- Юзеф, по-моему, это наивное рыцарство, - заметил Матушевский, - ее квартира вне подозрений.
- "Наивное рыцарство", - повторил задумчиво Дзержинский, и что-то такое появилось в его лице, что Софья поняла, отчего Юлия Гольдман (они встречались дважды в Вильне) так давно и нежно любит этого человека с зелеными, длинными глазами и чахоточным румянцем на острых скулах...
- Юзеф прав, - сказала Софья, - я внесла предложение, не продумав его толком, он прав, Винценты, он высоко прав...
- Ох уж эти мне рыцари, - Матушевский покачал головой. - Вы - рыцари, а мне гоняй по Варшаве, ищи второй наган, чтобы отстреливаться - в случае чего?
- Во всех случаях - пригодится, - сказал Дзержинский. - Спасибо за поддержку, Софья.
- Мы нарушаем все правила конспирации, номинальные правила, - задумчиво, словно с самим собою споря, продолжал Матушевский. - Нельзя жить бежавшему из ссылки где попало. Тем более, Юзеф хочет провести заседание Варшавского комитета. А я хвост за собою чувствую, по три конки меняю.
- Между прочим, я тоже последние дни ощущаю, будто за мною кто-то постоянно смотрит, - сказала Софья. - Даже здесь, сейчас.
- Это я смотрел, - улыбчиво шепнул Дзержинский, - здесь же дырочка проверчена.
- Все тот же мокотовский "Франта", - пояснил Матушевский, - наша главная служба конспирации.
Софья подошла к стенке, приложилась глазом к дырочке, обернулась тревожно:
- Винценты, вот он, возле окна - все разошлись, а этот остался.
Матушевский стремительно поднялся и, путаясь в кринолинах, сарафанах и кружевах, стремительно метнулся к стенке, приник к "глазку самообороны".
- Филер.
- Отвернитесь оба, - попросила Софья, - мне надо переодеться. Я возьму его на себя.
Дзержинский подошел к Матушевскому, оттер его плечом, приник к фанерной перегородке и долго рассматривал филера.
- Я никогда не думал, что это так гадко - тайно наблюдать за человеком... Неужели у них не содрогается сердце, когда они рассматривают нас в тюремный глазок?
- У них нет сердца.
- Анатомию забыл, - заметил Дзержинский. - Такого еще не изобретено. Меру ценности человека определяет ранимость сердца.
- Все, - шепнула Софья, - можете оборачиваться. Я запру вас, возьму филера на себя, а когда он отстанет - вернусь. Думаю, Юзефу надо ночевать здесь.
- Тут я умру от одеколонного удушья.
- Мы отворим окно. Сюда никто не подумает сунуться: наша хозяйка поставляет юных модисток подполковнику Шевякову из охранки и его патрону Храмову - невероятные скоты, что жандарм, что мукомол, который поляка иначе как "ляхом" не именует. Ждите.
...Матушевский увидел, как филер сорвался с места, потом, вероятно, вспомнив уроки, вытащил из кармана папиросы, закурил и двинулся следом за Софьей неторопливо, кося глазами по сторонам, но ощущая ее перед собою каким-то особым, собачьим, что ли, чувством...
...Софья Тшедецкая шла по улице рассеянно, спокойно, неторопливо, чувствуя на спине липкие глаза филера.
"Мерзавец, ведь забыл, что я для него государственная преступница, подумала она, - топать топает, а смотрит, словно на невесту. Хотя нет. Так на невесту не смотрят. Так смотрят на публичную женщину, я же чувствую его липкие, тяжелые глаза на себе. Родители, верно, учили: "Невесту береги, до венца не коснись, лучше сходи на Хмельну, там все легко". Вот ужас-то: разве можно беречь одну женщину тем, что унижаешь другую?"
Возле Сасского сквера она села в пролетку и сказала кучеру:
- На рынок Старого Мяста, где остановить - скажу.
Зеркальце из сумочки она достала скорее из предосторожности - была убеждена, что филер отстал, им на п р о е з д ы мало давали, об этом старые "пролетариатчики" говорили. Однако, чуть тронув губы помадой, она зеркальце сместила так, чтобы увидеть улицу позади себя, и сразу же заметила, что следом за нею, в такой же открытой пролетке, едет филер, теперь уже открыто уткнувшийся глазами в ее спину, никак не маскируя себя рассеянным рассматриванием витрин.
- На улицу Фоксал, - попросила Софья, чувствуя растущую тревогу, сверните, пожалуйста, круче.
"Неужели узнали про Дзержинского? - подумала она. - Неужели и там, возле салона, остались их люди? Нет, кажется, там никого не было. Но ведь Винценты говорит, что филеров должно быть двое. Где второй? Я проглядела, когда вышла? Но там ведь никого не было, я бы заметила... Ты бы заметила, - передразнила она себя. - Их учат прятаться, исчезать, менять внешность, таиться. Если б так легко было замечать всех филеров и провокаторов, тогда б революция уж давным-давно грянула".
Филер следовал неотступно - пролетка его шла метрах в двадцати, словно привязанная невидимыми нитями.
"Мне надо во что бы то ни стало уйти, - сказала себе Софья, - они чего-то ждут. Они ищут. Или хотят взять с поличным? У меня нет литературы. Я не жду транспорта. В чем же дело?"
- Побыстрее, пожалуйста, - попросила Софья кучера.
- Как изволите, - лениво отозвался тот.
Тшедецкая мучительно вспоминала занятия по конспирации, которые проводил Матушевский, сам, кстати говоря, научившись ей у Дзержинского, - тот считался в партии непревзойденным мастером "ставить" подпольные типографии, уходить от слежек, получать надежные адреса для переписки с комитетами и подбирать в кружки людей в е р н ы х.
Впереди, возле поворота, городовой сошел с тротуара на мостовую, отдав честь полковнику Пузанкову, который вел под локоток молодую свою жену, Халину, давнюю подругу Софьи.
Решение пришло быстрое и четкое.
- Стойте, - попросила Тшедецкая кучера, когда Халина была рядом. - Я мигом.
Она легко соскочила с пролетки, бросилась к подруге, шепнула ей:
- Бога ради, попроси мужа, чтобы он приказал городовому проверить типа в котелке, который увязался за мною.
Халина обернулась к мужу: развалюга-развалиной, сонный ходит:
- Николай, к моей подруге пристает хам. Крикни городового.
- Городовой! - немедленно гаркнул Пузанков. - Ко мне!
Софья бросилась к своей пролетке, услыхав позади себя свисток, брань, крики.
- Гоните! - сказала она коротко. - Рубль плачу сверху.
Погнал - за рупь кто не погонит?!
...Около салона прохаживались двое - за версту видно, кто и откуда. Софья почувствовала, как у нее задеревенели кончики пальцев - так редко бывало, в самые лишь отчаянные моменты жизни, а сколько их было в ее двадцать три года?!
- Остановись здесь, - сказала она кучеру, не уследив, что унизила его - по выражению Дзержинского - "односторонним "ты". Тут же поправилась: - Благодарю вас. Вот рубль сверху, как обещала.
Кучер что-то славословил вослед ей - не слышала. Простучала каблучками мимо филеров, уткнувшихся в газеты, вошла в салон, поднялась на второй этаж, медленно отперла свою уборную и тихо сказала:
- Товарищи, мы в засаде. 15