18(9 Мы можем присовокупить к Адавкту главных евнухов Дорофея, Горгония и Андрея, которые состояли при самом Диоклетиане, пользовались его расположением и заведовали его дворцовым управлением (см. Гиббона, та же глава, стр. 254.) Лактанций говорит об их смерти: Potentissimi eunuchi per quos palabum et ipse ante constabat (De MortPers„ m. 15) Евсевий не оставляеть нам никаких сомнений, когда называет Дорофея и других хранителей императорских апартаментов, которые «хотя и были осыпаны императором самыми почтенными прерогативами и были любимы им как его сыновья, предпочли претерпеть за веру всякие унижения, несчастия и самую ужасную смерть, чем отказаться от своей религии для сохранения мирской славы и мирских благ». Hist Eccles., кн. 8, гл. -Гизо. (Не было никакой надобности повторять здесь то, что Гиббон незадолго перед тем говорил касательно этих мучеников; он ссылался на те самые места у Евсевия и Лактаиция которые цитировал Гизо, и даже он приводил одни и те же слова из Лактаиция Когда идет речь о гонениях в Италии при Севере, также было бы неуместным повторение того, что было сделано незадолго перед тем Диоклетианом в Никомедии. - Издат)
Это совершенно неверно, и доказательством тому служит то самое место у Евсевия на которое ссылается автор. «Максенций, - пишет Евсевий, - захвативши впасть над Италией, сначала притворился христианином (kathypekrinato), чтобы расположить к себе жителей Рима; он приказал своим министрам прекратить преследовать христиан, надевая на себя личину благочестия для того, чтобы казаться более добрым, нежели его предшественники; но его поступки впоследствии доказали, что он вовсе не был таков, каким его сначала предполагали (Ист. Церкви, кн. 8, кн. 14). Евсевий прибавляет, что Максенций был союзником Максимина, угнетавшего христиан, и он называет их собратьями по преступлению adelphoi ten kakian. Несчастия которые терпел народ в царствование этих двух императоров, он приписывает гонению, которое они возбудили против христиан. Наконец, самое название этой главы: О поведении врагов религии peri toy tropoy ton tes eysebetas echthron ясно указывает на то, чем был Максенций. - Гизо. (Это примечание взято от Дависа. который в своем возражении на оправдание Гиббона сознается (стр. 44), что его обвинение было результатом того, что он «к сожалению, не понял Евсевия и приписал Максенцию то, что говорилось о Максимине». Обвинение, от которого отказался его автор, не следовало бы снова извлекать из забвения -Издат)
1в2* Евсевий, кн. 8 гл. 14. Но так как Максенций был побееден Константином, то Лактанций из своих личных соображений отнес его после смерти к числу гонителей христианства.
1М* Эпитафия Марцелла помещена в Надписях Грутера, стр. 1712, No 3; она содержит в себе все, что нам известно о его жизни. Марцеллин и Марцелл, имена которых следуют одно за другим в списке пап, были, по мнению многих критиков, две различные личности; но ученый аббат Лонгерю убеищен, что эта была одна и та же личность.
Veredicus rector lapsis quia crimina flere
Г II
Praedixit mfeeris, fuit omnibus hostis amarus.
Hinc furor, hinc odium; sequitur discordia, lites,
Seditio, caedes: solvuntur foedera pads.
Crimen od alterius, Christum qui in pace negavit
Finibus expuisus patriae est feritate tyranni.
Haec breviter Damasus voluit comperta referre:
Marcelli populus meritum cognoscere posset
Мы можем заметить, что Дамаз был назначен римским епископом в 366 году.
184) Огттат против донатистов, кн. I, гл. 17, 18. {Вот слова Опгата: Profectus (Romam) causam dixit jussus est reverti Carthaginem. Очень может быть, что, защищаясь перед судом, он доказал свою ненависть, так как он получил приказание возвратиться в Карфаген.
Описание мученической смерти св. Бонифация, наполненное чудесами и декламацией, издано Рюипаром (стр. 283-291) и на греческом, и на латинском языках, на основании очень древних рукописей. (Неизвестно, были ли Аглая и Бонифаций христианами в то время, как меяаду ними существовала незаконная связь. См. Тильемона Met Ecclesiast, примеч. о гонении Диоклетиана, ч5, прим. 82, стр. 283. Тильемон также доказывает, что эта история сомнительна.- Гизо)
1в6* В течение первых четырех веков было мало признаков того, чтобы в западной Иллирии существовали епископы и епископства. Считалось вероятным, что юрисдикция миланского архиепископа распростанялась на столицу этой обширной провинции Сирмиум. См. Geographia Sacra Шарля Сен-Поля, стр. 68-76, с замечаниями Луки Гольштения. (Вскоре после того христианство распространилось к северу от римских провинций у германских племен: множество христиан, вынужденных искать у варваров убежища от гонений императоров, были приняты там благосклонно (Евсевий, de Vita Const, кн. 11, гл. 53; Землер, Selecta, cap. Н., EL, J.,
115). Готы были обязаны своим первым знакомством с христианской религией молодой девушке, взятой ими в плен; она продолжала заниматься среди них делами благочестия постилась, молилась и восхваляла Господа день и ночь. Когда у нее спрашивали, к чему она так тревожилась, она отвечала: «Так следует чтить Христа Сына Божия»,Созомен. кн. 2, гл. S.-Гизо). (Франки, которые, как мы видели, жили вблизи от границ Римской империи, сделались христианами только со времени обращения Хлсдвига, то есть через два столетия после времен Диоклетиана; они, как кажется, не были более сведущи в делах веры, чем саксы, к которым
после их поселения в Кенте был послан миссионер Августин, почти в тот же самый период времени. До времени Улфилы, то есть до конца четвертого столетия, не было никаких следов существования церкви у готов. - Издат)
1в7* В восьмой книге Евсевия, равно как в дополнении о палестинских мучениках, речь идет главным образом о гонениях Галерия и Максимина. На их жестокость намекают жалобы, которыми Лактанций начинает пятую книгу своих Божественных Учреждений.
1М> Евсевий (кн. 8, гл. 17) сообщает нам этот достопамятный эдикт в переводе на греческий язык, а Лактаций (de Mort Pers. гл. 34) сообщает его в латинском подлиннике. Ни тот, ни другой, как кажется не заметили, что этот эдикт прямо противоречит тому, что они только что с уверенностью рассказывали об угрызениях совести и о раскаянии Галерия
189* Евсевий, кн. 9, гл. 1. Он сообщает письмо префекта.
19(* См. Евсевия. кнД гп. 14; кн. 9, гл. 2-8. Лактанций de Mort Pers„ гл. 36. Эти писатели сходятся мемоду собой в том. что описывают хитрость Максимина; но первый из них говорит о казни нескольких мучеников, а второй положительно ут-аеряадаеп occidi servos Dei vetuit (Их нетрудно согласить; стоит только прочесть подлинные слова Лактанция до конца. «Тогда как он. под личиной милосердия, запрещал убивать служителей Божиих. он приказал их увечить, вырывать у них таза, отрывать руки, отрезать ноги, носы и уши. Но в то время, как он готовил эти •истязания письма Константина заставили его воздерживаться от них. Поэтому он стал скрывать свои действия я если кто-нибудь из христиан погибал, тело несчастного тайно бросали в море». Эти подробности об истязаниях, которым подвергали христиан, дают возможность согласовать Лактанция с Евсевием, так как те, которые умирали от истязаний, и те, которых топили в море, конечно, могут считаться за мучеников. Только искажение слов Лактанция могло породить кажущееся противоречие. - Гизо) (И здесь Гизо придерживается Дависа, но с большим успехом. Приводя только четыре слова из Лактанция Гиббон, конечно, упускает из виду следующие затем слова, в которых говорится о жестокостях более ужасных чем самая смерть. Но Гиббон сделал это вовсе не для того, чтобы исказить исторический акт или оправдать дейстия Максимина. Впрочем, весьма сомнительно, были ли действительно совершены какие-либо из тех ужасных изувечений, так как в следующих затем словах, опущенных Дависом, Лактанций говорит, что, когда чудовище готовило их (moliens), письма Константина заставили его (deterretur) воздержаться от них. Это оправдывает мнение Гиббона, что эдикты его соправителей заставили Максимина приостановить исполнение его намерений. - Издат)
191) За несколько дней перед смертью он издал очень обширный эдикт о терпимости, в котором он приписывает все вынесенные христианами строгости судьям и губернаторам, ложно истолковавшим его намерения См. содержание этого эдикта у Евсевия кн. 9, т. 10.
