Чиновник особых поручений П. Рачковский.
Прилагаю кальку с письма Мануйлова Наделю: "Мне необходимо иметь все сведения о тех господах, которые причинили нам неприятности (Рачковский, Милевский и вообще все действующие люди). Пишите подробно и все, что Вы знаете и слышали, но старайтесь подтвердить все фактами. Письма не подписывайте. Шлите по адресу: Петербург, Степану Кузьмину, Разъезжая, дом Ъ, кв. 21. Жду этого письма по возможности скорее. Будьте здоровы. Щербаков в Сибири".
Из Санкт-Петербурга отправили депешу в Париж на имя Рачковского, в которой р а с п и н а л и с ь, уверяли в высоком уважении к деятельности "бесценного Петра Ивановича" и сваливали все на интриги новых сотрудников, снедаемых тщеславием.
Рачковский немедленно ответил:
"Заведующему политическим розыском Департамента полиции г-ну Семякину Г. К.
Многоуважаемый и дорогой Георгий Константинович!
Позвольте от всего сердца поблагодарить Вас за теплое участие, которое Вы мне выразили по поводу интриг Мануйлова и К°. Ваше уверение, что вы видите своих личных врагов в людях, завидующих моему "положению" и тайно подкапывающихся под меня, дает мне новую силу работать по-прежнему и новую уверенность, что начальство ценит во мне старого слугу. Мне вспоминаются времена, когда интригующие ведомства не только не швыряли каменьями в Ваш огород, но, напротив, держались в почтительном отдалении: одни - из боязни возбудить гнев великого государя, презиравшего интриганов, а другие - скромно выжидали того времени, когда мы, чернорабочие, доставим для них "манну небесную" в виде результатов нашей тяжелой и неблагодарной возни с революционной средой и просветим их очи, тускнеющие в спокойных кабинетах. За последние полгода это хорошее старое время почему-то сменилось новым, полным невиданного нахальства, подвохов и задора. Скверное время! Будем, однако, надеяться, что новое начальство положит конец этим ненормальностям и поставит наше учреждение на подобающую ему высоту.
Глубокоуважающий Вас П. Рачковский":
Чем же кончилась свара охранников? Кто победил? Рачковский или Мануйлов-Манусевич?
Рачковский, продолжая "трудиться" в Париже, получил вне срока "Анну" и тысячу рублей золотом - "за успешную борьбу против революционного элемента".
А что же с Мануйловым-Манусевичем? По Департаменту полиции был заготовлен следующий документ: "К исходатайствованию Мануйлову разрешения на принятие и ношение персидского ордена "Льва и Солнца" препятствий по делам департамента не имеется. Услугами Мануйлова пользуется начальник Петербургского охранного отделения полковник Пирамидов".
Увенчанный "Львом и Солнцем", Мануйлов-Манусевич был направлен департаментом полиции в Ватикан, наблюдать за папою. Здесь он развернул "панаму" в полную силу, в рапортах своих доносил, что сумел "склонить к сотрудничеству" чуть не всех кардиналов, просил деньги, ему платили, наивно веруя лжи проходимца. Впрочем, "наивно" ли верили? Может, хотелось верить? "Литератор (агент - в данном случае) пописывает, читатель (в данном случае министр) почитывает". Интересно, дух захватывает, ай да пройдоха, эк ведь ловко работает, ну и сильны мы, коли кардиналов на корню закупили!
...Началась война на Дальнем Востоке, и снова Мануйлов-Манусевич в Париже - с личным уже заданием министра внутренних дел Вячеслава Константиновича фон Плеве.
Об этом периоде его деятельности в рапорте Департамента полиции сказано следующее:
"Состоявший агентом по духовным делам при императорской миссии в Ватикане, чиновник особых поручений при министре внутренних дел М а н у й л о в доставлял Департаменту полиции в течение последних лет сведения из Рима, за что ему выдавалось из сумм департамента до 15 июля 1902 г. 1200 руб., а с того времени 4000 р. в год и по 500 р. в месяц, т. е. по 6000 р. в год, для возмещения его расходов по представляемым им докладам.
После начала русско-японской войны названный чиновник стал доставлять склеенные обрывки бумаг на японском языке, из японских миссий в Париже и Гааге, и некоторые японские депеши, полученные им, очевидно, из французского полицейского ведомства "Сюрте-Женераль".
Бывший директор департамента Коваленский обратил внимание на то, что доставляемые г. Мануйловым документы на французском, немецком и английском языках большей частью не представляют никакого значения, ввиду чего ему было предложено изыскивать документы с большим выбором, дабы не обременять отделение ненужной работой. Последствием сего было весьма значительное уменьшение доставления таковых, и вместо них он начал присылать переписку японского военного агента в Стокгольме полковника Акаши с армянским анархистом Деканози; доставление же сведений разведочного характера почти прекратилось, за исключением копий телеграмм японской миссии в Париже, некоторых других неинтересных писем революционного характера и фотографических снимков китайских документов, часть которых, по просмотре, оказались сфотографированными с китайского словаря.
