Однажды Дзержинский проснулся, когда еще только-только рассветало, вышел на пляж, зябко ежась на легком бризе.
Он взял за привычку гулять вместо зарядки - однообразие гимнастических упражнений было не для него, он чтил дисциплину внутреннюю превыше внешней, организованной в раз и навсегда заученную форму.
В то утро Дзержинский шел по сыпучему, белому песку быстро, смотрел на красноголовых, писклявых чаек, на серый, металлический лист тяжелого моря, редко - под ноги; когда же глянул, обходя зеленые, словно волосы утопленницы, водоросли, выброшенные на берег ночным прибоем, заметил диковинного крокодила с ракушками-глазами; нимфу с игриво загнутым хвостом, Нептуна, сжимавшего в руке трезубец.
"Прелесть какая, - подивился Дзержинский, - настоящее искусство. Обидно волна слижет".
Он увидал вдали одинокую фигуру: человек стоял на корточках и строил, как решил Дзержинский, замок из песка.
А когда подошел ближе, понял, что это - Фриц, и лепил он не замок, а огромную, диковинных форм черепаху.
- Вот, - сказал Фриц, заметив Дзержинского, - потянуло к изобразительности после наших разговоров. Так спокойно мне было, Юзеф, так хорошо и тихо, а вы взбаламутили...
...Только Фрицу мог Дзержинский доверить дело с Гартингом - другой и за деньги б не решился, а этот умел работать бесплатно.
...Дзержинский разыскал Зайделя в полночь: кончилась съемка в Опера приезжала с гастролями Айседора Дункан; Берлин, казалось, сошел с ума, редакторы платили бешеные деньги за хорошую фотографию юной парижской балерины, Фриц, взмокший, вымотанный, с синяками на локтях, оттого что падал два раза сшибленный озверелыми конкурентами, сидел в "Ратхаузе" и пил пиво кружку за кружкой.
- Тебе бы в Шерлок Холмсы, Юзеф, - сказал Фриц, когда Дзержинский присел к нему за столик. Официанты ходили вокруг Зайделя волками - работа уже кончилась, но посетителя ведь не погонишь, посетитель - истинный хозяин ресторана, однако всем своим видом они показывали, что пора бы уж и честь знать.
- Пошли, - сказал Дзержинский, - серьезное дело, Фриц.
- Мы же закончили серьезное дело.
- Мы только начали его. Я был безмозглым идиотом, когда говорил тебе, что мы все закончили. Мы только начинаем, Фриц, мы еще только начинаем.
Через десять дней Дзержинский встретился у Розы Люксембург с представителями латышской социал-демократии.
- Товарищи, - спросил он, - что у вас находится на Байоретерштрассе, восемь?
Латыши переглянулись - от Юзефа в революционной среде тайн не было, его знали, ему верили, но про Байоретерштрассе было известно трем членам ЦК - там находился перевалочный пункт по транспортировке нелегальной литературы в Ригу.
- Товарищи, - поняв, отчего латыши не отвечают, продолжал Дзержинский, явку надо менять. Вы провалены. Вот вам фотографии, которые подтверждают мои слова. Двое в шляпах - русские филеры. Проверьте всех тех, кто везет литературу в Ригу, возможна провокация.
Назавтра встретился с армянскими социал-демократами. Выслушав Дзержинского, маленький, порывистый Мартиросян обернулся к Мнацаканову и Алабяну:
- Сегодня же принять меры. Спасибо, Юзеф.
Вечером того же дня Дзержинский предупредил об опасности товарищей из Бунда.
Через неделю он увидался у Люксембург с худым, холеным, несколько надменным человеком.
- Никитич, - представился товарищ по-русски.
Чуть помедлив, Дзержинский - тоже по-русски - ответил:
- Очень приятно. Юзеф.
И оба улыбнулись - знали друг друга не первый уже месяц: Леонид Борисович Красин познакомился с Дзержинским на квартире у Меира Валлаха - Максима Максимовича Литвинова, который отвечал за переправку большевистской литературы в Россию, и вместе с Мартыном Лядовым - параллельно с Дзержинским - вел работу против Гартинга.
