеполиса. Вооружившись этими прочтениями как своего рода ключами, Роулинсон сумел справиться со сложнейшей задачей — перевести эдикт Дария, на одно только копирование которого он потратил почти три года (1835–1837). Десятью годами позже благодаря помощи мальчика-курда, выполнявшего роль «обезьянки на веревке», и переводу на староперсидский Роулинсону удалось прочесть и понять вавилонскую версию текста слева от центрального рельефа. Первый достоверный перевод аккадского клинописного текста был опубликован в 1850 г., и это событие буквально распахнуло врата в таинственный мир Древней Месопотамии. Это произошло спустя почти тридцать лет после того, как Шомпольону — благодаря знаменитому двуязычному Розеттскому камню — удалось проникнуть в тайны древнеегипетских иероглифов.
После рассказа о том, как Роулинсон, рискуя жизнью, отважно карабкался по скалам в Бехистуне, самое время поговорить поподробнее о самой клинописи и тех языках Месопотамии, письменностью для которых она служила. Быстрое развитие самой клинописи и ее широкое распространение — убедительные свидетельства практичности этого изобретения.
Письменность возникла в Шумере и Сузиане; она представляла собой технику процарапывания обрезком тростника с заостренным кончиком особых знаков на сырых глиняных табличках. Поначалу возникли пиктографы — узнаваемые рисунки-символы называемых предметов. Однако люди вскоре убедились, что гораздо быстрее и практичнее писать, держа тростниковое перо в правой руке, а глиняную табличку — в левой, чтобы удобнее было менять очертания и угол наклона знаков. И то, что прежде было легко узнаваемыми изображениями предметов, быстро превратилось в знаки настолько стилизованные и абстрактные, что они уже мало чем напоминали исходные пиктограммы-рисунки. На смену визуально-абстрактным знакам вскоре пришли образы (идеограммы). Благодаря этому появилась возможность передавать на табличках не только объекты (существительные) и числа (количество), но и аспекты движения и действия (глаголы). Древние быстро перешли от тривиальных описей (запасы продуктов и пр.) к созданию настоящей повествовательной литературы, использующей глаголы и наречия для выражения сюжетных отношений между существительными. Существовало около шестисот клинописных знаков, более половины из которых оставались пока что простыми логограммами или слоговыми знаками. Некоторые знаки использовались в качестве своего рода детерминант, выражающих качественные или категориальные аспекты слова.
Например, древний писец мог поставить клинописный знак «муж» (вертикальная черта) перед своим именем. Подобные же детерминанты имели и «города», и «боги». Этими новыми знаками воспользовался шумерский поэт, создавший эпическую поэму «Энмеркар и владыка Аратты», а несколько позже — царский писец Саргона II[104], царя Ассирии, текст которого играет весьма существенную роль в этой главе.
В последующие века многие цивилизации создавали свои, более удобные системы письменности, адаптируя их к особенностям своих языков. Аккадский язык использовавший клинопись, стал своего рода lingua franca[105] древнего мира, чего так и не удалось древнеегипетскому, имевшему более красивую, но несравненно более сложную письменность. Именно благодаря широкому распространению аккадского клинописью стали пользоваться хетты, урартийцы, эламиты, персы, вавилоняне, ассирийцы, митаннийцы и сирийцы. Клинописью пользовались даже писцы Угаритского царства, создавшие на ее основе собственное раннее алфавитное письмо из двадцати трех знаков, из которого постепенно, через посредство финикийского и древнегреческого, развился наш современный алфавит.
Окропив пальцы ледяной водой из священного источника у подножья «Горы богов», мы отправились в Курдистан.
Приближаясь к центральному массиву гор Загрос, дорога опять пошла в гору. Было уже около полудня, когда мы прибыли в Санандадж — столицу этого края. После пятого перевала дорога, скользнув вниз, привела нас в очередную долину, на северной стороне которой и лежал тот самый центр Курдистана, куда мы направлялись.
Курдистан пока что не является независимым государством. Это государство в государстве, точнее говоря — на землях сразу нескольких государств. Курды — народ полукочевой; они исконные горцы — пастухи-скотоводы. Горы Загрос — их древняя родина, однако через эти горы проходят государственные границы нескольких стран. Таким образом, курдами сегодня управляют правительства Ирана, Ирака, Сирии и Турции. На протяжении многих веков гордый, стойкий, свободолюбивый народ Курдистана подвергался массовым репрессиям и гонениям со стороны номинальных политических властей этих стран. В последние годы многие тысячи курдов стали жертвами варварских бомбардировок и химического оружия (достаточно вспомнить Халабджу, находящуюся буквально в нескольких километрах к западу от нас). И все эти тоталитарные режимы по-прежнему продолжают угнетать независимое, автономное государство Курдистан.
Пока мы пробирались по улочкам Санандаджа, я пристально вглядывался в лица прохожих. Мужчинам придавали суровый вид коротко остриженные черные волосы и темные глаза. Что же касается женщин, то во всех районах Ирана они носят черные чадры[106], закрывающие их с головы до пят, оставляя открытыми только глаза, сверкающие из-под покрывала. Дети неряшливы — впрочем, как и всякие дети в любой стране мира.
Наблюдая за курдами, я вспоминал выдержки из древних текстов, созданных много веков назад на равнинах Месопотамии и повествующих о воинственных племенах, живших в горах на востоке. Перебраться через хребты Загроса всегда было делом нелегким, будь то гонец Энмеркара, полчища ассириян или современные путешественники, сидящие за рулем машины.
