10^ Евсевий, Hist Eccles* кн. X, 6, in Vit Constantin* кн. 4, гл. 28. Он неоднократно говорит о щедрости христианского героя с которой он сам имел случай познакомиться и которую он даже имел случай испытатъ на самом себе.
1<и* Евсевий, Hist Eccles* кн. 10, гл. 2-4. Епископ Кесарийский, изучавший и удовлетворявший вкусы своего повелителя публично произнес тщательное описание иерусалимской церкви (in Vit Const, кн. 4, гл. 46.). Эта речь не дошла до нас, но в своем жизнеописании Константина (кн. 3, гл. 36) он вкратце описал архитектуру этой церкви и ее украшения Он таюке упоминает о церкви св. Апостолов в Константинополе (кн. 4, гл. 59).
10в* См. Юстиниана Novell. 123, 3. Здесь не упоминается ни о доходах патриархов, ни о доходах самых богатых епископов; высший доход епископства определен в тридцать фунтов золота, а низший в два; стало быть, средний доход мог бы быть определен в шестнадцать фунтов золота, но эти вычисления гораздо ниже настоящей суммы доходов.
107* См. Бароний (Annal. Eccles* 324 г* N 58,65,71). Все отчеты, исходящие из Ватикана, возбуждают основательное недоверие, но эта роспись носит на себе отпечаток древности и достоверности, и по меньшей мере очевидно, что если она и поддельная то она была подделана в такое время, когда целью папской жадности были еще фермы, а не королевства.
10в* См. Томассена, Discipline de Uglise, том III, кн. 2, m. 13-15, стр. 689-706. Легальное разделение церковных доходов, по-видимому, еще не было установлено во времена Амвросия и Златоуста. Симплиций и Желазий, которые были римскими епископами во второй половине пятого столетия, упоминают о нем в своих пастырских посланиях, как об общем законе, уже вошедшем в обычай в Италии.
10* Амвросий, который был самым горячим защитником церковных привилегий, подчинился безропотно уплате поземельного налога: «Si tributum petit imperator, non negamus; agir ecclesiae solvum tributum; soMmus quae sunt Caesaris Caesari, et quae sunt Dei Deo: tributum Caesaris est non n^gatur*. Бароний старается доказать, что уплата этих налогов производилась скорее из милосердия чем по обязанности (Annal. Eccles, 387 г.), но мысль или по меньшей мере слова Амвросия более добросовестно орьясняны Томассеном в его Discipline de Itylise, том III, кн. 1, гл. 34, стр 268.
no* InAriminense synodo super ecdesiarum et dericorum privilegiis tractatu habfto, usque eo dispositk) progressa est ut juga quae viderentur ad ecclesiam pertmere, a publica functione cessarent inquietudine desistente; quod nostra videtur dudum sanctio repulsisse. Код. Феод. (кн. 16, тит. 2, зак. 15). Если бы собравшийся в Римини синод достиг желаемого, он мог бы такой практической заслугой загладить некоторые еретические заблуждения.
ш) Евсевий (in Vit Constant, кн. 4, m. 27) и Соэомен(кн. 1, гл. 9) уверяют, что епископская юрисдикция была расширена и утверждена Константином; но подделку знаменитого эдикта, который никогда не был вполне помещен в Кодексе (Оесдосия (см. том VI, сгр. 303), доказал Годефруа самым убедительным образом. Странно, что Монтескье, который был и юрист и философ, ссылается на этот эдикт Константина (Esprit des Loix, кн. 29, m. 16), не выражая ни малейшего к нему недоверия
* Вопрос о церковной юрисдикции был затемнен страстями, предрассудками и личными интересами. Две лучшие книги по этому предмету, попавшие в мои руки, суть: Постановления Канонического Права аббата Флери и Гражданская история Неаполя Джианноне. Умеренность их авторов была результатом столько же их общественного положения сколько их характера. Флери был французский аббат, уважавший авторитет парламентов, а Джианноне был итальянский юрист, опасавшийся могущества церкви. Здесь я считаю нужным заметить, что так как высказываемые мною общие положения суть вывод из многих частных и неполных фактов, то я вынужден отсылать читателя к тем новейшим писателям, которые подробно рассматривали этот предмет; иначе мне пришлось бы дать этим подстрочным примечаниям слишком большие размеры.
11Э) Тильемон собрал из сочинений Руфина, Феодорета и др. те места, в которых излагаются мнения и выражения Константина Mem. Eccles, том III, стр. 749,750.
114* См. Код. Феод., кн. 9, тит. 45, зак. 4. В сочинениях Фра Паоло (том IV, стр. 192 и пр.) есть превосходное рассуждение касательно происхождения святилищ, их притязаний, злоупотреблений и пределов. Он основательно замечает, что в Древней Греции было пятнадцать или двадцать azyla или святилищ, тогда как теперь они находятся в Италии в таком же числе иногда внутри стен одного города.
115* Юриспруденция касательно церковных покаяний постоянно усовершенствовалась постановлениями соборов. Но так как многие случаи все еще были предоставлены на усмотрение епископов, то они, по примеру римских преторов, иногда издавали правила дисциплины, которых они намеревались держаться Между каноническими посланиями четвертого столетия всего более славились послания Василия Великого. Они помещены в Пандектах Бевериджа (том II: стр. 47-151) и переведены Шардоном (Hist des Sacremens, том IV, стр. 219-277).
116* Св. Василий, Послание 47 у Барония (Anna!. Eccles. 370 г., N 91), который говорит, что он рассказывает это с намерением убедить правителей, что они также могут быть подвергнуты отлучению от церкви. По его мнению, даже коронованные особы не могут считать себя в безопасности от громов Ватикана, и в этом случае кардинал оказывается гораздо более последовательным, чем юристы и богословы Галликанской церкви.
