- Да господи, ваше величество, да ведь я на то и поставлен, чтобы ваш покой оберегать! Разве бы я посмел доложить ("помогла, стерва, сама дала повод!"), что их императорское величество сейчас начали сравнивать, простите, с декорацией при ответственном министерстве?! Разве я такую гнусь могу пропустить?
- Но федь пропустиль, - прищурившись, сказала Александра Федоровна. - Ты китришь, как маленький немецкий гняз, а ми, русски люди, люпим прафду ф гляза...
- Коли такое действительно печатают, узнал бы, от кого идет, - согласился государь. - Или знаешь? Молчишь? Снова меня с министрами норовишь поссорить? Витте тебе нехорош, съел, теперь за Горемыкина принялся?
- Мне Горемыкин как брат! - воскликнул Трепов. - Я ему, ваше величество, во всем верю!
- Так кто же это такой "отфетственни министерстфо"? - спросила Александра Федоровна. - Столыпин?
Трепов вертелся ужом, бормотал про старость (дурак, не надо б, потом лишь понял), постепенно перешел на солдатские анекдоты, знал, что это единственное спасение, государь сразу все забывал, а государыня Александра Федоровна поперек ему ни в чем не шла, стелила мягко: не русская, чай, баба, которая во всем норовит свое проволочь и людей не стыдится; эта бесовка все ночью решала, на ушко, в тишине, да без свидетелей, подучит, а сама потом молчит, любуется "либер Ники": вот, мол, какой у нас государь мудрый и дальновидный!
Вечер кончился сносно, Трепов ушел к себе довольный, ибо в словах Николая - "узнай, от кого идет", "кто про "декорацию" распускает" - увидел разрешение на поступок, а чего еще желать? Больше желать нечего!
У входа в ресторан "Кюба" толкались филеры, каждого раздевали глазом, к подозрительным прикасались бедром - нет ли бомбы? Не ровен час, взорвут Дмитрия Федоровича, лишат жизни доброхота, который людей вокруг себя видит, рядовым полицейским не брезгует и по-русски говорит доходчиво, не то как иные сановники - на иностранном, чтоб свою отдельность показать, загородиться.
Трепов - в кабинете, обтянутом шелком, стол сервирован скромно - ждал Павла Николаевича Милюкова: тот согласился на встречу без колебаний, хотя Иван Мануйлов полагал, что кадетский председатель станет жеманиться.
"Ванюша, детская душа, - сказал тогда Трепов, - он к кому угодно придет, ты словам-то не очень верь, слово для того и дадено, чтоб им пользоваться соответственно обстоятельствам! Он х о ч е т прийти, милый! Мечтает! Ему во дворец хочется, Ваня!"
Милюков, как и приличествовало председателю ЦК, опоздал на три минуты, вошел настороженный, скованный в движении, отчего особенно явным делался его маленький рост.
- Рад личному знакомству, Павел Николаевич, от всей души рад, и милости прошу к столу, - заворковал Трепов. (За речью следил особенно тщательно профессор знает язык по-настоящему, с ним никак нельзя опускаться до уровня, столь угодного Царскому Селу.) - Пёрхепс вилл спик инглиш [может, будем говорить на английском? (англ.)]? - спросил Трепов, глянув на половых, что замерли у черной, мореного дерева, инкрустированной двери. - Ор ю префер френч [или вы предпочитаете французский? (англ.)]?
- Я люблю и английский и французский, - ответил Милюков, - но живу русским, Дмитрий Федорович.
- Прекрасный ответ! Любому нашему квасному патриоту - образец некичливого русского достоинства...
Половых Трепов отпустил, сам налил Милюкову рюмку мадеры.
- Специально привез из Царского, - пояснил он. - Любимое вино государя, попробуйте.
Милюков пригубил, осторожно поставил рюмку на скатерть, выкрахмаленную до металлической твердости, заметил:
- Отдаю дань прекрасному вкусу монарха.
- Святой, мудрый и красивый человек, - вздохнул Трепов. - Сколько же пишут всякого рода гнусности о нем?! Как можно?!
- Видимо, вы не могли не заметить, Дмитрий Федорович, что наша партия всегда и везде подчеркивала свою преданность идее конституционной монархии под скипетром просвещенного государя императора...
- Поэтому-то и просил вас, Павел Николаевич, согласиться на дружескую встречу... Я исповедую открытость в беседе с кем бы то ни было - с другом ли, с противником, - а поэтому позволю сразу поставить главный вопрос: как бы вы отнеслись к идее "министерства доверия"?
- Которое придет на смену "ответственному министерству"?
- А вы действительно считаете нынешнее - "ответственным"?
- Вы нет?
- Мы не туда пошли, Павел Николаевич, не туда. Извольте салату, я истосковался по зелени, государь ограничивает себя в еде, спартанская обстановка, поразительная скромность, воистину аристократическая... Оливковое масло изволите или наше, подсолнечное?
- Оливковое, благодарю вас... А куда надобно идти, Дмитрий Федорович?
- Ко взаимному доверию. Следовательно, к честному обмену мнениями. Я приглашаю вас сформировать министерство доверия, Павел Николаевич.
Такого Милюков не ждал, вилка в руке дрогнула.
- Как вас понять?
- Так, как я сказал... Ваша аграрная программа, по которой часть земель будет отчуждена крестьянам - с выкупом, понятное дело, помещикам, - меня не пугает. Это, как я понимаю, главный пункт расхождений между вами и Горемыкиным, не так ли?
- Горемыкин - пустое место, Дмитрий Федорович, разве вы его в расчет берете?
- А кого вы берете в расчет?
- Того же, кого и вы.
Трепов решил настоять на своем, добиться ответа прямого, поэтому настойчиво спросил:
- А кого, с вашей точки зрения, мы берем в расчет?
- Столыпина, - ответил наконец Милюков. - Разве вы не его имели в виду?
Добившись ответа, Трепов продолжил, словно бы Милюков п р о б р о с и л мелочь:
- Согласны ли вы, Павел Николаевич, чтобы облегчение крестьянской участи, то есть передача части земель мужику, было провозглашено государем, или полагаете, что только Дума вправе принять такой закон?
- Я полагаю, что милость, данная крестьянству из рук государя, поможет успокоению страны, Дмитрий Федорович.
Трепов откинулся на спинку кресла: Милюков в кармане. Хорош либерал! Ишь, глазами сияет, недоносок, видит себя в Зимнем, не иначе! Дай только время, я тебе покажу кадетскую свободу! На Акатуе у меня сгниешь!
Трепов налил мадеры до краев.
- За вас, Павел Николаевич, за то, что вы принесли с собою русскому обществу! Ваш ответ высокопатриотичен и продиктован заботой о будущем нашей отчизны. Благодарю вас!
Чокнулись, помочили губы.
- А теперь мой вопрос, Дмитрий Федорович.
- К вашим услугам.
- Угодно ли будет государю даровать всеобщее избирательное право?
- Бесспорно.
- За вас, - поднял бокал Милюков. - За то, что вы приносите с собой русскому обществу! Чокнулись. Губ не мочили.
- Народ ждет конституции, Дмитрий Федорович. Можно надеяться на то, что государь подпишет основной закон, представленный на его благоусмотрение Думою?