Принимая во внимание, что сведения г. Мануйлова не дают никакого материала секретному отделению, между тем как содержание его в Париже вызывает для департамента весьма значительный расход, имею честь представить на Усмотрение Вашего превосходительства вопрос о немедленном прекращении Г. Мануйловым исполнения порученных ему обязанностей и отозвании его из Парижа".
Конец проходимцу?
Ан нет!
Вернувшись в Санкт-Петербург, Мануйлов был вызван министром внутренних дел Дурново и назначен чиновником для особых поручений при Сергее Юльевиче Витте...
...Выслушав д е л о, порученное ему Дмитрием Львовичем Рубинштейном, Мануйлов стал сосредоточен: как-никак речь идет о Гапоне, дело трудное, б о е в о е дело, рискуешь не чем-нибудь - головой.
Рубинштейн брезгливо (в который уже раз) поморщился:
- Риск будет оплачен. Сколько надо?
Мануйлов-Манусевич в купечество играть не стал, губами не шевелил, глаза не закатывал, шапку на пол не бросал, не божился и в свидетели своей честности двух родителей не призывал, пообкатался в Европах, сукин сын, ответил сразу:
- Полторы тысячи, Дмитрий Львович.
Рубинштейн достал из кармана бумажник, вытащил чековую книжку, написал р а д у ж н у ю на семьсот пятьдесят рублей, протянул Мануйлову-Манусевичу, тот, увидав цифирь, вздохнул, спорить, однако, не стал, откланялся.
Наутро был принят Дурново. Тот, выслушав доклад осведомителя, задумчиво протянул:
- Значит, под Тимирязева подкатывается Гучков со своими нехристями... Значит, они Тимирязева т а щ и т ь намерены. Что ж, будем ломать ноги Тимирязеву - и к Витте близок, и Милюковым назван. Как только это половчее сделать, Иван Федорович?
Тот, пожав плечами, спросил:
- Это правда, что Рачковский пытается вербовать Гапона?
- Он уж в Париже им завербован, сейчас Медникову передан, - ответил Дурново раздраженно.
- Петр Николаевич, вы меня, прошу, поймите верно, во мне неприязни к Рачковскому нет, я сердцем отходчив, но вы-то сами ему верите? Табак он вам в глаза сыплет? Он ведь расписывать умеет, что твой Гоголь...
- Рапорты Гапона из Парижа у меня в столе, дело верное.
- Тогда я спокоен, Петр Николаевич, тогда слава богу... Пусть Рачковский увидится с Талоном и предложит ему склонить к сотрудничеству эсеровского боевика, своего друга Рутенберга...
- А при чем здесь Тимирязев?
- Так ведь Рутенберг не согласится, Петр Николаевич. И про Гапона пойдет слава, что он - подметка, наш человек, среди рабочих провокаторствует... А я через журналиста Митюгинского доведу до сведения Сергея Юльевича идею поляка Сигизмунда Вольна-ровского про управляемые союзы рабочих. А Витте это дело переправит к Тимирязеву - не вам же... А я уж позабочусь о скандале в газетах. Вот и конец Тимирязеву... Только...
- Что "только"? - напрягся Дурново. - Дело в высшей мере деликатное, я вообще о нем знать не знаю и ведать не ведаю...
- И я о том, Петр Николаевич. Журналистам придется платить, иначе их Рубинштейн на корню перекупит.
- Сколько?
- Не менее полутора тысяч, ваше высокопревосходительство...
Получил из фонда безотчетную тысячу; комбинация завертелась. 17
Утром, перед отъездом на конференцию в Пулавы, Дзержинский повторил Уншлихту:
- Я вернусь завтра, хорошо бы, Юзеф, если б ты к тому времени организовал отъезд Микульской. Что-то у меня очень неспокойно на сердце. Еще одно смущает: как бы наши товарищи из Праги не пошли к Софье Тшедецкой - они тогда наверняка притащат филеров к себе, за Вислу.
- Софья уничтожила всю нелегальщину, я не думаю, что ей грозит арест: все-таки охранке теперь надо выходить на суд с уликами.
Дзержинский посмотрел на Уншлихта удивленно:
- Я понимаю, ты устал, но только нам никак нельзя обольщаться, это самое страшное для ответственного партийца.
- Разве есть безответственные?
Дзержинский оторвался от заметок, лицо его осветилось улыбкой, как всегда внезапной: