- На улице...
- На какой?
- Я не помню сейчас...
- А вы вспомните. Надо вспомнить, Микульска, мы это сейчас в протокол опроса станем писать, это в военно-полевой суд пойдет так что вы уж постарайтесь все дотошно вспомнить, от этого ваша жизнь зависит, жизнь, вы поймите это, время-то особое, анархическое время, слабинку давать мы не вправе - дали уж, хватит! Ну, где?
- На Маршалковской...
- После встречи с Бахом?
- Нет, до.
- В каком месте?
- Возле дома два.
- Зачем глупо врете?
- Я бы на вашем месте так не разговаривала с дамой!
- С кем?! С дамой? Они но улицам ходят, дамы-то! А здесь сидят государственные преступники, Микульска! Люди, преступившие черту закона! Итак, где к вам подошел преследуемый?
- В начале Маршалковской...
- Не врите мне! - Сушков ударил ладонью по столу. - Что он, к вам в пролетку вскочил?! Вы до Маршалковской на пролетке ехали! Мы извозчика опросили! У нас свидетель есть! И вахтер в вашем кабарете описал неизвестного, который у вас был! С чемоданом. Сначала Бах, а потом второй социалист, с бомбами! Что вам сказал Бах? От кого он к вам пришел? Какие дал указания? Ну! Живо,!
- Он... Он ничего не сказал...
- А зачем он к вам приходил? В покер играть? Или, может, он ваш любовник? Может, он к о х а н ы й у вас?
- Он... Я не знаю... Он сказал, что моей жизни угрожает опасность...
- Какая опасность? От кого?! - Сушков усилил ритм, он вколачивал вопросы, словно гвозди, одним ударом - и по шляпку.
- Он сказал, что мне угрожают злоумышленники...
- Так бы сразу и говорили, черт возьми! Какие злоумышленники? Шантажисты? Грабители? Насильники?
- Грабители... Он сказал, что они повсюду меня преследуют...
- Он описал их?
- Я не помню...
- Вспомните!
- Нет... Не знаю... Я сейчас ничего не помню...
- Больше он вам ни о чем не говорил?
- Нет!
- Приказов от партии не передавал?
- Нет, нет! Какие приказы? От кого?!
- А почему он скрыл от вас свою профессию?
- Я... Почему скрыл?
- Разве признался, что работает сапожником! Неужели он сказал вам об этом?!
- Нет, нет, не говорил...
- А может, он даже обмерял вашу ногу?
- Нет. Я не помню...
- Не врать! Обмерял? Или не обмерял? Да или нет?
- Я не понимаю, какое это имеет касательство к делу?
- Главное! Извольте ответить: да или нет?
- Вы его спросите, я не помню, ну, право же, не помню!
- Он ответил уже, теперь я вас спрашиваю!
- Но я ему верю... Что он сказал - то и было...
- Да или нет? В последний раз спрашиваю!
- Нет!
Сушков взял папку, открыл ее и зачитал Микульской:
- Я, Бах Ян Вацлав, показываю, что обмерил ножку пани Микульской у нее в гримуборной и сторговал цену - девять рублей золотом. Никаких других разговоров, кроме как о баретках, я с нею не вел, на Маршалковской встретил ее случайно и, выполнив ее просьбу, донес чемоданчик фирмы "Брулей и сын" до вокзала.
Сушков читал липу, по чистому листу бумаги читал - был убежден, что женщина не попросит протокол допроса, ничего в этом деле не понимает; несчастный и н с т р у м е н т а р и й хитроумной операции, задуманной полковником, - всего лишь.
- Ну? - спросил Сушков. - Что на это скажете? По-прежнему верите Баху или сомнение появилось?
- Чего вы хотите от меня? - Микульска не удержалась, заплакала. - Это какой-то ужас... В чем я виновна? Чего вы добиваетесь?
- Я добиваюсь правды. Я хочу, чтобы вы рассказали мне в с е. От начала и до конца...