192* Историческая критика заключается не в том, чтоб отвергать безразлично все факты, которые не согласуются с принятой системой, а Гиббон именно так поступает в этой главе, соглашаясь лишь в последней крайности с возможностью признавать какое-либо мученичество. Авторитеты следует взвешивать, а не оставлять без оценки. Языческие писатели во многих случаях подтвериедают те вынесенные христианами мучения о которых нам рассказывают историки христианской церкви. Цельс упрекает христиан за то, что они собираются втайне из стреха, который им внушают наказания «Потому что, - говорит он, обращаясь к ним, - когда вас арестуют, вас ведут на казнь, и, преэде нежели лишиться жизни, вы должны претерпеть всякого рода истязания» (Ориген, cont Cels.,кн. I, II. VI, VIII, passim). Панегирист Юлиана Либаний, говоря о христианах, пишет «Те, которые держались извращенной религии, находились в постоянном страхе; они боялись, чтобы Юлиан не вьщумал каких-нибудь истязаний, еще более утонченных, чем те, которым они прееде подвергались, чем изувечивания сжигания заживо и пр„ так как императоры совершали над ними все эти жестокости». Libanii parentalts in fulian^ ap. Fab. Bibl. graec., V, 9, N9 58, стр. 283.-Гизо. (В своих оправданиях (стр. 122-145,1-е издание) Гиббон защищает руководящую мысль этой главы, но мы ослабили бы их, если бы передали их в сокращенном виде. Он полагал, что в качестве «беспристрастного судьи» он обязан взять на себя роль защитника такого обвиняемого, который не может представить никаких свидетелей в свою пользу, и что он обязан «рассматривать с недоверием и с подозрительностью корыстное показание обвинителя». Нибур (Лекции о Рим. Ист. Ill, стр. 297) также утверяодает, что гонение Диоклетиана «не было так страшно, как нас уверяют». Обнаруживавшаяся в ту пору внезапная неприязнь к христианам была делом Галерия который завидовал новой иерархии, установившей более бесспорную и более влиятельную власть, чем впасть самого императора. Необдуманно согласившись на суровые меры, предложенные его подчиненным соправителем, Диоклетиан поставил себя в затруднительное положение, которое и было настоящей причиной того, что он скоро вслед за тем отрекся от престола и стал жить частным человеком. - Издат)
193) Таков прямой вывод из двух замечательных мест у Евсевия кн. 8. гл. 2, и из 'Mirtyr. Palestine m. 12. Осторожность историка подвергла его собственную личность укорам и подозрениям. Хорошо известно, что он сам был заключен в тюрьму, и существовало подозрение, что он купил свободу какой-то унизительной уступкой. Этот упрек был сделан еще при его жизни и даже в его присутствии на соборе в Тире. См. Тильемона Memories Ecclesiasgues, ч. 8. стр. 67.
194* Древний и, может быть, неподдельный рассказ о страданиях Тараха и его товарищей (Acta Sincere. Рюинара, стр. 419-448) наполнен резкими выражениями гнева и презрения которые не могли не раздражить судью. Обхождение Эдезия с египетским префектом Гиероклесом было еще более поразительно. Logois te kai ergots ton diksten.. peribalfln - словами и делами судьи- он пренебрег. - Перев. ред. Евсев. de Mertyr. Palestin, гл. 5.(8 поведении Тараха и его товарищей не было ничего такогД что можно бы было приписать увлечению. Гонители сами виноваты в том, что они принимают за презрение мужество тех, кого они гонят. «Как вас зовут?» - спросил у Тараха президент Максим. «Я христианин». - «Пусть разобьют ему челюсть». (Рюинар, стр. 460). Приводят его товарища Проба. На такой же вопрос он дает такой же ответ: «Я христианин, и мое имя Проб». Ему приказывают принести жертву, чтобы приобрести милость своего государя и дружбу Максима. «Я не желаю приобретать этою ценой ни милости государя, ни вашей дружбы». Его подвергли самым жестоким истязаниям, затем недели на него оковы, и судья запретил заботиться об его ранах: sanguine tuo impleta est terra (Рюинар, стр. 462). Третьим был приведен Андроник. На приказание принести жертву он отвечал с такой же твердостью. Судья желая ввести его в заблуждение, сказал ему, что его единоверцы исполнили это требование. «Несчастный! - возразил он.-Зачем вводить меня в заблуждение неправдой". Все трое были наконец брошены на съедение зверям. Если сравнить поведение судьи с поведением мучеников, разве можно будет отыскать в ответах этих последних что-либо неприличное или преувеличенное? Даже народ, присутствовавший при разборе этого дела, был менее кроток и менее почтителен. Несправедливость Максима так возмутила его, что когда мученики появились в амфитеатре, всеми овладел ужас и народ стал роптать, говоря: «Неправедный судья тот, кто постановил такое решение!» Многие вышли из амфитеатра ируходя роптали на Максима й говорили о нем с презрением. Рюинарь, стр. 488. - Гизо)
195) Евсев. de Martyr. Palestin., m 13*(Пишь только это дошло до сведения начальствующих лиц, президент провинции - по словам Евсевия человек грубый и жестокий - сослал духовников частью в Кипр, частью в разные места Палестины и приказал мучить их самыми тяжелыми работами. Четверо из них, отвечавшие отказом на его требование отречься от христианской веры, были сожжены живыми. -Гизо.)
