- Вот что, - сказал он грозно, словно бы продолжая крутую беседу с кем-то другим, - хватит нам тут всем баклуши бить да манифестации с хоругвиями выхаживать: время действия приспело. Власть хочет, видишь ли ты, и рыбку съесть и сытым сесть, то одним поклонится, то другим. Коли мы себя не спасем никто не спасет. Словом, собирайте дружинников, на Тамке собирайте, место там тихое, хорошее; списки заранее составьте: где кто из социалистов и кадетов живет, куда захаживает - дворники в этом помогут, и в полиции у нас симпатиков довольно. Один налет - часа в два-три надо уложиться - всем головы посворачиваем. Полиция прибудет, когда все будет кончено, и наши люди успевают скрыться. Дознание пустим по такому руслу, что ссохнется оно, захиреет. Во время налета - никаких церемоний или там разговоров - пулю в лоб, и точка. Дзержинский, Ганецкий, Сонька-модистка, - этих в первую очередь, с их и начинать. Людям нашим объясните: полячишки, жидовня, предавшиеся им русские социалисты - твари, нехристи, японские агенты, коли их сейчас пощадим, они нам потом головы посымают. Объясните: изничтожая их - спасаем православный дух наш. Возражать кто станет? Может, предложения будут иные? А? Может, кто думает по-другому? Можно ведь и по новому, октябрьскому закону жить - тихо можно жить, затаенно...
Храмов оглядел собравшихся, глаза его потеплели: дружинники - по глазам ясно - по-новому жить не хотели, как привычно хотели.
- Водки не жалеть. У нас на Руси не только "веселие есть пити", но и ратная схватка тоже подогрета должна быть, хорошим хлебным вином подогрета...
День был трудный - в Комитете пекарей один из новых товарищей, размахивая над головой газетой, в которой упоминались имена Сенкевича, Пруса и Жеромского, принявших участие в собрании "Лиги Народовой" и национал-демократов, требовал разгромить "штаб мерзавцев", а всех интеллигентов подвергнуть публичному шельмованию в прокламациях, как изменников и врагов.
Дзержинскому новый товарищ не понравился - говорил как по заученному, красовался своим гневом, был к тому же несколько истеричен.
Дзержинский выступил против.
- Интеллигент кроет интеллигента! - крикнул пекарь. - Товарищи, они ж друг дружку всегда покроют!
На парня зашикали, но не все - было много неизвестных, видно только-только вступивших в кружок; Дзержинского не знали.
"Парень странный, - думал Дзержинский после выступления. - Что-то в нем есть чужое. Но он говорит о больном, ему могут поверить. Это тревожно".
Кружок он повел за собой, но осадок чего-то нечистого в душе остался.
- Зачем это тебе? - спросил Генрих - шахтер, что некогда выступал против Дзержинского в Домброве. - Я не понимаю, Юзеф.
- He мне. Тебе. Детям. Внукам.
Генрих пожал плечами:
- Веселовский связан с национал-демократами!
- Неверно. Это они стараются привязать его к себе.
- Что он, слепой? Почему позволяет себя трогать?
Они шли по ночной Варшаве; свет газовых фонарей делал их лица неживыми; стены домов казались задниками декораций - сказочный андерсеновский город. Дзержинский подумал вдруг: "А ведь мы живем в сказочное время. Поэтому мне так дорога эта тишина, безлюдье, эти потеки на стенах, эти черепичные крыши, перезвон колоколов в костелах. Сказочное время - революция".
- Пусть бы они ко мне пришли, - продолжал Генрих. - Я бы показал им, откуда ноги растут.
- Года три назад я бы согласился с тобою, а сейчас не могу.
- Почему?
- Три года назад мы были слабы. Теперь сильны. Теперь поэтому надо думать о будущем.
- Тащить в будущее рухлядь?
- По-твоему, писатель Веселовский - рухлядь?
- Так он же не с нами! Вокруг него черт знает кто!
- Видишь ли, Генрих, писатель, если он истинный, по-детски наивен, увлекается, он человек мига, он доверчив особой доверчивостью, - словно бы продолжая с кем-то спор, заключил Дзержинский. - Таким людям нужны особые мерки. Их дар угадывать не познанное, они идут не от анализа, но от чувства, но они подчас ощущают истину точнее, чем все остальные.
- Точнее нас?
- Иногда. Мицкевич ведь не был членом партии, - улыбнулся Дзержинский.
- А что, его стихи спасли народ от горя? Давали еду голодающим? Учили грамоте? Он писал для тех, кто был сыт, Юзеф. Я-то вырос без Мицкевича, я его прочитал только после того, как в кружок начал ходить.
- Значит, на свалку?
- Тех, кто пишет про нас, - можно сохранить.
- Кого, например?
- Я их фамилии плохо запоминаю... В "Курьере" один писал про жизнь бедняков... Образно... С продолжением.
Дзержинский зябко передернул плечами; сдержался - хотел ответить резко.
"Нельзя. Он еще ребенок. Он только начал путь знания. Нельзя его обрывать. Следует объяснять спокойно, не обижая своим превосходством".
- А как быть с Шекспиром? - спросил Дзержинский.
- С кем?
- Ты не читал Шекспира?
- Кто это?
- Я тебе расскажу одну историю... Жил-был король. У него были три дочери...
- В Польше?
Дзержинский не понял, удивленно посмотрел на Генриха.
- Я говорю, польский был король-то?
- Нет, нет... Английский... Король Лир.
- После разгрома станков правил?
- Ты погоди, - улыбнулся Дзержинский. - Тот король не был эксплуататором.
- Сказка, что ль?
- Да.
- Так бы и сказал.
- Итак, у короля было три дочери. Две расточали елей, постоянно восхваляли отца на людях, а на самом деле задумали против него зло...