117* Длинный рад его предков, начиная с Еврисфена, первого дорического царя Спарты и пятого по прямой линии потомка Геркулеса, был вписан в публичные регистры лакедемонской колонии Кирены. (Синез. Epist 57, стр. 197, изд. Петаа) Такая чистая и блистательная генеалогия которая обнимает тысячу семьсот лет, не считая царственных предков Геркулеса, не имеет себе подобной в истории человеческого рода. (Клинтон (F. К1.101) сообщает генеалогию Геркулеса. начинающуюся с Даная Царство лакедемонское было основано его потомком Аристоде-мом. сыновьями которого Еврисфеном и Проклесом начинается с 1102 г. до P. X двойной ряд царей - Агидов и Проклидов, существовавших столько веков в Спарте. К первому из этих родов принадлежит Батт, основавший Кирену в 631 г. до P. X ~№дог.)
Синезий (de Regno, ар. 2) оплакивает в трогательных выражениях упадок и разрушение Кирены, potis Heltennis рЫаюп onoma kai semnon, kai en M hymma ton peiai soph5n, луп penSs kai kat&phfcs, kai m^ga егефюп - Греческий город, носящий древнее имя и почтенный, воспетый в гимнах древними мудрецами, ныне же бедный, унылый и сильно разрушенный (Перев. рад). Птолемаида, новый город в восьмидесяти двух милях на запад от Кирены, сделался метрополией Пентаполиса или Верхней Ливии, а впоследствии это отличие перешло к Созузе. См. Весселинга, Шпегаг. стр. 67, 68, 732; Целларий, Geograph. том II, часть 2, стр. 72-74; Шарль Санто Паоло. Geograph. Sacra, стр. 273; Анвиль, Gecgraphie Ancienne, том HI. crp. 43, 44; Memoires de TAcad. des Inscriptions, том XXXVII, стр. 363-391.
119* Синезий. до вступления в эту должность, указывал на свою неспособность к ней. (Epist, гл. 5, стр. 246-250). Он любил светские научные занятия и светские удовольствия; он не был способен выносить безбрачия; он не верил в воскресение мертвых и отказывался проповедовать народу басни, если ему не будет дозволено философствовать у себя дома. Египетский примас Феофил, которому были известны его личные достоинства, согласился на эти необыкновенные условия См. Жизнеописание Синезия у Тильемона. Mem. Ecctes^ том XII, стр. 492-554. (Синезий был родом из Кирены и мог основательно гордиться древним и знаменитым именем, на которое сделаны указания в одном из примечаний к первой главе этой истории. В последние дни древней учености он слабо поддерживал философский характер, рано приобретенный его родиной и долго в ней державшийся Известность, которую он приобрел в то время как учился в Александрии под руководством талантливого, но несчастного Гипатия обратила на него внимание Феофила. Его философия обнимала многие из мистических нелепостей неоплатоников, хотя и не впадала в их дикие безрассудства. Воскресение из мертвых, которому он не верил, было воскресением тела; он не мог бы носить имя своей школы, если бы отвергал бессмертие души. Бруккер (Ист. Филос„ ч. 2, стр. 312) допускает, что он «держался мнений, не совсем согласных с народными верованиями». Тем не менее, по словам Дюпена (Hist Ecd. ч. 1, стр. 410), он был «очень мудрым, благоразумным и хорошим епископом». Барбуртон (Div. Let, ч. 3, стр. 196) был так скандализован философскими еретическими мнениями Синезия. что называет его «немалым безумцем» и продолжает так: «он вступил в церковь последователем Платона и оставался таким нелепым и бессмысленным последователем этого философа, какие только встречались впоследствии». О Синезии придется снова говорить в главе 30. - Издат)
12°* См. оскорбительные нападки Синезия в Послании 57, стр. 191-201. Назначение Андроника было противозаконно, так как он был родом из Береники, в той же провинции. Орудия пытки подробно указаны: piesteriSn, или тиски, daktyfethra, podostrathS, rinophathis, hbtagra и kekrtrophion, которые различным образом сдавливали и вытягивали пальцы, ноги, носы, уши и губы жертв.
121) Приговор об отлучении от церкви написан риторским слогом. (Синезий, Epist 58, стр. 201-203). Манера впутывать целые семейства, хотя и несогласная со справедливостью, была доведена до того, что стала обнимать целые нации.
122* См. Синезия Epist 47, стр. 186,187; Epist 72, стр. 218.219; Epist &9, стр. 230, 231.
123) См. Томасена (Discipline de I'Eglise, том II, кн. 3, гл 83, стр. 1761-1770) и Бингама (Древности, ч. 1, кн. 14, гл. 4, стр. 688-717). Проповедь считалась эа самую важную обязанность епископа; но эта обязанность иногда возлагалась на таких пресвитеров, как Златоуст и Августин. (Этими могущественными пособниками первобытная церковь была обязана философии. Лекции, которые читались в школах, служили образцами и для первых собраний верующих греков, и для речей их проповедников. Таким способом сделались известными «апостольские предания» и истолкования происходивших в Антиохии совещаний. Те, которые читали лекции, с завистью смотрели на увеличивавшееся число христианских слушателей, и это заставило Оригена сказать в возражение Цельсу: «Как были бы философы довольны, если бы могли собрать столько лиц, желающих слушать их поучения о прекрасном!» (Cont Cels., кн. 3). - Издат)
124) Королева Елизавета употребляла это выражение и прибегала к этому средству, когда желала расположить умы своих подданных в пользу какой-нибудь чрезвычайной правительственной меры. Ее преемник очень боялся влияния этой враждебной музыки, а сын этого преемника испытал его на себе самым неприятным образом. «Когда кафедра, эта церковная труба», и т. д. См. ’Жизнеописание архиепископа Лода" Гейлина, стр. 153.
125) Эти скромные ораторы признавались, что так как они не обладали даром чудес, то старались приобретать искусство хорошо говорить.
126) Никейский собор в четвертом, пятом, шестом и седьмом постановлениях сделал некоторые основные распоряжения касательно соборов, митрополитов и примасов. Духовенство, сообразно с своими интересами, извращало постановления Иикейского собора, ложно истолковывало их смысл, умышленно прибавляло к ним вставки или подделки. Церкви, называвшиеся Suburbicarian, которые были отнесены (Руфином) к ведомству римского епископа, сделались предметом самых горячих споров. См. Opera Сирмонд, том IV. стр. 1-238.