19^ Св. Августин, Collat Carthagin. Dei, II гл. 13; Тильемон, Memorires Ecclesiastegues. том 5, ч. 1, стр. 46. Споры с донатистами бросили некоторый свет на историю африканской церкви, хотя быть может, в нем и есть доля пристрастна
197* Евсевий de Martyr. Palestin. гл. 13. Он заключает свое повествование уверением, что это были мученичества, совершившиеся в Палестине в течение всего времени гонений. Пятая глава его восьмой книги* повествующая о том, что происходило в египетской провинции, Фиваиде, по-видимому, не согласна с нашим уиороиным вычислением, но она должна лишь возбуждать-в нас удивление к искусной уловке историка. Избравши сценой самых неслыханных жестокостей самую отдаленную и уединенную часть Римской империи, он рассказывает, что в фиваиде нередко в один и тот же день подвергались мученической смерти по десяти и даже по сто человек. Но когда он переходит к описанию своего собствен-*ного путешествия по Египту, его выражения становятся мало-помалу более сдержанными и умеренными. Вместо значительного и определенного числа христиан он говорит о многих христианах (pleioys) й очень ловко употребляет два двусмысленных слова (historesamen и hypomemontas), которые могут означать или то, что он видел, или то. что он слышал, или ожидание или совершение казни* (* Кто даст себе труд справиться с текстом, тот убедится, что если бы слово hypomeinontas было принято в смысле ожидания наказания, то все это место утратило бы всякий смысл и сделалось бы непонятным.- Гизо.) (Не означает ли это слово ожидания исполнения уже состоявшегося приговора? - Издат) Таким образом, обеспечив себе путь к отступлению, он предоставил читателям и переводчикам объяснять это двусмысленное место, как захотят, основательно рассчитывая на та что их благочестие заставит их предпочесть самое благоприятное истолкование. Может быть, не лишено коварства замечание Феодора Метохита, что всякий, кто, подобно Евсевию, имел сношения с египтянами, любил употреблять туманные и запутанные выражения (Valesius ad. loc.).
19в* Когда Палестина была разделена на три провинции, восточная префектура заключала в себе сорок восемь провинций. Так как старинные деления по национальностям уже давно были уничтожены, то римляне распределили провинции сообразно с их размерами и богатством.
lit gtoriari possint nillum se innocentem peremisse, nam et ipse audivi aliquos gtoriantes, quia administratio sua, in hac parte, fuerit incruenta. Лактанц. Insftut Divin. V. II)'
^ (Этот расчет сделан на основании числа мучеников, называемых Евсевием поименно; но Евсевий признает, что их было гораздо больше. Так, например, девятая и десятая глава его сочинения озаглавлены так: Об Антонии, Зебине, Германии и других мучениках; о Петре Монахе, Асклепии Маркионите и других мучениках. Говоря о тех, которые пострадали при Диоклетиане, он пишет: «Я расскажу о смерти только одного из них для тога чтобы по этому примеру читатели могли догадаться, что случилось с остальными». (Hist Ecciesiast, кнД гл.6) Еще прежде Гиббона Додвелл сделал тот же расчет и такие же возражения, но Рюинар (Act mart Pref„ стр. 24 и след.) дал ему ответ, не допускающий возражений: «Евсевий признавал, что число мучеников было чрезвычайно велико, хотя и назвал по име- ’ нам лишь немногих. Он служит самым лучшим истолкователем своих слов, когда говорит (кн. 3, гл.25), что многие мученики пострадали при Траяне (кн.5, внач.), что они были бесчисленны при Антонине и Вере (кн.6 гл.1), что во времена Севера церкви повсюду прославлялись подвижниками за веру. То же самое говорит он о гонениях Деция и Валериана. Пусть рассудительный читатель решает, в какой мере мнения Додвелла подкрепляются таким свидетельством». Даже во времена тех гонений, которые Гиббон считает более мягкими, нежели гонения Диоклетиана, число мучеников, как кажется, было более значительно, чем та цифра, которою он ограничивает число мучеников при Диоклетиане, и это число подтверждается неоспоримыми письменными памятниками; я приведу только один пример: мееду письмами св. Киприана находится одно письмо от Лукиана к Целерину, написанное из тюрьмы; в этом письме Лукиан называет по именам семнадцать из своих единоверцев, которые умерли или в рудниках, или среди пыток, или от голода в темницах: «По приказанию императора, - пишет он, - мы обречены на смерть от голода и жажды; мы заперты в двух камерах, так что испарения голод и жажда могут исполнять над нами свое назначение». Киприан. Письмо XXII. Гизо) (Из писем Киприана Ne V и других можно видеть, что находившимся на свободе христианам дозволялось посещать тех, которые находились в заключении, и помогать им. •Поэтому если кто-либо из духовников умирал в тюрьме от голода и жажды и если слово necari не было фигурным выражением или гиперболой, то это могло случиться вследствие небрежности тех, кто имел средства и возможность предотвратить это несчастье и сверх того был обязан это сделать во исполнение приказаний своего духовного начальства. Впрочем, все эти споры о более или менее значительном числе мучеников не имеют большой важности. Первые христиане часто подвергались гонениям; этого нет возможности отвергать. Здесь число не имеет влияния на решение вопроса. Одно умерщвление Сервета наложило такое же черное пятно на имя Кальвина, какое наложили на имена Гардинера и Боннэ, Филиппа Испанского и Екатерины Медичи целые массы жертв. Конечно, христиане были более свирепо жестоки друг к другу, нежели язычники к их предкам. - Издат)
^ Гроций, Annal. de Rebus Betgicis, кн. 1, стр. 12, изд. в лист.
