- Недавно я был откомандирован в Женеву для того, чтобы увидаться с членами ЦК. Господа из охранного отделения Петербурга снабдили меня средствами для создания легального издательства эсеров: это, по мнению генерала Герасимова, будет центр, вокруг которого соберутся все руководители партии, подконтрольность, как понимаете, полная. Я сделал все свои... - Татаров быстро глянул на Попова, неловко поправился, - все наши дела за неделю, готовился уезжать домой, сюда, в Варшаву. А Чернов попросил задержаться, сказал, что надо обговорить подробности и уяснить детали, связанные с началом работы издательства.
Татаров глубоко затянулся, заерзал в кресле, вспомнив бледного Савинкова, когда тот пропустил его в квартиру Гоца; лица Тютчева и Баха, чужие, тяжелые, обернутые к нему в полуфас или профиль; в глаза никто не смотрел, словно бы опасались соприкоснуться.
- Николай Юрьевич, хочу просить вас ответить по чести, открыто, от сердца: каким образом вы получили деньги на издательство? - спросил тогда Чернов.
Татаров заставил себя сыграть обиду, хотя сердце ухающе обвалилось от ужаса:
- Чем вызван такого рода интерес?
- Тем, что мы намерены взять издательство под свое руководство, чем же еще, дорогой мой?! Вы старый революционер, вы "Рабочее знамя" организовали, в Петропавловке двадцать дней голодовку держали, опытный конспиратор, - как можно без проверки, не глядя на заслуги, рисковать?!
- Согласен, - несколько успокоился Татаров, решил, что нервы разгулялись, - совершенно согласен, Виктор Михайлович. Я кому-то из наших отвечал: Чарнолусский, либерал, миллионщик, предложил мне двенадцать тысяч серебром боится революции, с нами поэтому заигрывает, не ровен час - победим... Книгоиздатель Ситрон, Лев Наумович, обещал печатать первые наши издания в своей типографии...
- Вы с Чарнолусским давно знакомы?
- С полгода. Мне его кандидатуру Зензинов подсказал, он может подтвердить.
- А зачем подтверждать? - удивился Чернов и уперся взглядом в Татарова. Свидетелей суду выставляют, вы разве на суд пришли, Николай Юрьевич? Вы к товарищам по борьбе пришли, разве нет?
- Конечно, конечно, - совсем уж успокоился Татаров. - Именно так! Меня ввела в заблуждение холодность вашей интонации, Виктор Михайлович.
- Ситрон где обещался н а с печатать? - спросил Тютчев.
- В Одессе.
- Вы когда с ним видались-то? - продолжал Тютчев рассеянно.
- Да перед самым отъездом, - снова почуяв тревогу, ответил Татаров.
- В Петербурге? - уточнил Тютчев потухшим голосом.
- Не помню... Может, в Москве...
- А вы вспомните, - попросил Чернов. - Это важно, все мелочи надо учесть, мы ведь уговорились.
- Да, вроде бы в Москве, - ответил Татаров. - В кондитерской Сиу мы с ним кофей пили.
- Зачем врете? - спросил Тютчев грубо, сломав все, что было раньше. Ситрон типографию в Одессе продал еще в прошлом году, он в Николаеве дело начал, оттуда и не выезжал ни разу.
Татаров заставил себя усмехнуться:
- Экие вы, товарищи... Увлечен я, понимаете, увлечен идеей! Ради этого соврешь - недорого возьмешь! Когда сам говоришь, всех зажечь хочется...
- Ну, понятно, понятно, - сразу же согласился Чернов, - как такое не понять... Ну, а градоначальник разрешит н а м издание? Ведь издательство надобно провести сквозь министерство внутренних дел.
Татаров тогда почувствовал, что более не может скрывать дрожь в руках, опустил ладони на колени, и в это время в комнату тяжело вошел Азеф, вперился маленькими глазками в лицо Татарова, засопел, сразу полез чесать грудь.
- Ну так как? - спросил Тютчев.
- С министерством внутренних дел обещал помочь граф Кутайсов, - ответил Татаров, загипнотизированный буравящим взглядом своего врага, Азефа, гиппопотама чертова.
- Кутайсов приговорен партией к смерти, - сказал Савинков. - Вы знали об этом?
- Знал... Вы что, не верите мне? - прокашлял Татаров. - Я ж десять лет отдал борьбе...
- Дегаев отдавал больше, - заметил Тютчев.
- Признайтесь сами, - впервые за весь разговор вмешался главный химик партии Бах. - Мы гарантировали Дегаеву жизнь, когда предлагали ему открыться. Мы готовы гарантировать жизнь вам, если вы скажете правду.