127* Мы имеем только тридцать три или сорок семь епископских подписей, но Адо. который, впрочем, принадлежит к числу писателей, не заслуживающих большего доверия насчитывает шестьсот епископов, присутствовавших на соборе в Арелате. Тильемон, Mem. Eccles. том VI, стр. 422.
128* См. Тильемона. том VI, стр. 915 и Бособра Hist du Manicheisme, том I, стр. 529. Название епископов, которое дает Евтихий двум тысячам сорока восьми лицам духовного звания (Annal.. том 1, стр. 440, vers Pocock.), должно быть распространено далеко эа пределами православного или даже епископского посвящения
129) См. Евсев. in Vit Contantin.. кн. 3. гл. 6-21. Тильемон. Mem. Ecclessiast, том
VI. сто. 669-759.
13® Sancimus igitur vicem legum obtinere. quae a quatuor Sanctis Conciliis_ expositae sunt aut firmatae. Praedictarum enim quatuor synodorum dogmata sicut sanctas scripturas et regulas sicut leges observamus. Юстиниана Novel. 131. Беверидж (as Pandect ploleg. стр. 2) замечает, что императоры никогда не издавали новых законов о церковных делах, а Джианноне замечает совершенно в ином духе, что они давали легальную санкцию соборным постановлением. Istoria Civile dsi
ыаюн/ v^ncile в энциклопедии, том III, стр. 668-679, ed. de Lucques. Ее автор, док. Бушо, рассмотрел согласно с принципами Галликанской церкви, главные вопросы, касающиеся формы и состава генеральных национальных и провинциальных соборов. Издатели (см. Предисловие, стр. 16) имеют основание гордиться этой статьей. Всякий, кто прибегает к этим обширным компиляциям, редко останется в такой же степени довольным.
ГЛАВА XXI
Преследование еретиков. - Секта донатистов. -Споры, вызванные Арием. - Афанасий. -Тревожное состояние церкви и империи при Константине и его сыновьях. -Терпимость язычества
Признанные похвалы служителей церкви увековечили славу монарха, потворствовавшего их страстям и соблюдавшего их интересы. Константин доставил им безопасность, богатства, почести и средства для мщения, а поддержание православной веры стало считаться за самую священную и самую важную обязанность гражданских должностных лиц. Миланский эдикт - эта великая хартия религиозной терпимости - утвердил за каждым из подданных Римской империи право выбирать и исповедовать свою собственную религию. Но эта неоценимая привилегия была скоро нарушена: вместе с познанием истины император впитал в себя принципы религиозного угнетения, и торжество христианства обратилось в невыносимый гнет для тех сект, которые не сходились в убеждениях с кафолической церковью. Константин пришел без труда к тому убеждению, что еретики, осмеливавшиеся оспаривать его мнения или не подчиняться его приказаниям, были виновны в самом бессмысленном и самом преступном упорстве и что своевременное применение некоторых мер строгости может спасти этих несчастных от вечной гибели. Император поспешил устранить священнослужителей и проповедников различных иноверческих сект от всякого участия в наградах и привилегиях, которыми он так щедро осыпал православное духовенство. Но так как сектанты могли бы существовать и под бременем монаршей немилости, то немедленно вслед за покорением востока был издан эдикт, предписывавший их совершенное истребление1После предисловия, полного раздражения и упреков, Константин безусловно воспрещает сборища еретиков и приказывает конфисковать все их общественные имущества в пользу или казны, или кафолической церкви. К числу тех сект, против которых была направлена императорская строгость, как кажется, принадлежали: приверженцы Павла Самосатского;
фригийские монтанисты, отличавшиеся непрерывным рядом восторженных пророков; новациане, решительно отвергавшие мирскую пользу покаяния; маркиониты и валентиниа-не, под чьим руководящим знаменем мало-помалу соединились различные гностики Азии и Египта, и, может быть, манихеи, незадолго перед тем принесшие из Персии более искусную смесь восточного богословия с христианским2). Намерение искоренить название или, по меньшей мере, остановить распространение этих ненавистных ересей приводилось в исполнение с энергией и успехом. Некоторые из уголовных наказаний были заимствованы слово в слово из эдиктов Диоклетиана против христиан, и этот способ обращения в истинную веру был одобрен теми самыми епископами, когорте испытали на самих себе тяжесть угнетения и которые вступались за права человечества. Впрочем, два факта, которые сами по себе незначительны, служат доказательством того, что душа Константина не была еще совершенно заражена религиозным усердием и ханжеством. Прежде нежели произнести приговор над маиихеями и родственными с ними сектами, он решился тщательно исследовать характер их религиозных принципов. Как будто не доверяя беспристрастию своих советников из духовного звания, он возложил это щекотливое поручение на одного гражданского сановника, которого он уважал за ученость и скромность, но о продажности которого он, вероятно, ничего не знал3). Император скоро пришел к убеждению, что он слишком поспешно осудил православные верования и примерную нравственность новациан, расходившихся с церковью только в некоторых правилах дисциплины, может быть, небезусловно необходимых для вечного спасения. Поэтому он издал особый эдикт, освобождавший их от установленных законами общих уголовных наказаний4), позволил им выстроить церковь в Константинополе, стал относиться с уважением к чудесам их святых, пригласил их епископа Акезия на Никейский собор и только позволил себе легкие и фамильярные шуточки насчет строгости его учения, которые нельзя было принять из уст монарха иначе как с одобрением и признательностью5).