202* Фра Паоло (Istoria del Consilio Tridentmo, кн. 3) низводит число бельгийских мучеников до пятидесяти тысяч. По учености и сдержанности Фра Паоло был не ниже Гроция. Первенство по времени дает некоторое преимущество свидетельству первого из них, но с другой стороны это преимущество утрачивается вследствие отдаленности Венеции от Нидерландов.
20Э) Профессор Шрейтер в примечании, назначенном главным образом для германских читателей, говорит, что он не сделал никаких замечаний по поводу двух последних глав, потому что ожидал, что профессор Венк скоро издаст особый трактат по этому предмету. В предисловии Гизо (стр.13) сказано, что это ожидание не осуществилось. Поэтому примечание профессора Шрейтера касается только что вышедшего в ту пору в свет сочинения докт. Людервальда «О распространении христианской религии благодаря ее собственной ясности». Гельмштед, 1788. Есть некоторое основание в жалобе профессора на то, что Гиббон слишком часто смешивает христианство, церковь и иерархию и заблуждения последней ошибочно приписывает первому; впрочем, не следует упускать из виду факта, что прошло еще немного времени с тех пор, как в иных местах возникла возможность отделять иерархию от христианства, и что эта возможность до сих пор еще представляется не повсюду,- Издат)
ГЛАВА XVII Основание Константинополя. - Политическая система Константина и его преемников. -Военная дисциплина. - Дворец. - Финансы
. Несчастный Лициний был последний соперник, противостоявший величию Константина, и последний пленник, украсивший его триумф. После спокойного и счастливого царствования победитель оставил своему семейству в наследство Римскую империю с новой столицей, с новой политикой и новой религией, а установленные им нововведения были усвоены и упрочены следующими поколениями. Век великого Константина и его сыновей полон важных событий, но историк был бы подавлен их «шелом и разнообразием, если б он не постарался тщательно отделять одни от других те факты, которые связаны между собою только тем, что совершались одни вслед за другими. Он опишет политические учреждения, давшие империи силу и прочность, прежде нежели приступить к описанию войн и переворотов, ускоривших ее падение. Он будет придерживаться неизвестного древним отделения светских дел от церковных. Наконец, торжество христиан и их внутренние раздоры доставят обильные и ясные материалы и для назидания, и для скандала.
После поражения Лициния и его отречения от престола его победоносный соперник приступил к основанию столицы, которой было суждено сделаться впоследствии царицей Востока и пережить империю Константина и его религию. Из гордости или из политических расчетов Диоклетиан впервые покинул древнее местопребывание правительства, а руководившие им мотивы приобрели еще больший вес благодаря примеру его преемников и сорокаЛетней привычке. Рим мало-помалу слился с теми подчинениями государствами, которые когда-то признавали над собой его верховенство, и родина цезарей не возбуждала ничего, кроме холодного равнодушия в воинственном государе, который родился на берегах Дуная, воспитывался при азиатских дворах и в азиатских армиях и был возведен в императорское достоинство британскими легионами. Жители Италии, приветствовавшие в Константине своего избавителя, с покорностью исполняли эдикты, которыми ему случалось почтить римский сенат и народ, но они редко удостаивались присутствия своего нового монарха. Когда Константин был в цвете лет, он или с полной достоинства медленностью, или с торопливой деятельностью объезжал границы своих обширных владений, соображаясь с разнообразными мирными или военными предприятиями, и всеща был готов двинуться и против внешних врагов, и против внутренних. Но коща он мало-по-малу достиг вершины своего благополучия, а жизнь его стала клониться к закату, он стал помышлять об избрании более постоянного местонахождения для могущества и величия императорского престола. При выборе выгодного местоположения он предпочел пограничный рубеж между Европой и Азией, так как оттуда он мог сдерживать своею мощною рукою варваров, живших между Дунаем и Танаисом, и мог бдительно следить за поведением персидского монарха, с нетерпением несшего иго, наложенное унизительным мирным договором. Именно в этих видах Диоклетиан избрал и украсил свою резиденцию в Никомедии; но память Диоклетиана была по справедливости ненавистна для покровителя церкви, и Константин не был недоступен для честолюбивого намерения основать город, который мог бы увековечить славу его собственного имени. Во время последних военных действий против Лициния он не раз имел возможность оценить и как воин, и как государственный человек бесподобное положение Византии и мог заметить, как сильно она оберегается самою природой от неприятельских нападений, между тем, как она со всех сторон доступна для выгодных торговых сношений. Еще за несколько веков до Константина один из самых здравомыслящих древних историков1) описал выгоды этого положения, благодаря которому одна небольшая греческая колония приобрела господство на морях и сделалась цветущей и независимой республикой2).
