- Где ваша совесть?! - воскликнул Дрешновский. - Как вам не совестно лгать мне?!
- Не смейте повышать голос!
- Я буду повышать голос до тех пор, пока вы не скажете правду! И я добьюсь правды!
- Пан Норовский, я хочу дать вам совет, - тихо сказал Зирах и, взяв из папки тоненькую линеечку, начал ударять ею в такт своим словам по зеленому сукну стола. - Вы не в том возрасте, когда можно позволять себе роскошь ссориться с властями. У вас четверо внуков. Их отец умер. Мать безумна, и вам приходится довольно много платить за ее содержание в доме убогих. Я читал ее скорбный лист - на выздоровление надежды нет. Я точен, не так ли? Хорошо, что вы не стали возражать. Власть есть власть, пан Норовский. Мы можем всё. Согласны? Всё! Доманский одинок и молод, мера его ответственности одна, ваша совсем иная. Он вправе мечтать, а вам следует думать. О хлебе насущном для внуков.
- И убогой дочери, - добавил Дрешновский.
- Словом, мы просим вас сообщать все, что вы знаете, и особенно то, что сможете узнать о намерениях, друзьях и - финансовых средствах Доманского. У нас есть основания предполагать, что он принадлежит к союзу анархистов, а наша монархия входит в международную конвенцию по борьбе с ними.
- Это ложь.
- Это правда! - воскликнул Дрешновский.
Зирах поднял руки, словно в плен сдавался:
- Как говорят в боксе? "Угол"? В угол, господа, в угол! Я буду рад, пан Норовский, если вы поможете нам опровергнуть эти подозрения. Если же вы решите уклониться - мы вправе посчитать вас сообщником Доманского. Со сводом законов знакомы?
- Нет.
- Напрасно. Каждый свой поступок, каждый шаг, любое намерение человек обязан проверять, соотносясь со статьями законоположения. Вот, извольте, параграф сорок девятый: "пособничество, укрывательство или несообщение властям о деятельности государственного преступника карается заточением в крепость на срок от шести месяцев до двух с половиной лет". Накиньте следствие - месяцев семь. Плохо, очень плохо, пан Норовский. Внуки за это время погибнут. Что поделаешь: когда идет поезд, надо соблюдать правила безопасности. Власть - тот же поезд. Благодарю вас за то, что нашли время прийти. Мы ждем вашего ответа на этой неделе, - Зирах открыл стол, достал оттуда коробку конфет и протянул Норовскому. - А это шоколад для ваших малышей. Не отказывайтесь, я сам скоро буду дедом.
Норовский вошел в квартиру запыхавшись. В комнате, где обедали, стол был отодвинут в угол, стулья сложены на кухне, а посредине, усадив на спину трех мал мала меньше - внуков, Дзержинский изображал лошадь; старший, Яцек, размахивал над головой веревкой, на которой дед развешивал стираное белье.
- У нас цирк! - крикнул Яцек и стеганул Дзержинского. - Поднимайся на копыта! Я что сказал?!
Норовский прислонился к косяку - бледный до синевы. Яцек растерянно посмотрел на Дзержинского, подошел к деду, взял его за руку, потеребил пальцы. Норовский, опустившись на колени, обнял мальчика и прижал к себе.
Мальчик увидал в кармане деда плоскую длинную коробку конфет.
- Деда шоколад принес! - закричал он.
- Это не шоколад, - ответил Норовский, - это гадость, пойди выброси в ведро.
- Я же видал такие коробки в витринах, дед...
- Выброси в ведро, - повторил Норовский.
Яцек взял коробку, прижал ее к груди и вышел на кухню. Слышно было, как коробка ударилась об оцинкованную жесть мусорного ведра. Мальчик вернулся в комнату - нахохлившийся, как воробышек.
- Наездники, марш в кроватки! Спать! - сказал Дзержинский. - Деда устал, у него сердечко болит!
Он поднял Яцека на руки, шепнул:
- Ты у нас старший, смотри, чтобы маленькие на бочок легли и не шалили, ладно? А я дедушку чаем напою и дам ему лекарства.
Дети ушли - тихие, испуганные.
- Что? - спросил Дзержинский. - Плохо? Пойдемте, чай горячий еще, мы давно вас ждем.
- Утром оставался суп в тагане.
- Мы и его съели, и на завтра сварили. Давайте руку. Пальцы-то ледяные. Где запропастились? Я Франтишка просил поехать в больницу, решил, не у Марыси ли вы. Пошли на кухню.
Норовский сел у плиты, обхватил стакан плоскими пальцами, в которые навечно въелась типографская краска, согнулся над шатким кухонным столом, голову опустил на грудь.
- Может, достать капель? - спросил Дзержинский. - Вы очень бледны.
- Ничего. Пройдет. Надо согреться.
- Пейте чай.
- Я пью.
- Наколоть сахара? Я принес головку сахара. Хотите?
- Что, денег достали?
- Нет. Мне подарили. Когда начинает болеть грудь, надо делать жженый сахар. Сейчас я здоров - мальчикам принес.
- Что у вас с грудью?
- Меня посадили первый раз, когда было девятнадцать, и сильно избили. Я очнулся на полу и почувствовал, будто к плитам примерз. Вот с тех пор. Вы пейте, пейте...
- Не устали с детьми?
- Ну что вы! Они у вас чудные. Я завидую вам.
- Не надо завидовать...
- Я добро.
- Не верю. Зависть - всегда плохо.
- Нет. Добрая зависть помогает миру обновлять самое себя. Это не соперничество, не состязание, это новое качество, это чисто. - Дзержинский подвинул старику стакан чая и ванильные сухари. - В будущем - хочу верить зависть исчезнет. Мне кажется, зависть - приобретенное человеком качество, это не врожденное; это от неравенства, трусости, забитости, от тьмы.
- Сколько вам?
- Двадцать семь.
- Что?!
- Двадцать семь.
- Смотритесь на все сорок.