Младенец сыто вздохнул и уснул у меня на руках. Какой славный парень! Надо бы как-то узнать его имя и не прослыть при этом сумасшедшей. А еще хотелось бы взглянуть на себя в зеркало. Пока я могла только очень осторожно положить ребенка в колыбельку, поправить свое странное одеяние (кстати, белья под ним не было, что меня весьма тревожило) и на цыпочках выползти из детской. Главное, чтобы тот, страшный, меня не заметил.
Как ни странно, я уже приняла, что все вокруг — реальность. И стены, и пол холодный, и руки озябшие. Это я, уж какая есть. И знаете, что? Черта-с-два! Я на такое не подписывалась! Сколько себя помню — я ангелом не была. Наоборот, неудобная, колючая, горделивая, да еще и хамка. Вот спасибо, мироздание, нашло, куда меня засунуть.
А может, это не ад, а чистилище? Ну, типа, вот тебе клетка, выбирайся как хочешь? Или наоборот, смысл в том, что нужно терпеть и прощать?
Господа, где моя инструкция?
Дом был довольно приличный, видала я и похуже. Было чисто, тараканов и плесени не наблюдалось. На стенах обои, потолки беленые, доски на полу новенькие, ровные, без особых щелей. Все не так плохо, как показалось мне с первого взгляда. Очевидно, самая большая проблема в спальне на кровати.
Нашлась и уборная с узнаваемым унитазом, раковиной и большой медной ванной. А над раковиной было зеркало, которому я обрадовалась, как манне небесной.
Итак, я молода. Слишком даже молода, если учесть младенца в детской. Интересно, этой напуганной девочке в отражении есть хотя бы восемнадцать? И откуда на теперь уже моем лице заживающая ранка на губе и желтый синяк под глазом? Я задрала сорочку и убедилась: на ребрах и тощих ногах тоже ссадины и следы постоянных побоев. Что-то мне это совершенно не нравится.
А еще меня смущали волосы. Они были очень красивыми: длинные, густые, медно-рыжие. Ухоженные. Сколько сил и времени нужно, чтобы их поддерживать в таком состоянии? И что же, этот боров никогда за них не таскает?
Я заплела волосы в тугую косу. Умылась — только для того, чтобы почувствовать себя хоть немного живой. Выглянула в окно: дома, чахлый сад, тусклый свет фонаря. Ранняя зима или поздняя осень, даже и не знаю. Серо, хмуро, местами снег, но какой-то ненадежный. Растает скоро. А потом снова выпадет.
— Ильянка!
Твою мать, ну чего ты опять орешь? Ребенка разбудишь!
— Ильянка!
Пришлось выходить.
Смотреть на мужика было страшно. Красотой он не блистал и в прежние времена, а сейчас ему на вид было к пятидесяти.
— Что нужно?
Бам-м-м! Голова взорвалась болью. Я не упала только потому, что схватилась за косяк двери.
— Как с благодетелем и хозяином своим разговариваешь? Совсем разум потеряла? Думаешь, если сына родила, то хозяйкой тут стала? Ты никто тут, нищета подзаборная, собачья дочь! Я тебя из милости приютил, без меня ты б с голода подохла или на панель бы пошла, забыла?
Очень хотелось сказать, что лучше на панель, чем к этому в постель, но промолчала. Училась я всегда быстро, а через побои любая грамота усваивается с первого раза.
— Ну? — мужик явно ждал ответа.
— Не забыла, — выдавила из себя я, ссутулясь.
— Ну?
— Не забыла… господин.
— Любимый господин.
— Любимый господин, — послушно повторила я, мысленно пообещав засунуть эти слова ему в глотку когда-нибудь.
— Руку целуй и проси прощения!
От дальнейшего унижения меня спас заоравший младенец. Я невольно дернулась в сторону детской, прошипев:
— Все же разбудили!
— М-м-м… дура! Что вылупилась, иди к сыну! И оденься уже! Как нянька придет, сразу на кухню, пора уже трактир открывать.
Твою мать, да он издевается? Еще и трактир? А как же декретный отпуск?
Одной рукой удерживая тяжелеющего с каждой минутой безымянного пока младенца, я другой рукой быстро перебирала вещи в шкафу. Мой… допустим, хозяин, не мужем же его звать, в самом деле!.. уже оделся, в счастью, помощь ему не потребовалась. Поглядев на его наряд: кальсоны, рубашка без рукавов, потом высокие, до колена, полосатые носки, шерстяные штаны, плотная рубашка с рукавами и жилет с меховым воротником поверх всего этого великолепия, я выбрала нечто подобное. Панталоны, белая нижняя юбка, серая шерстяная поверх. Рубашка, кофта со шнуровкой. Хватит или еще что-то нужно?
Младенец лежал в это время на постели и активно выпутывался из пеленок. Я больше всего боялась, что он грохнется на пол и убьется. Пеленать я не умела, да и нужно ли? На вид он довольно бодрый, может, и ничего, что он подрыгает руками и ногами?
— Госпожа Ильяна, простите за опоздание, — в комнате появилась средних лет женщина неряшливого вида. — Ох, идите уже, я все сделаю сама. Вы даже запеленать Августа толком не можете, а все туда же.
— Куда «туда же»? — холодно спросила я, с неприязнью наблюдая, как нянька ловко обращается с пеленками.
— Говорят, вы давеча булочнице дерзили.
— А ваше какое дело? — не утерпела я.
— Постыдились бы. Все знают, что господин Хмельной такое доброе дело сделал, когда честно на вас женился! А мог бы просто попользоваться и выкинуть.
— А что, это нормальное дело — изнасиловать девочку-сироту? Тут такое часто бывает, да?