Жалобы и взаимные обвинения, с которыми стали осаждать трон Константина, лишь только смерть Максенция подчинила Африку его победоносному оружию, не могли служить назиданием для не вполне уверовавших новообращенных. Он с удивлением узнал, что провинции этой обширной страны, простиравшейся от пределов Кирены до Геркулесовых столбов, были раздираемы религиозными распрями^). Причиной раздоров было двойное избрание в Карфагенской церкви, занимавшей по своему рангу и богатству второе место между западнынш церквами. Цецилиан и Майорин были два соперника, спорившие из-за звания африканского архиепископа; а смерть последнего из них скоро очистила место для Доната, который по своим выдающимся дарованиям и по своим мнимым добродетелям был самой твердой опорой своей партии. Преимущества Цецилиана, основанные на том, что он был посвящен ранее своего соперника, теряли свою силу ввиду противозаконной или, по меньшей мере, непристойной торопливости, с которой его рукоположили в епископское звание, не дожидаясь прибытия нумндийских епископов. Авторитет этих епископов, которые в числе семидесяти осудили Цецилиана и рукоположили Майорина, в свою очередь был ослаблен личными пороками некоторых из них, а также женскими интригами, нечестивыми денежными сделками и бесчинствами, в которых обвиняют этот Нумидийский собор7). Епископы двух враждебных партий с одинаковым жаром и упорством утверждали, что их противники лишили себя всех своих прав или по меньшей мере опозорили себя ужасным преступлением - тем, что выдали Св. Писание офицерам Диоклетиана. Из их взаимных обвинений и вообще из всех подробностей этого дела можно заключить, что последнее гонение разожгло усердие африканских христиан, но не исправило их нравов. Такая разделенная на партии церковь была неспособна к беспристрастному отправлению правосудия; эта тяжба рассматривалась, одним вслед за другим, пятью трибуналами, назначенными императором, и все это дело, начиная с первой жалобы и кончая решительным приговором тянулось более трех лет. И строгое исследование, произведенное преторским наместником вместе с африканским проконсулом, и донесение посланных в Карфаген двух инспекторов, и декреты соборов римского и арелатско-го, и верховный приговор, произнесенный самим Константином в его священной консистории, - все было в пользу Цецилиана, и он был единогласно признан и гражданскими, и церковными властями за истинного и законного архиепи-* скопа Африки. Его викарным епископам были предоставлены церковные отличия и богатства, и Константин не без затруднений удовольствовался присуждением главных вожаков партии донатистов к ссылке. Так как это дело было рассмотрено с большим вниманием, то можно полагать, что оно было решено согласно с правилами справедливости. Но, быть может, не были лишены основания жалобы донатистов, что легковерие императора было введено в заблуждение коварными происками его фаворита Озия. Влияние лжи и подкупа могло привести к осуждению невинного или к чрезмерно строгому приговору над виновным. Впрочем, если бы такой акт несправедливости был совершен с целью прекратить опасную распрю, он мог бы быть отнесен к числу тех преходящих зал деспотического управления, которые не имеют никакого влияния на потомство и легко им позабываются.
Но этот случай, сам по себе столь ничтожный, что он едва ли имеет право занимать место в истории, породил тот достопамятный раскол, который раздирал африканские провинции более трехсот лет и угас лишь вместе с самим христианством. Непоколебимая любовь к свободе и фанатизм, которые одушевляли донатистов, заставили их отказаться от повиновения узурпатору, избрание которого они считали неправильным и духовную власть которого они не признавали. Будучи исключены из гражданского и религиозного общения с человеческим родом, они смело произнесли отлучение от церкви над всеми, кто принял сторону Цецили-ана и тех изменников, от которых он принял мнимое рукоположение в епископы. Они с уверенностью и почти с торжеством утверждали, что преемничество апостольской власти было прервано, что все епископы Европы и Азии были поражены преступной заразой раскола и что прерогативы кафолической церкви принадлежат лиге избранной части африканских верующих, которая одна сохранила ненарушимыми чистоту веры и правила церковного благочиния. С этой суровой теорией они соединяли такой образ действий, который был вовсе несогласен с правилами христианского милосердия. Всякий раз, как они приобретали нового последователя, хотя бы из отдаленных восточных провинций, они снова совершали над ним священные обряды крещения*) и рукоположения, так как считали недействительными те, которые уже были совершены руками еретиков и раскольников. Епископов, молодых девушек и даже чистых от всякого греха детей донатисты подвергали публичному покаянию, прежде чем допустить к св. причастию. Если они вступали в обладание церковью, в которой прежде того священнодействовали их кафолические противники, они очищали оскверненное здание с такой же бдительной заботливостью, с какой стали бы очищать храм, в котором совершалось поклонение идгчгам. Они обмывали пол, обчищали стены, сжигали алтарь, который обыкновенно делался из дерева, расплавливали священные сосуды и бросали освященные просфоры собакам, сопровождая все эти действия такими позорными церемониями, какие только можно было придумать для того, чтоб разжечь и сделать непримиримой взаимную вражду религиозных партий9). Несмотря на такое взаимное непреодолимое отвращение, приверженцы обеих партий, хотя и чуждавшиеся друг друга, но жившие вперемежку во всех африканских городах, имели одинаковый язык и нравы, одинаковое усердие и ученость, одинаковую веру и богослужение. Гонимые гражданскими и церковными властями, донатисты все-таки удерживали эа собой численное превосходство в некоторых провинциях, и в особенности в Нумидии, и четыреста епископов признавали над собой юрисдикцию их архиепископа. Но неукротимый дух сектантства иногда снедал жизненные силы самой секты, и недра этой еретической церкви терзались внутренними раздорам. Четвертая часть донатистских епископов перешла под самостоятельное знамя максимианистов. Узкая и уединенная тропа, проложенная их первыми руководителями, все более и более удаляла их от общения с человечеством. Даже ничтожная секта рога циан имела смелость утверждать, что, коща Христос придет на землю судить смертных, он найдет, что истинное его учение сохранилось лишь в нескольких ничтожных деревушках Кесарийской Мавритании10).
Ересь донатистов ограничивалась пределами Африки, но более широко распространившееся зло от споров касательно Св. Троицы мало-помалу проникло во все части христианского мира. Первая возникла от случайны! ссоры, вызванной употреблением во зло свободы, а второе истекало из возвышенной и таинственной аргументации, возникшей от употребления во зло философии. Со времен Константина до времен Хлодвига и Феодориха мирские интересы римлян и варваре» были тесно связаны с богословскими спорами по поводу учения Ария. Поэтому историку должно бить дозволено приподнять покрывало с святилища и проследить влияние разума и веры, заблуждений и страстей со времен Платоновой школы и до разрушения и упадка Римской империи.