- Товарищи, - прошептал Татаров, покрывшись ледяным, предсмертным потом, товарищи, вы не смеете не верить мне...
Чернов поднял глаза на Савинкова и, не отрывая от него взгляда, проговорил:
- Я думаю, что мы выведем Татарова из всех партийных комиссий до той поры, пока он не объяснится с партией по возникшему подозрению. До той поры выезд из Женевы ему запрещен. В случае самовольной отлучки мы будем считать его выезд бегством и поступим в соответствии с партийными установками.
...Татаров попросил разрешения Попова закурить еще одну папироску и закончил:
- Той же ночью я уехал, думал отсидеться здесь, у стариков, но Савинков нашел меня. Улица Шопена, десять, он оттуда, верно, только-только ушел, его на вокзале надо искать, Игорь Васильевич.
...Попов вызвал Сушкова, отпустив успокоенного им Татарова: "Поставим вам негласную охрану".
- Савинкова мы, скорее всего, упустили, - сказал Попов, - обидно, конечно, л а к о м ы й он для нас, но, сдается мне, его покудова департамент брать не хочет - наблюдают, не исчезнет... А Татаров... Что ж, пошлите завтра или послезавтра людей, пусть поглядят, нет ли эсеровских постов.
- Может, поставить засаду на квартире? - спросил Сушков простодушно, не поняв замысла Попова, д о л г о г о замысла, развязывающего охранке руки в терроре. Да и потом, коли б Татаров свой был - оберегли бы, а тут чужой, столичный, что за него морду бить и копья ломать? А кровь его будет выгодна, она многое п о з в о л и т, ох многое!
- Ну что ж, может, стоит, - отыграл Попов, усмехнувшись тонко (со своими-то ухо надо особенно востро держать, сразу з а л о ж а т), - продумайте только, кого из филеров направить, разработайте план, покажите мне, завтра к вечеру успеете?
Сушков наконец понял, осклабился:
- Или послезавтра.
Попов снова отыграл:
- Тянуть не след. Коли время есть, сейчас и решайте, меня найдете попозже в кабаре или на квартире Шабельского - я там поработать сегодня хочу.
А в это время Савинков прощался на вокзале с Федором Назаровым, горько прощался, считая, что оставляет товарища на верную смерть. Назаров отказался от группы прикрытия: "Зачем людей зазря подводить под расстрел - сам управлюсь". Савинков настаивал. Назаров отмалчивался и отнекивался, потом рассердился:
- Вы что надо мной лазаря поете? Зачем в лицо заглядываете? Покойника живого изучаете, чтоб потом в своих стихах описать? Сколько денег за вирши платят? По нонешним вашим привычкам - проживете? - Приблизился к Савинкову, прошептал: - Неужто наш идеал такой же сытый, как ваша жизнь?
- Вот таким ты мне нравишься, - с трудом оторвавшись от его лица, сказал Савинков. - Таким я тебя чувствую, Федор. А про идеал мой - не надо. И не потому, что я, как руководитель, запрещаю тебе говорить о нем, а оттого, что идеала нет. Ни у тебя, ни у меня, и это правда. Ты ненавидишь тех, кто сыт, кого на дутиках ваньки катают, - это ты нищету свою отрыгиваешь, Федор, будущее не видится тебе, ты кровью живешь, - и не возражай, я прав. Что касаемо моего идеала, я отвечу тебе, я обязан ответить. Самодержавие изгнило, Федор. Его нет - видимость осталась. Безвластие в России невозможно и еще более кроваво, чем нынешняя, Убогая, неуверенная в себе власть. Поэтому я хочу, я, Савинков Борис Викторович, свалить прогнившее, чтобы утвердить новое. И это новое обязано будет воздать мне, воздать сторицей. Поэтому я пришел в террор и руковожу им. Ты ненавидишь сытых и не хочешь замечать голодных. Так? Что ж, программа. Я ее приемлю. только у меня есть своя: я хочу, чтобы новые сытые были умными. Я хочу, чтоб они мои стихи, - Савинков игранул скулами, вирши, как ты изволил выразиться, чтили, как откровение от Ропшина. Деньги нужны?
Назаров усмехнулся:
- Я думал, только во мне холод, - в вас он пострашней. Деньги не нужны хватит тех, что дали.
Савинков руки не протянул, молча кивнул, пошел к своему вагону: два к о л о к о л а уже отзвонило, проводники начали гнусаво скрикивать пассажиров и упреждать провожающих.