Кое-как переночевав, мы продолжили путь и к вечеру следующего дня прибыли в маленький горный городок Такаб. От него дорога опять пошла в гору. После часа с небольшим езды мы достигли верхней точки шестого перевала и — остановились, завороженные панорамой, открывшейся перед нашими взорами. Внизу, в нескольких тысячах футов под нами, сверкали ослепительной голубизной воды современных водохранилищ, протянувшихся по всему периметру долины. Тут и там над водой величественно возвышались зеленые холмы, переходившие в бурую степь, протянувшуюся до утопающих в черной тени подножий горных круч, увенчанных шапками ослепительно белых снегов. Воздух был обжигающе холодным.
У меня буквально дух захватило, когда я оказался перед развалинами какого-то древнего сооружения, возможно — постоялого двора для путников, направлявшихся к высокогорному перевалу. Было совершенно очевидно, что наше современное гудронированное шоссе во многом совпадает с трассой древней дороги в Армению.
Внизу, за перевалом, мы вновь вернулись на прежнюю дорогу, ведущую в Такаб. По сути, это было ответвление пути, по которому — как мне казалось — прошел гонец царя Энмеркара, скорее всего направлявшийся к следующему горному перевалу и далее, в долину, к берегам озера Урмия. С другой стороны, мы направлялись на северо-восток через Биджар и дальше, в западные районы провинции Ангуран (земля Хавила Книги Бытия).
«Пять врат, шесть врат и семь врат миновал он. И поднял он очи
(свои), приближаясь к земле Аратта».
На пути из Суз в Керманшах мы миновали четыре горных перевала — быть может, они и есть те самые четверо врат, через которые прошел в древности посланник Энмеркара, спешивший в землю Аратта. Седьмые, последние, врата ждали нас впереди — там, куда спешило шоссе, направлявшееся в широкую долину рек Зарринех и Симинех. Здесь мы повернули в землю Хавила.
Право же, ни один нормальный путник не сможет совершить это увлекательнейшее путешествие по горам Загрос, не побывав у одной из самых романтических исторических достопримечательностей на Среднем Востоке. Еще бы, ведь это Тахт-э-Сулейман! Это — овеянное легендами название храма-крепости, гнездящегося в самом центре огромной кратерообразной впадины, окруженной кольцом темных гор. Само это место не имеет никакого отношения к библейскому Соломону (исламское предание, возникшее после вторжения арабов в этот регион, возникло не ранее VII в.), будучи связано с зороастризмом. В самом деле, местное предание утверждает, что Тахт-э-Сулейман — место, где родился Заратустра, великий пророк и ясновидящий, имя которого дало название новой религии. Важность этого особо культового центра подчеркивает тот факт, что после коронации все без исключения цари династии Сасанидов совершали паломничество к древнему храму огня из своей столицы, Ктесифона, находящегося неподалеку от Багдада. Протяженность такого путешествия составляла более 1000 км. В эпоху Сасанидов это место носило название Адхар Кушнасп — «Пламень воина».
Тахт-э-Сулейман открыл в 1819 г. английский путешественник сэр Роберт Кир Портер[107]. Раскопки немецких археологов, начавшиеся в 1959 г. под руководством профессора Рудольфа Науманна, обнаружили остатки сооружений эпохи Сасанидов и монгольского владычества, зато черепки керамики оказались куда старше: их датируют началом VI в. до н. э. В других святилищах, расположенных по краю того же кратера, обнаружены следы деятельности людей доисторической эпохи.
Мы продолжили наш путь по горной дороге, ведущей в Та-каб, стараясь добраться до Тахт-э-Сулейман еще до заката. Дорога, приближаясь к долине, ведущей к древнему святилищу, привела нас к подножью огромной горы из странного красного камня, эффектно контрастировавшей с сочной зеленью окрестных пастбищ. Это зрелище тут же напомнило мне отрывок из эпической поэмы «Лугалбанда и гора Хурум», в котором говорится, что жители земли Аратта добывали порошок красного цвета из камней горы, именуемой Кур-Хашура, чтобы расписать им стены своей столицы. Итак, я со всей остротой ощутил, что приближаюсь к таинственному царству.
Обогнув странную красную гору, дорога начала постепенно подниматься к краю «кратера». И вот, наконец, он предстал перед нами прямо за огромным темным конусом скалы, который местные жители называют Зендан-э-Сулейман[108]. Его крутые стенки образованы слоями осаждений из известкового источника, некогда вытекавшего из вершины конуса. Здесь, у родника, бившего из кратера, в древности было доисторическое святилище, продолжавшее пользоваться почитанием в эпоху Сасанидов. Его приподнятый алтарь смотрится весьма эффектно в соседстве с храмом огня, находящимся в восточной части бассейна.
Итак, наконец мы прибыли в Тахт-э-Сулейман, и солнце предоставило нам час с небольшим на знакомство с этим великим зороастрийским святилищем.
Первое, на что я обратил внимание, — ледяной горный ручей, вытекавший из входных ворот крепости и петлявший по склону, направляясь в сторону разрыва в кольце окрестных гор. Вскоре стало ясно, что источником этого странного ручья служил сверкающий водоем, находившийся в самом сердце крепости. Это крохотное озеро было почти круглым, а берега его возвышались над окрестностями, так что поверхность воды в нем располагалась выше уровня земли. Озеро казалось искусственным, но вскоре я убедился, что передо мной очень древний естественный водоем источника, образованный отложениями твердых минералов. Узкий проем в стенках осаждений и позволял воде вытекать из этой природной чаши, образуя ручей, текущий к крепостным воротам. Отсюда он поворачивает на запад и несет свои воды к озеру Урмия. С северной стороны бассейна вытекает другой ручеек, проходящий под крепостной стеной с восточной ее стороны. Далее, спускаясь по склону, он сливается с другим ручьем, давая начало уже известной нам реке Зарринех-Руд.