Ум Платона, просветившись своими собственными размышлениями или основанными на преданиях научными познаниями египетских жрецов11), осмелился взяться за исследование таинственных свойств Божества. Когда он возвысился до мысленного созерцания первой существующей сама собою необходимой причины вселенной, афинский мудрец был неспособен понять, каким образом несложное единство ее сущности может допускать бесконечное разнообразие отдельных и последовательных идей, образующих совокупность духовного мира, - каким образом Существо совершенно бестелесное могло привести в исполнение этот удивительный план и придать пластические формы грубому и самобытному хаосу. Тщетная надежда выпутаться из затруднений, которых никогда не будет в состоянии преодолеть слабый человеческий ум, вероятно, и побудила Платона рассматривать свойства Божества в его трех видоизменениях -в первопричине, в разуме или Logos’e, в душе или духе вселенной. Его поэтическое воображение иногда придавало этим метафизическим отвлеченностям определенные формы и одушевляло их: три первоначальных (archical) принципа представлены в системе Платона тремя богами, связанными друг с другом таинственным и невыразимым произрождени-ем, а Логос рассматривался под более доступным для понимания характером Сына Вечного Отца - Творца и Правителя мира. Таково, как кажется, было тайное учение, которое осторожно проповедовалось вполголоса в садах Академии и которое, по словам позднейших последователей Платона, могло быть вполне понятно лишь после прилежного тридцатилетнего изучения12).
Завоевания македоян распространили в Азии и Египте язык и ученость Греции, а богословская система Платона преподавалась с меньшей сдержанностью и, может быть, с некоторыми улучшениями в знаменитой александрийской школе13). Но приглашению Птолемеев многочисленная иудейская колония поселилась в их новой столице14). В то время, как большинство этих переселенцев довольствовалось исполнением установленных обрядов и занималось выгодными торговыми операциями, некоторые из иудеев, отличавшиеся более просвещенным умом, посвятили свою жизнь на религиозные и философские размышления15). Они с усердием изучали и с горячностью усвоили богословскую систему афинского философа. Но их национальная гордость была бы унижена чистосердечным признанием своей прежней бедности, и они стали смело выдавать за священное наследство, доставшееся им от предков, те золотые вещи и драгоценные
Еаменья, которые они так незадолго перед тем похитили у повелителей египтян. За сто лет до рождества Христова философский трактат, носивший на себе явные прммм слога и мыслей платоновской школы, был издан александрийскими иудеями и единогласно признан за подлинный ■ неоценимый остаток боговдохновенной мудрости Соломона1®). Таким же сочетанием учения Моисея с греческой философией17) отличаются сочинения Филона, написанные большей частью в царствование Августа1<sup>13</sup>). Материальная душа вселенной19) могла оскорблять благочестие иудеев, но они применили характер Логоса к Иегове Mwff* и патриархов, и Сын Бога был низведен на землю под видимой и даже человеческой внешностью для того, чтоб исполнить те интимные обязанности, которые кажутся несовместимыми с натурой и атрибутами первопричины всех вещей20).
Красноречие Платона, имя Соломона, авторитет александрийской школы и одобрение иудеев и греков были недостаточны для того, чтоб удостоверить истину таинственного учения, которое могло привлекать к себе рациональные умы, но не могло удовлетворять их. Только вдохновленный Богом пророк идя апостол мог приобрести законное господство над верованиями человеческого рода, и теология Платона могла бы навсеща остаться смешанной с философскими грезами Академии, Портика* и Ликея, если бы имя и божественные атрибуты Логоса не были подтверждены божественным пером последнего и самого возвышенного из евангелистов31). Христианское откровение, завершившееся в царствование Нервы, раскрыло перед всем миром поразительную тайну, что Логос, который был вечно с Богом и сам был Бог, который все создал и для которого все было создано, воплотился в лице Иисуса Назаретского, родившегося от девы и претерпевшего смерть на кресте. Кроме общего намерения утвердить божественные отличия Христа на незыблемом основании, самые древние и самые почтенные из церковных писателей приписывали евангельскому богослову особую цель - а именно желание опровергнуть две противоположные одна другой ереси, нарушавшие спокойствие первобытной церкви22). I. Вера эбионитов23) и, быть может, также вера назареев24) была груба и несовершенна. Они чтили Иисуса, как величайшего из пророков, одаренного сверхъестественной добродетелью и могуществом. Они относили к нему и к его будущему царствию все те предсказания еврейских оракулов, которые относились к духовному и вечному царствию Мессии25). Некоторые из них, быть может, и признавали, что он родился от девы, но они упорно отвергали предшествовавшее существование и божественные совершенства Логоса или Сына Божия, так ясно указанные в Евангелии св. Иоанна. Почти через пятьдесят лет после того эбиониты, о заблуждениях которых Юстин Мученик отзывается не с такой строгостью, какой они, по-видимому, заслуживают26), - составляли весьма незначительную часть христианского общества. II. Гностики, носившие название докетов, впали в противоположную крайность: они признавали божественную натуру Христа, но отвергали в нем человеческую натуру27). Воспитанные в школе Платона и свыкшиеся с возвышенной идеей Логоса, они охотно допускали, что самые чистые зоны или эманации Божества могут принимать наружные формы и внешний вид смертных28), но они тщетно настаивали на том, что несовершенства материи несовместимы с чистотой небесной субстанции. В то время, как кровь Христа еще дымилась на Голгофе, докеты сочинили нечестивую и нелепую гипотезу, что будто он не родился из чрева Девы29), а сошел на берега Иордана в фортке вполне развитого мужчины, что он был узнан как своими врагами, так и своими последователями и что исполнители приказаний Пилата изливали свою бессильную ярость над призраком, который, по-видимому, испустил дух на кресте и воскрес через три дня из мертвых30).