Если мы посмотрим на Византию в тех размерах, которые она приобрела вместе с славным названием Константинополя, этот царственный город представится нам в форме неправильного треугольника. Тупой угол, выдвигающийся к востоку и к берегам Азии, встречает и отталкивает волны фракийского Босфора. Северная часть города граничит гаванью, а южная омывается Пропонтидой или Мраморным морем. Основание треугольника обращено к западу; им оканчивается Европейский континент. Впрочем, без более подробного объяснения невозможно составить себе ясное и удовлетворительное понятие о превосходствах внешней формы и распределения окружающих этот город земель и вод.
Извилистый канал, сквозь который воды Эвксинского моря текут с постоянной быстротой к Средиземному морю, получил название Босфора - название, прославленное историей не менее, чем вымыслами древности3).
Множество храмов и искупительных алтарей, разбросанных вдоль его крутых и лесистых береге», свидетельствовали о неопытности, боязливости и благочестии тех греческих мореплавателей, которые, по примеру аргонавтов, пускались в опасное плавание по негостеприимном}' Эвксинскому морю. На этих берегах предание долго сохраняло воспоминания о дворце Финея, опустошаемом отвратительными гарпиями4), и о лесном царстве Амика, вызвавшего сына Леды на бой в железных перчатках5). Пролив Босфор оканчивается Кианей-скими утесами, которые, по описанию поэтов, когда-то плавали на поверхности вод и были предназначены богами для охранения входа в Эвксинское море от нечестивого любопытства6). От Киаиейских утесов до оконечности Византии и ее гавани извилистая длина Босфора простирается почти на шестнадцать миль7), а его самую обыкновенную ширину можно определить почти в полторы мили. Новые европейские и азиатские форты воздвигнуты на обоих континентах на фундаменте двух знаменитых храмов Сераписа и Юпитера Урийского. Старые форты, построенные греческими императорами, господствуют над самою узкою частью канала в таком месте, где противоположные берега приближаются один к другому на расстояние пятисот шагов. Эти укреьле-ния были исправлены и усилены Мехметом Вторым, когда он замышлял осаду Константинополя6); но турецкий завоеватель, вероятно, не знал, что почти за две тысячи лет до его царствования Дарий выбрал то же самое место для соединения двух континетов плашкотным мостом9). В небольшом расстоянии от старых фортов находится небольшой городок Хрисополь# или Скутари, который почти можно считать за азиатское предместье Константинополя. В том месте, где Босфор начинает расширяться в Пропонтиду, он протекает между Византией и Халкедоном. Последний из этих городов был построен греками за несколько лет до основания первого, а ослепление основателя, не заметившего выгод, которые представлял противоположный берег, было заклеймено презрительным выражением, перешедшим в пословицу10).
Константинопольская гавань, которую можно считать за один из рукавов Босфора, получила в очень отдаленные от нас времена название Золотого Рога. Кривую линию, которую она описывает, можно сравнить с рогом оленя или, скорее, с рогом быка11). Эпитет «золотой» обозначал богатства, которые каждый попутный ветер щмгаосил из самых отдаленных стран в безопасную и просторную константинопольскую гавань. Река Лик, образовавшаяся от слияния двух небольших потоков, постоянно изливает в гавань свежую воду, которая очищает ее дно и привлекает в это удобное убежище периодически появляющиеся массы рыб. Так как приливы и отливы почти вовсе незаметны в тех морях, то постоянно глубокая вода внутри гавани дозволяет выгружать товары прямо на набережную без помощи лодок; даже было замечено, что в некоторых местах самые большие корабли могут упираться своим носом в дома, в то время как их корма держится на воде12). От устья Лика до входа в гавань этот рукав Босфора имеет более семи миль в длину. Вход в гавань имеет окало пятисот ярдов в ширину, и поперек его может быть протянута крепкая цепь, если нужно предохранить гавань и город от нападения неприятельского флота13).
