- Я-то, дурак, как раз хотел, чтоб все миром, я, когда с Дурново видался, только об вашем императорском величестве думал, только о благоденствии династии...
- Не пой! Я все знаю... Что будет, коли я уступлю и отправлю в отставку Дурново? Сможет Витте подобрать верных министров?
- Кому верных-то? Себе или вам?
- Что ж, Витте, по-твоему, республику думает провозглашать? Ты что, Трепов?! Надо уметь скрывать и симпатию и антипатию, ты ведь человек государственный, твое лицо обглядывают, а оно вроде плохой дипломатической ноты, на нем видно даже то, что писать не след, разве можно так?
- Ваше величество, свет наш, вы б так-то с Витте говорили, как со мной, чтоб он силу чуял, а вы с ним все молчите да молчите!
- Говорят с тем, кому верят, Трепов.
Дмитрий Федорович не удержал благодарственной слезы, потянулся к р у ч к е, приложился, государь милостиво соизволил разрешить.
- Как думаешь, позицию Горемыкина по аграрному вопросу Дума не примет?
- Никогда, ваше величество! Их позиция - наша, они ведь не допускают даже и мысли, чтоб крестьянский уклад менять хоть в малости, они никогда не пойдут на то, чтобы отдать дворянство на растерзание. Другое дело - помочь мужику купить землю, под кредит, под процент, - это пожалуйста. Купит-то кто? Верный мужик купит, горлопан разве сможет? Проект Горемыкина хороший, ваше величество, его все губернаторы поддержат, вся власть за него, власть истинная, русская, а не виттовская.
- Ты полагаешь, что Думу не удастся повернуть к горемыкинскому проекту?
- Кадетскую? Да никогда, ваше величество! Разве кадет губернатору верен? Он верен живчикам, с о в р е м е н н о м у помещику он верен, который норовит ужом всюду пролезть, никакой солидарности, старину не чтут, с мужиком на равных в трактирах калачи едят, чистые прасолы!
- Разве Трубецкие - прасолы? Они княжеского рода, их мои предки подняли...
Трепов чуть было не выпалил: "В семье не без урода, мало ли чьи предки силу умели показать", - но вовремя остановился, испугавшись, что могут н е в е р н о понять.
Царь накинул шинель:
- Пойдем прогуляемся.
Когда спустились в парк, Николай спросил:
- А что Витте пишет о Думе: "Или сговориться, или крайние меры?" Как полагаешь?
- Полагаю, что на крайние меры он никогда не решится: кто ж на свое дитя руку поднимает?
- Это как? - удивился царь. - По-твоему, Дума - его детище, а не мое? Ты это что, Трепов?!
- Ваше величество, государь, Дума - ваше детище, ваше, чье же еще?! Да только и м е н н о эта ли?
- А кто, по-твоему, может распустить э т у Думу, чтоб подобрать новую, мою?
- Горемыкин, - не задумываясь ответил Трепов. - Только он, только Иван Логгинович! Ему все эти игрушки надоели, дело к старости идет, спокойствия хочет, а Витте всего пятьдесят семь, он как конь норовистый, ему б только функционировать!
- Ишь какие слова знаешь, - усмехнулся государь, - а прикидываешься: "Я, мол, мужик темный, неученый..." Хитрован ты, Трепов, необыкновенный хитрован... Ну, положим, Горемыкин - верный нам старик, положим, э т у Думу он погонит взашей... А кто ответит за спокойствие в стране?
- Дурново, - так же определенно ответил Трепов. - Кто же еще?
Государь зябко поежился, посмотрел на небо:
- Дождь будет завтра... Погода как меняется, а? Прямо будто господне неудовольствие сошло... Так вот, Дурново мне не нужен, его Горемыкин станет бояться: кто одному хозяину изменил, тот и второго предаст. Столыпин придет на его место.
Трепов сразу понял: против него ведут партию. Но кто же, кто?
- Столыпин - это хорошо, - согласился сразу же. - По отзывам, крут, этот сдержит хаос, этот такой порядок наведет, что ух! Никто не шелохнется...
- Разве плохо?
- А разве я сказал, что плохо? Только он, слышал, дворянства сторонится, все больше с промышленной партией сносится, с Гучковым да Шиповым...
- Пусть себе, - рассеянно откликнулся государь. - Промышленник - не бунтарь, пусть...
Трепов не мог уснуть до утра: думал, анализировал, прикидывал, что можно сделать, - прямо хоть Витте моли не уходить. Однако наутро государь показал ему свой Витте ответ - время графа кончилось.
Какое же начнется? Горемыкин - шашка, в дамки не пройдет.
Двое осталось: Столыпин и он, Трепов. Кому ж победа достанется?
"Граф Сергей Юльевич, вчера утром я получил письмо Ваше, в котором Вы просите об увольнении от занимаемых должностей. Я изъявляю согласие на Вашу просьбу.
Благополучное заключение займа составляет лучшую страницу Вашей деятельности. Это большой нравственный успех правительства и залог будущего спокойствия и мирного развития России. Видно, что и в Европе престиж нашей родины высок.
Как сложатся обстоятельства после открытия Думы, одному богу известно. Но я не смотрю на ближайшее будущее так черно, как Вы на него смотрите. Мне кажется, что Дума получилась такая крайняя не вследствие репрессивных мер правительства, а благодаря широте закона 11 декабря о выборах, инертности консервативной массы населения и полнейшего воздержания всех властей от выборной кампании, чего не бывает в других государствах. Благодарю вас искренно, Сергей Юльевич, за вашу преданность мне и за ваше усердие, которое вы проявили по мере сил на том трудном посту, который Вы занимали в течение шести месяцев при исключительно тяжелых обстоятельствах. Желаю Вам отдохнуть и восстановить ваши силы. Благодарный Вам Николай". 36
Встретив пароход, прибывший из Финляндии с делегатами, Ленин повел "Ретортина" (Бубнова), "Арсеньева" (Фрунзе) и "Володина" (Ворошилова) в тот отель, где были сняты для них комнаты, - товарищи за границей первый раз, иностранного языка не знали, могли заплутаться в городе; Сталина, Рыкова, Калинина и Ярославского взялся опекать Красин.
Фрунзе по дороге рассказывал, как добирались: пароход наскочил на мель в густом тумане.
- Обидно было, Владимир Ильич, - вздохнул Ворошилов. - Только-только за ужин сели, только-только по тарелкам закуску разложили, там блюдо посредине стояло, какой только еды не было, "шведский стол" называется, только-только из самовара попробовали, а в самоваре оказалось хлебное вино, только-только начали с меньшинством замиряться, как жж-ах! - и все повалились на пол. Череванин "ой" закричал и лицом стал мучнистый.
- Замиряться? А из-за чего рассорились? - спросил Ленин.
- Они нас объегорить решили, черти, - ответил Ворошилов. - В Финляндии за посадку в каюты отвечал меньшевик, так он своих в первый и второй класс расселил, а нас всех решил в третий загнать. Ничего, мы им зубы показали...
- Анекдот есть, - улыбнулся Бубнов, - не слыхали, Владимир Ильич? Ведут конвоиры на казнь двух эсдеков. Выпить конвоирам страсть как охота, но приговоренных оставить, понятно, боятся. "Вы, - спрашивают, - кто по партейности?" - "Большевик и меньшевик", - отвечают. Тогда конвоиры сразу в кабак завернули - раз большевик и меньшевик, значит, сразу заспорят, про побег забудут...
Ленин рассмеялся. Очень ему помог Бубнов со своим незамысловатым анекдотом, потому что в порту, пожимая руки прибывшим делегатам, Ленин понял со всей очевидностью: съезд проигран, большевиков мало, по сходням спускались почти одни меньшевики. Он ничего не стал говорить товарищам - намучились, бедняги, глаза блестят, ночь не спали, им сейчас надо отключиться от всего и завалиться в чистые постели - отдыхать. Их ждут трудные дни, не надо их огорчать в первые минуты.
- Сейчас позавтракаете, еда входит в стоимость номера, - пояснил Ленин, раздав товарищам тяжелые бронзовые ключи от комнат, - и сразу же спать.
- Да мы еще одну ночь можем не спать, - заулыбался Ворошилов. - За границу приехали, как город не посмотреть?!
- Луначарский организует экскурсию, - пообещал Ленин. - Он у нас энциклопедист, он знает то, чего сами шведы про себя не знают.
Бубнов подбросил на руке тяжелый ключ:
- Как тюремный.