Божественная санкция, которую основной принцип Платоновой теологии получил от апостола, побудила ученых новообращенных второго и третьего столетий восхвалять и изучать сочинения афинского мудреца, таким чудесным образом предвкусившего одно из самых поразительных открытий христианского откровения. На уважаемое имя Платона ссылались и правоверные31), и еретики32); первые пользовались им для подкрепления истины, а вторые злоупотребляли им для подкрепления своих заблуждений: авторитет его искусных комментаторов и научные познания диалектиков были употреблены в дело для того, чтоб подкреплять отдаленные выводы, которые можно было делать из его мнений, и для того, чтоб восполнять то, о чем из осторожности умалчивали вдохновленные свыше писателя. И в философских, и в христианских школах Александрии обсуждались одни и те же трудные и важные вопросы о свойствах, происхождении, различии и равенстве трех божественных лиц таинственной Триады, или Троицы33*. Пылкая любознательность заставляла их исследовать тайны этой глубокой пропасти, а тщеславие профессоров и их учеников удовлетворялось знанием слов. Но даже сам Афанасий Великий -этот самый здравомыслящий из христианских богословов -откровенно сознавался34), что всякий раз, как он напрягал свой ум на размышления о божественности Логоса, его тяжелые и бесплодные усилия наталкивались на непреодолимые препятствия, что чем более он вдумывался, тем менее понимал, и что чем более он писал, тем менее оказывался способным выражать свои мысли. При таком исследовании мы на каждом шагу чувствуем и сознаем, какая существует неизмеримая несоразмерность между предметом исследования и способностями человеческого ума. Мы в состоянии мысленно отбросить те понятия о времени, пространстве и матерю, которые так тесно связаны со всеми нашими познаниями, извлеченными из опыта; но лишь только мы дерзаем рассуждать о бесконечной субстанции или о духовном зарождения, лишь только мы начинаем делать какие-либо положительные выводы из отрицательной идеи, мы впадаем в неясность, в замешательство и в неизбежные противоречия. Так как эти трудности возникают из свойств самого предмета, то и философы, и богословы чувствуют себя в одинаковой мере подавленными их непреодолимой тяжестью; однако мы усматриваем два существенных и специальных обстоятельства, служивших отличием учений кафолической церкви от мнений платоновской школы.
1. Избранный кружок философов - людей с хорошим образованием и сильно развитой любознательностью - мог в тишине исследовать и спокойно обсуждать в афинских садах или в александрийской библиотеке отвлеченные метафизические вопросы. Возвышенные умозрения, не убеждавшие ума и не волновавшие страстей даже в самих последователях Платона, оставлялись без всякого внимания и людьми, жившими в праздности, и людьми деловыми, и даже теми, которые посвящали себя ученым занятиям35). Но после того, как откровение сделало из Логоса священный предмет веры, упований и религиозного культа христиан, эта таинственная система нашла многочисленных и постоянно увеличивавшихся числом последователей во всех провинциях Римской империи. Люди, которые по своему возрасту, по своему полу или по своим занятиям были менее всех других способны су-дать и которые никогда ие упражнялись в отвлеченном мышлении, захотели уразуметь сущность божеских свойств, и Тертуллиан3*) мог похвастаться тем, что христианский ремесленник имеет готовый ответ на такие вопросы, которые поставили бы в затруднение самого умного из греческих мудрецов. Действительно, всякий раз, когда предмет наших размышлений недоступен для нашего понимания, различие между гениальным умом и умом самым ограниченным становится бесконечно малым; однако степень умственного бессилия, как кажется, может в таках случаях измеряться степенью упорства и догматической самоуверенности. Эти умозрения, вместо того чтоб служить развлечением в часы досуга, сделались самым серьезным занятием в настоящей жизни и самой полезной подготовкой к будущей жизни. Тео-логия, в которую верить было обязанностью, в которой сомневаться было нечестием и которую неверно понимать было бы опасно и даже пагубно, сделалась обычным предметом домашних размышлений и публичных бесед. Холодное равнодушие философии воспламенялось пылкостью благочестия, и даже метафоры обыденного языка вводили в заблуждение и ум и опытность. Христиане, ненавидевшие грубую и грязную родовую связь между богами греческой мифологии37), попытались основать свои доводы на аналогии с естественными отношениями между отцом и сыном. Характер Сына, по-видимому, обусловливался всегдашним подчинением добровольному виновнику его существования3*); но так как следует полагать, что рождение, в самом духовном и отвлеченном его смысле, передает родившемуся одинаковые свойства с отцом39), то они не осмелились ставить какие-либо пределы могуществу и продолжительности существования такого Сына, Отец которого вечен и всемогущ. Жившие в Вифннии христиане объявили перед трибуналом Плиния, через восемьдесят лет после смерти Христа, что они взывают к нему, как к Богу, а различные секты, принимавшие наименование его последователей, поддерживали эти божеские отличия во все века и во всех странах40). Их нежное уважение к памяти Христа и их отвращение к нечестивому культу всякого созданного существа привели бы их к признанию равной с Отцом и абсолютной божественности Логоса, если бы их быстрое стремление к небесному престолу не было сдержано опасением нарушить единство и исключительное верховенство Отца Христа и вселенной. Недоумения и колебания, вызванные в умах христиан этими противоположными стремлениями, проглядывают в сомнениях богословов, славившихся после окончания апостольского века и до начала споров, вызванных Арием. На авторитет этих писателей ссылаются с одинаковой уверенностью и правоверные, и еретики, а, по мнению самых разборчивых критиков, если они действительно имели счастье обладать кафолической истиной, то они были не правы в том, что облекали свои идеи в неопределенные, неточные, а иногда и противоречивые выражения41).
II. Набожность была первой особенностью, отличавшей христиан от последователей Платона; вторым отличием был авторитет церкви. Люди, изучавшие философию, отстаивали права умственной свободы, а их уважение к мнениям их наставников было не вынужденной, добровольной данью, которую они платили умственному превосходству. А христиане составляли многочисленное и дисциплинированное общество; их законы и должностные лица держали умы верующих в строгой от себя зависимости. Вольные бредни фантазии были мало-помалу вставлены в рамки символов и догматов веры42); свобода личных мнений подчинилась публичны! мудрости соборов; авторитет богослова стал определяться его церковным рангом, а заменившие апостолов епископы стали налагать церковные кары на тех, кто отклонялся от православных верований. Но в эпохи религиозных споров каждый акт угнетения придает новые силы эластической энергии ума, а усердию или упорству духовных бунтовщиков иногда служили стимулом скрытые мотивы честолюбия или корыстолюбия. Метафизический аргумент сделался причиной или предлогом политических раздоров; тонкости Платонова учения обратились в отличительные признаки народных партий, а расстояние между несходными мнениями расширялось и увеличивалось от ожесточения полемики. Пока темные ереси Праксея и Савеллия старались смешать Отца с Сыном43), партию правоверных можно было извинить в том, что она придерживалась более строгого и более настойчивого различия, чем равенства лиц божества. Но лишь только горячность спора стихла, а успехи савеллиан перестали наводить ужас на церкви римскую, африканскую и египетскую, поток богословских мнений направился тихо, но непреклонно к противоположной крайности, и самые православные проповедники позволили себе употреблять те самые выражения и определения, которые осуждались в устах сектантов44). После того как эдикт о веротерпимости возвра-тия христианам спокойствие и досуг, споры о Троице возобновились в древнем седалище платотзма, в ученом, богатом и шумном городе Александрии, и пламя религиозных раздоров быстро перешло из школ на духовенство, на народ, на всю провинцию и, наконец, на весь восток. Темный вопрос о вечности Логоса сделался сюжетом церковных конференций и речей обращенных к народу, а еретические мнения Ария45) скоро сделались общеизвестными благодаря и его собственному усердию, и усердию его противников. Самые непримиримые враги отдавали справедливость учености и безупречной жизни этого знаменитого пресвитера, заявившего на одном из епископских выборов свои права на епископское звание и, быть может из великодушия, отказавшегося от них46). Его соперник Александр принял на себя роль его судьи. Он председательствовал при рассмотрении этого дела и хотя сначала как будто колебался, но в конце концов произнес свой окончательный приговор как безусловное правило веры47). Неустрашимый пресвитер, осмелившийся не подчиниться авторитету своего разгневанного епископа, был отлучен от общения с церковью; но гордость Ария нашла себе поддержку в одобрении многочисленной партии. Он считал в числе своих непосредственных приверженцев двух египетских епископов, семерых пресвитеров, двенадцать диаконов и (что может казаться почти невероятным) семьсот девственниц. Значительное большинство азиатских епископов, по-видимому, поддерживало его или благоприятствовало ему, а их мероприятиями руководили самый ученый из христианских прелатов епископ Кесарии Евсевий и епископ Никомедии Евсевий, приобретший репутацию государственного человека, не утрачивая своей репутации святого. Соборы в Палестине и Вифинни стали противодействовать соборам, собиравшимся в Египте. Этот богословский спор привлек на себя внимание и монарха, и народа, а его разрешение было, по прошествии шести лет4*), предоставлено верховному авторитету Никей-ского вселенского собора.
Когда мистерии христианской веры были опасным образом предоставлены публичному обсуждению, можно было заметить, что человеческий ум был способен составить три отдельные, но несовершенные, системы касательно свойств божественной Троицы, и было признано, что ни одна из этих систем в своем чистом и абсолютном смысле не была свободна от ереси и заблуждений49). I. Согласно с первой гипоте-
Зой, которая была поддерживаема Артем и его последователями, Логос был зависимым и самопроизвольным творением, созданным из ничего волей Отца. Сын, который был зиждителем всех вещей50), был рожден прежде всех миров, и самый длинный из астрономических периодов может считаться не болея как мгновением в сравнении с продолжительностью его существования; однако эта продолжительность не бесконечна51), и было такое время, которое предшествовало неисповедимому рождению Логоса. Этому единородному Сыну Всемогущий Отец сообщил всю свою духовную силу и наложил на него печать своего величия. Будучи видимым изображением невидимого совершенства, он видел на неизмеримом расстоянии под своими стопами тропы самых светлых архангеле»; тем не менее он блестел лишь отраженным светом и, подобно сыновьям римских императоре», облеченным титулами цезарей и августов52), он управлял вселенной, исполняя волю своего Отца и Монарха. - II. По второй гипотезе, Логос обладал всеми врожденными непередаваемыми совершенствами, какие приписываются религией и философией Всевышнему Богу. Три отдельных и бесконечных духа, или субстанции, три равных одно другому и одинаково вечных существа составляли божескую сущность53), и было бы противоречием, если бы какое-либо из них могло когда-либо не существовать или когда-либо перестать существовать54). Защитники системы, по-видимом у, признававшей три самостоятельных божества, попытались сохранить столь очевидное в плане н порядке вселенной единство первопричины при помощи вечного согласия в их управлении и существенного однообразия их воли. Слабое сходство с таким единством действия можно найти в обществах людей и даже животных. Причины, нарушающие между ними гармонию, происходят единственно из несовершенства и неравенства их способностей; но всемогущество, руководимое бесконечной премудростью и благостью, не преминет найти одинаковые средства для достижения одинаковых целей. - III. Три существа, которые вследствие находящейся в них самих необходимости их существования обладают всеми божественными атрибутами в их самой высшей степени, которые вечны во времени, бесконечны в пространстве и внутренне присущи одно другому и всей вселенной, неотразимо представляются удивленному уму одним и тем же существом55), которое и в сфере благодати, и в сфере природы может проявлять себя под различными формами н может быть рассматриваемо под различными видами. В силу этой гипотезы Троица утрачивает свою реальность и свою субстанцию и утончается до того, что обращается в тройственность названий и отвлеченных видоизменений, существующих только в том уме, который их задумал. Логос, переставая быть личностью, делается атрибутом, и название Сына может быть только в иносказательном смысле применяемо к вечному разуму, который был с Ботом от самого начала и которым, а не кем все было создано. Воплощение Логоса обращается в простое вдохновление божественной мудростью, наполнявшее душу и руководившее всеми действиями человека Иисуса. Таким образом, обойдя круг богословских идей, мы, к нашему удивлению, находим, что система савеллиан оканчивается тем, с чего начиналось учение эбионитов, и что непонятная мистерия, которой мы поклоняемся, не подчиняется нашим исследованиям56).
Если бы епископам Никейского собора57) было дозволено, не стесняясь, следовать внушениям своей совести, Арий и его последователи едва ли могли бы льстить себя надеждой получить большинство голосов в пользу гипотезы, столь решительно противоположной двум самым популярным мнениям кафолического мира.
Ариане скоро поняли опасность своего положения и из предосторожности прикрылись теми скромными добродетелями, которые в разгаре политической и религиозной вражды почти никогда не применяются к делу и даже не ценятся никем, кроме приверженцев самой слабой партии. Они советовали придерживаться правил христианского милосердия и воздержания; они настаивали на том, что предмет спора недоступен человеческому пониманию; они отказывались от употребления каких-либо выражений или определений, которых нельзя найти в Св. Писании, и предлагали очень широкие уступки с целью удовлетворить своих противников без нарушения неприкосновенности своих собственных принципов. Победоносная партия относилась ко всем их предложениям с высокомерным недоверием и тщательно искала какого-нибудь непримиримого разномыслия, которое послужило бы основанием для признания арнан еретиками. На соборе было публично прочитано и с позором разорвано письмо, в котором покровитель ариан епископ Никомедий-ский Евсевий простодушно сознавался, что с принципами их богословской системы несовместимо homoousion, или едино-сущ, - слово, уже хорошо знакомое последователям Платона.
Епископы, руководившие решениями собора, горячо схватились за этот удобный предлог и, по живописному выражению Амвросия54*, отсекли ненавистному чудовищу голову тем мечом, который вынули из ножен сами еретики. Единосущ-ность Отца и Сына была утверждена Никейским собором и единогласно принята за основное правило христианской веры с одобрения церквей греческих, латинских, восточных и протестантских. Но если бы одно и то же слово не исполняло двух назначений - если бы оно не клеймило еретиков и вместе с тем не соединяло между собой католиков, оно не могло бы удовлетворить желаний большинства, которое внесло его в число православных догматов. Это большинство разделялось на две партии, отличавшиеся одна от другой противоположными влечениями к мнениям тритеистов и к мнениям савеллиан. Но так как эти противоположные крайности, по-видимому, ниспровергали основы или натуральной религии, или откровенной, то обе партии условились смягчить суровость своих принципов и отвергнуть те основательные, но ненавистные выводы, которые могли бы извлечь из этих принципов их противники. Общие интересы заставили их соединить свои силы и скрыть свои разногласия: их вражда утихла благодаря благотворным внушениям веротерпимости, а их споры прекратились благодаря употреблению таинственного слова homoousion, которое каждая из двух партий могла объяснять согласно с своими собственными идеями. Савеллианское толкование, которое почти за пятьдесят лет перед тем заставило Антиохийский собор59) запретить употребление этого знаменитого термина, сделало его дорогим для тех богословов, которые питали тайное и пристрастное расположение к номинальной Троице. Но самые знаменитые святые времен Ария, неустрашимый Афанасий, ученый Григорий Назианзин и другие столпы церкви, с искусством и успехом поддерживавшие Никейское учение, по-видимому, смотрели на слово «субстанция» как на синоним слова «естество* н стали объяснять свое толкование посредством утверждения, что три человека единосущны или homoousion один с другом, так как они принадлежат к одному и тому же общему виду40). Это ясное и определенное равенство умерялось, с одной стороны, внутренней связью я духовным общением, неразрывно соединяющими Божественные личности61), а с другой стороны, первенством Отца, которое признавалось настолько, насколько оно совместимо с самостоятельностью Сына62). Таковы были пределы, внутри которых мог безопасно двигаться едва видимый для глаз и колеблющийся маятник православия. Вне этой священной почвы скрывшиеся в засаде еретики и демоны со всех сторон подстерегали заблудившихся странников и пожирали их. Но так как степень богословской ненависти зависит не столько от важности спора, сколько от силы вражды, то с еретиками, унижавшими личность саны, обращались строже, чем с теми, которые совсем ее не признавали. Жизнь Афанасия прошла в непримиримой оппозиции нечестивому безумству ариан63); но он в течение двадцати лет защищал савеллиан-ские мнения Марцелла Анкирского, а когда он был наконец вынужден отказаться от всякого с ним общения, он не говорил иначе как с двусмысленной улыбкой о легких заблуждениях своего почтенного друга64).
Авторитет вселенского собора, которому сами ариане были вынуждены подчиниться, надписал на знамени православной партии таинственные буквы слова homoousion, которое, несмотря на некоторые неважные словопрения и ночные стычки, существенно способствовало поддержанию и упрочению однообразия верований или по меньшей мере однообразию выражений. Приверженцы Единосупщости, которые благодаря своим успехам оказались достойными названия католиков и получили его, стали гордиться простотою и непоколебимостью своих верований и стали издеваться над беспрестанными колебаниями своих противников, не имевших никаких установленных религиозных правил. Искренность или лукавство арианских вождей, опасение законов или народа, уважение к Христу, ненависть к Афанасию - одним словом, все человеческие и божественные мотивы, способные влиять на решения богословской партии и вносить в нее смуту, возбудили между сектантами дух раздора и непостоянства, создавший в течение нескольких лет восемнадцать различных религиозных систем65) и отомстивший за оскорбленное достоинство церкви. Пылкий Гиларий66), который вследствие особых трудностей своего положения был склонен скорей извинять, чем преувеличивать заблуждения восточного духовенства, объявляет, что на обширном пространстве десяти азиатских провинций, куда он был сослан, можно найти лишь очень немногих прелатов, сохранивших познание истинного Бога67). Угнетения, которым он подвергался, и раздоры, которых он был и свидетелем и жертвой, укротили на непродолжительное время пылкие страсти его души, и в следующем месте, из которого я выписываю несколько строк, ешюсоп города Пуатье, сам того не замечая, впадает в тон христианского философа. «Я нахожу, - говорит Гиларий, - столько же прискорбным, сколько и опасным тот факт, что у людей столько же верований, сколько и мнений, столько же теорий, сколько наклонностей и столько же источников богохульства, сколько у нас недостатков; а все это оттого, что мы создаем верования произвольно и так же произвольно их объясняем. Следующие один за другим соборы то отвергают homoousion, то принимают его, то объясняют. Частное или цельное сходство между Отцом и Сыном сделалось в эти несчастные времена предметом споров. Каждый год, даже каждый месяц мы придумываем новые догматы для выражения незримых тайн. Мы раскаиваемся в том, что мы сделали, мы защищаем тех, кто раскаивается, и проклинаем тех, кого защищали. Мы то осуждаем в самих себе учение других, то осуждаем в других наше собственное учение, и, разрывая друг друга в куски, мы привели друг друга к ги-бели»6*).