Между Босфором и Геллеспонтом раздвигающиеся с обеих сторон берега Европы и Азии обнимают Мраморное море, которое было известно древним под именем Пропонтиды. Плавание от выхода из Босфора до входа в Геллеспонт простирается почти на сто двадцать миль. Кто плывет в направлении к западу, держась середины Пропонтиды, тот может в одно и то же время любоваться гористыми берегами Фракии и Вифннни и ни разу не терять из виду величавую вершину горы Олимп, покрытую вечными снегами14); он минует с левой стороны глубокий залив, внутри которого находилась резиденция Диоклетиана Никомедия, и проедет мимо маленьких островков Кизика и Проконесса прежде, чем бросить якорь в Галлиполи, где море, отделяющее Азию от Европы, снова сжимается в узкий канал.
Географы, с самым большим вниманием и точностью изучившие форму и размеры Геллеспонта, определяют длину извилистого пути через знаменитый пролив почти в шестьдесят миль, а обыкновенную ширину самого пролива почти в три мили15). Но самая узкая часть пролива находится к северу от старинных турецких фортов, между городами Сестом и Абидосом. Здесь отважный Леандр переплыл пролив, рискуя своею жизнью из-за обладания своей возлюбленной16). Здесь же, в том месте, где расстояние между противоположным и берегами не превышает пятисот шагов17), Ксеркс устроил удивительный плашкотный мост с целью переправить в Ев-решу сто семьдесят мириад варваров1*). Заключенное в такие узкие границы море, по-видимому, вовсе не заслуживает странного эпитета широкого, который нередко придавали Геллеспонту и Гомер и Орфей. Но наши понятия о величине имеют относительное значение, а путешественник, и в особенности поэт, державшийся во время плавания по Геллеспонту извилин потока и любовавшийся сельскими видами, со всех сторон закрывавшими горизонт, мало-помалу позабывал о море; его воображение рисовало ему этот знаменитый пролив со всеми атрибутами величественной реки, которая быстро протекала по лесистой местности и наконец впадала через широкое устье в Эгейское море или Архипелаг19). Из древней Трои30>, лежавшей на возвышении у подножия горы Иды, открывался вид на Геллеспонт, который едва ли делался более глубоким от вливавшихся в него бессмертных ручейков Симонса и Скамандра. Греческий лагерь был раскинут на двенадцать миль вдоль берега, от мыса Сигей-ского до мыса Ретийского, а фланга армии охранялись самыми храбрыми из всех вождей, какие сражались под знаменами Агамемнона. Первый из этих мысов был занят Ахиллом с его непобедимыми мирмидонами, а на другом раскинул свои палатки неустрашимый Аякс. Когда Аякс погиб жертвою своей обманутой гордости и неблагодарности греков, его гробница была воздвигнута на том месте, где он защищал флот от ярости Юпитера и Гектора, а граждане возникавшего в ту пору города Рета стали воздавать его памяти божеские почести21). Прежде нежели Константин отдал справедливое предпочтение положению Византии, он задумал воздвигнуть столицу империи на том знаменитом месте, из которого римляне вели свое баснословное происхождение. Обширная равнина, расстилающаяся от подножия древней Трои в направлении к Ретийскому мысу и к гробнице Аякса, была сначала им выбрана для новой столицы, и хотя он скоро отказался от этого намерения, величественные остатки недостроенных стен и башен долго привлекали внимание всякого, кому приходилось плавать по Геллеспонту22).
Теперь мы уже в состоянии оценить выгоды положения Константинополя, из которого как будто сама природа хотела сделать центр и столицу великой монархии. Находясь под сорок первым градусом широты, царственный город господствовал с высоты своих семи холмов23) над противоположными берегами Европы и Азии; климат был здоров и умерен, почва плодородна, гавань безопасна и просторна, а доступ со стороны континента неширок и удобен для обороны. Босфор и Геллеспонт образуют, так сказать, ворота для входа в Константинополь, и тот монарх, в руках которого находятся эта важные проходы, всегда может закрывать их для неприятельского флота и открывать для флота торгового. Восточные провинции были в некоторой степени обязаны политике Константина своим спасением, так как варварские обитатели берегов Эвксинского моря, проникавшие в предшествовавшие века в самую середину Средиземного моря, скоро прекратили свои хищнические набеги вследствие невозможности прорваться сквозь эту непреодолимую преграду. Когда ворота Геллеспонта и Босфора были заперты, столица от этого не страдала, так как внутри своей обширной окружности она находила все, что было нужно для удовлетворения ежедневных потребностей и требований роскоши ее многочисленного населения. Побережье Фракии и Вифинии, томящееся под гнетом турецкого деспотизма, до сих пор представляет роскошную картину виноградников, садов и обилия земных продуктов, а Пропонтида всегда славилась громадным количеством самых лучших рыб, которых можно ловить в известные времена года не только без особенной ловкости, но даже почти без всяких усилий34). Но когда проходы через проливы были открыты для торговли, через них привозили из Эвксинского и Средиземного морей всякого рода натуральные и искусственные богатства и с севера и с юга. И разные грубые продукты, добывавшиеся среди лесов Германии и Скифии до самых устьев Танаиса и Борисфена, и все, что создавала промышленная деятельность Европы и Азии, и египетский хлеб, и доставлявшиеся из самых отдаленных частей Индии драгоценные каменья и пряности - все приносилось попутными ветрами в константинопольскую гавань, привлекавшую к себе в течение многих столетий торговлю древнего мира25).
Такого соединения в одном пункте красоты, безопасности и богатства было достаточно для того, чтоб оправдать выбор Константина. Но так как во все века некоторая примесь чудесного и баснословного придавала надлежащее величие происхождению больших городов26), то император желал, чтоб его решение было приписано не столько ненадежным доводам человеческого разума, сколько непреложным и неизменным велениям божественной мудрости. В одном из изданных им законов он позаботился о том, чтобы потомство знало, что он заложил незыблемый фундамент Константино-я^и во исполнение воли Божией27), и хотя он не снизошел до того, чтобы сообщить нам, каким путем он получил это внушение свыше, его скромное молчание было с избытком восполнено изобретательностью писателей следующего столетия, которые описали ночное видение, представившееся Константину в то время, когда он спал внутри стен Византии. Гений-покровитель этого города, под видом почтенной матроны, изнемогавшей под тяжестью своих лет и недуге», внезапно превратился в цветущую девушку, которую император собственными руками украсил всеми символами императорского величия2*). Монарх проснулся, объяснил смысл счастливого предзнаменования и без колебаний подчинился воле небес. День основания какого-либо города или колонии праздновался у римлян с теми церемониями, какие были установлены щедрым суеверием29), и хотя Константин, может быть, опустил некоторые обряды, слишком сильно отзывавшиеся своим языческим происхождением, однако он сделал все что мог, чтобы возбудить в душе зрителей глубокое чувство надежды и благоговения. Пешком и с копьем в руке шел император во главе торжественной процессии и затем наметил черту, которая должна была обозначать границы будущей столицы; он вел эту черту так долго, что удивленные зрители наконец осмелились заметить, что она уже превышает самые широкие размеры большого города. «Я все-таки буду подвигаться вперед, - возразил Константин, -пока шествующий впереди меня незримый руководитель не найдет нужным остановиться»30). Так как мы не беремся расследовать свойства и мотивы этого необыкновенного путеводителя, то мы ограничимся более скромной задачей и опишем размеры и пределы Константинополя31).
При теперешнем состояния этого города дворец и сады сераля занимают восточный мыс, то есть первый из семи холмов, и покрывают пространство почти в сто пятьдесят акров на нашу меру. Седалище турецкой бдительности и турецкого деспотизма воздвигнуто на фундаменте одной греческой республики, но можно предполагать, что византийцы, прельщаясь удобствами гавани, пытались распространить с этой стороны свои жилища далее теперешних пределов сераля. Новые стены Константина тянулись от гавани до Пропонтиды поперек раздвинувшейся ширины треугольника на расстоянии пятнадцати стадий от старых укреплений, а вместе с городом Византией они вмещали в себе пять из тех семи холмов, которые в глазах того, кто приближается к Константа-нополю, как будто возвышаются один над другим с величественной регулярностью32). Почти через сто лет после смерти основателя новые здания, с одной стороны достигавшие гавани, а с другой тянувшиеся вдоль Пропонтиды, уже покрывали узкую вершину шестого холма и широкую поверхность седьмого. Необходимость защитить эти предместья от непрерывных нашествий варваров заставила младшего Феодосия обнести свою столицу прочной оградой на всем ее протяжении33). От восточного мыса до Золотых Ворот самая большая длина Константинополя достигала почти трех римских миль34); его окружность имела от десяти до одиннадцати миль, а все занимаемое им пространство можно определить почти в две тысячи английских акров. Нет возможности оправдать ни на чем не основанные и легковерные преувеличения новейших путешественников, которые иногда включают в пределы Константинополя соседние деревни не только европейского, но и даже азиатского побережья35).
Но предместья Пера и Галата хотя и находятся по ту сторону гавани, может быть, и заслуживают того, чтобы их считали за часть города36), а эта прибавка, пожалуй, может служить оправданием для того византийского историка, который определяет окружность своего родного города в шестнадцать греческих (то есть почти в четырнадцать римских) миль37). Такие размеры, по-видимому, достойны императорской резиденции. Однако Константинополь уступает в этом отношении Вавилону и Фивам38), Древнему Риму, Лондону и даже Парижу39).