— Скажите пожалуйста, девочку! Да кто знает, сколько у тебя мужиков-то было, может, мать тебя за кусок хлеба продавала и не раз!
— Вы, кажется, пришли за малышом присматривать? — сдвинула я брови. — Или сплетничать и мне гадости говорить?
Нянька промолчала, поджимая губы, из чего я сделала вывод, что права. А еще мне стало ясно, что защитника я тут вряд ли найду.
Но и бить себя я не позволю! Хотя как я могу противостоять здоровому сильному мужику?
— Илька! — раздался рев откуда-то снизу.
Я нехотя покинула спальню. Что-то мне не слишком хочется оставлять сына с этой бабой. Надеюсь, она не причинит ему вреда.
Я очень быстро поняла, зачем господин Хмельной женился на сиротке. Работы для меня было не просто много, а адски много. Мне для начала пришлось вымыть гору посуды, потом полы, столы и даже стены самого настоящего трактирного зала. Они все были заляпаны жиром и, кажется, вином. Когда уборка была окончена, хозяин погнал меня в кухню — чистить, резать, варить. И там я вспомнила про ребенка: лишь потому, что грудь налилась и стала болеть.
— Надо покормить Августа, — пробормотала я.
— Не орет же, значит, не голодный.
— Это-то и странно. Должен уже проголодаться.
Я бросила обеспокоенный взгляд в окно. По моим подсчетам, прошло уже больше четырех часов. У меня раньше не было детей, но я догадывалась, что что-то пошло не так. Кто-то из подруг говорил, что здорового ребенка нужно прикладывать к груди раз в два-три часа.
Меня охватила настоящая тревога. Ну, если у меня есть молоко, то и младенец как бы теперь мой собственный. Я его не успела безмерно полюбить, но какую-то ответственность все равно ощущала. Поэтому наверх я поднималась очень быстро, совершенно не обращая внимания на окрики хозяина.
Малыш спал в кроватке. И тетка тоже храпела в кресле возле окна. Я огляделась и обнаружила полупустую бутылочку с соской рядом с сыном. Схватила ее, открыла… и принялась трясти няньку за плечи.
— Ты что ему дала? Ты вот это ему дала? — я ткнула ей под нос бутылку. — Ты убить моего сына решила?
— Не ори, чего разоралась? Он голодный был.
— Так принесла бы мне!
— Ты работала. Вот и работай. А моя работа в том, чтобы младенец не плакал!
— Тут молоко с вином! — взвизгнула я. — Алкоголь — грудному младенцу? Рехнулась?
— А чего такого? Чтобы спал крепче.
— А молоко какое?
— Козье. Кипяченое. Не понимаю, что тебе не нравится?
Я готова была ее убить. И откуда только силы в этих тщедушных ручонках взялись? Подняла ее с кресла, толкнула к дверям.
— Бабы, чего разорались? — раздался рык с лестницы.
— Фрол, твоя жена меня избила! — заголосила нянька.
— Она дала Августу вина! — так же громко крикнула я. — Это же яд для детей! Алкоголь разрушает мозг и печень!
— Чего? — вылупилась на меня тетка. — Какой еще яд?
— Ты пьяных людей видел? — накинулась я на хозяина, совершенно потеряв страх. — Они себя ведут разумно? Они не болеют? У них не бывает разве последствий? А тут ребенок крошечный, много ли ему надо? Хотите убить его? Или дурачком вырастить? Проще подушкой придушить, меньше хлопот!
— Это правда, Марфа? Ты дала моему сыну вина? — хозяин перевел тяжелый взгляд на тетку.
— Ну да. С козьим молоком.
— Лучше, чем материнское молоко, для младенца пищи нет, — снова встряла я. — Недаром в богатых семьях не козьим молоком деток пичкают, а кормилиц нанимают. А с козьего молока заворот кишок может быть. У тебя что, дети запасные есть?
Я блефовала, но словно чуяла: правда на моей стороне.
— И много раз ты так поила моего сына?
— Всегда и поила. А эта дура только теперь заметила. Раньше она не возникала.
— Так, — мужик побагровел, сделавшись еще страшнее, чем был. — Марфа, вон пошла. Чтобы ноги твоей больше не видел. А ты, Улька… Если с моим сыном что-то случится, имей в виду. Я тебя убью и тело в речку сброшу. Скажу, что сама сбежала. Ясно?
— Так а я при чем?
— Ты недосмотрела. Я не мать, у меня сиськи нет. Это ты не справлялась и с работой, и с сыном. Я тебя, дуру, пожалел, няньку нанял. А ты мне сына решила сгубить, признавайся?
Я только захлопала глазами.
Есть такие мужики, которые всегда виноватого найдут. И обычно огребает жена. Ну а кто еще? Чужой человек терпеть подобного отношения не станет, а жена ничего, проглотит и утрется. На работе проблемы? Жена виновата, поддержки мало. Заболел? Жена плохо заботилась. Пьет? Это оттого, что жена все делает не так. Мировой кризис? Все беды от баб проклятых.
Ясное дело, и сейчас виновата жена. Это не он сделал ребенка худенькой юной девочке. Это не он пахал на ней, как на лошади, да еще и поколачивал. Это не он толком, поди, не дал восстановиться после родов, сразу заставив работать. Сколько мальчику? Три месяца? Четыре? И откуда в бедняжке столько сил, чтобы хоть как-то шевелиться? Хотя… не просто же так меня сюда закинуло. Может, прежняя хозяйка тела просто тихо умерла ночью?
Мне стало дурно, ноги подкосились, в глазах потемнело.
— Э! Э! — как сквозь вату донесся сердитый бас. — Что, опять? Вот ведь проклятая девка!
И я провалилась в черноту.