(Ленин, выслушав рассказ Красина о том, как Дзержинский спас транспорт нелегальной литературы, еще раз переспросил:
- Значит, говорите, Дзержинский? Надо запомнить. Я считал его прекрасным организатором и газетчиком, но то, что он такое придумал... Молодец! Дантон, революционный Дантон! Такого бы в Комитет общественного спасения, а?! Молодец... Если мы, наконец, объединимся с поляками, я буду просить выписать ему партийную книжку под номером два.
- А номер один? - спросил Красин.
- Номер один мы бы подержали для Плеханова; жаль, если совсем отойдет.
- А вам какой номер будем выписывать? - спросил Красин.
- Я за нумерацией не гонюсь, - ответил Ленин. - История разберется, кому какой номер проставить, - важно только, чтоб не на лбу - клеймом.) 11
...В тот день заседание прусского рейхстага не обещало ничего интересного, поэтому ложи прессы были почти пусты: множество депутатов гуляли по огромным мраморным серым холодным коридорам, пили в буфете крепкий кофе, дискутировали разные разности с ответственными чиновниками министерств, которые обычно поджидали здесь "своих" депутатов, чтобы заранее выяснить позицию во время предстоящих обсуждений бюджетных статей, а коли позиции еще определенной нет, попробовать создать ее.
Поэтому когда Август Бебель взошел на трибуну, все считали, что вопрос он поднимет локальный.
- Господин президент, господа депутаты, майне дамен унд геррен, - начал Бебель неторопливо, зная, что на его выступление соберутся. Он давал время депутатам и журналистам занять места, поэтому с главным, с основным, тянул. Предмет моего выступления может показаться вам странным только при поверхностном с ним ознакомлении. Речь пойдет не столько о вмешательстве в наши внутренние дела агентов иностранной державы, сколько о том, что министерство внутренних дел и прусская полиция скрытно и вероломно нарушают нашу конституцию, входя в сговор с полицейским агентом России, выступающим во время приемов и светских раутов под обличьем дипломата. Я располагаю документами о противозаконной деятельности так называемого дипломата, свившего себе полицейское гнездо в центре Берлина под крылышком нашего добренького министерства внутренних дел. Я располагаю данными о том, что дипломат занимается сбором данных о русских революционерах, нашедших политическое пристанище в нашей конституционной стране. Я намерен потребовать расследования деятельности так называемого дипломата...
- Пожалуйста, факты, - поморщился президент рейхстага, - в таком межгосударственном вопросе потребны факты, имена, веские доказательства.
- Ну что ж, вы сами попросили факты, имена и доказательства, - мгновенно откликнулся Бебель. - Извольте, я начинаю приводить имена и факты...
...Прусский канцлер Бюлов принял русского посла Остен-Сакена в загородной резиденции: после перенесенной инфлуэнцы врачи предписали две недели абсолютного покоя, парное молоко с медом и прогулки в сосновом лесу.
Однако речь Бебеля, породившая недоуменное недовольство кайзера, понудила Бюлова вызвать посла - в нарушение предписаний врачебного консилиума.
- Ваше превосходительство, - сказал Бюлов, пригласив Остен-Сакена не в кабинет, а на открытую веранду, к завтраку, - опасения Санкт-Петербурга по поводу того, что речь одного из безответственных депутатов рейхстага может поколебать узы дружбы, существующие между нашими монархиями, необоснованны, совершенно необоснованны. Мы позволяем говорить с трибуны рейхстага все, что угодно. Мы позволяем, - повторил Бюлов. - Но мы можем и возразить, если в этом возникнет нужда. Что ж, нужда возникла. Мы возразим. Мы щелкнем по носу. Ваш дипломат... - фон Бюлов не помнил, естественно, фамилии Гартинга, а посол не счел целесообразным подсказывать, - ваш дипломат, - продолжал Бюлов, поняв, отчего промолчал посол. - должен продолжать свою работу с таким же рвением, как и раньше...
...Гартинг посмотрел на Остен-Сакена соболезнующе:
- Как "раньше" - невозможно, ваше превосходительство. Я теперь персона "нон грата", хотя никто меня не понуждает уехать отсюда. В отличие от вашего ведомства, мне потребно полнейшее отсутствие какой бы то ни было популярности.
- Я сделал все, что мог, Аркадий Михайлович.
- Вы думаете, я не благодарен вам за это? Виню я не кого-нибудь, а себя. Что ж, на ошибках учатся. Сделаем вывод.
...Слово, данное барону Остен-Сакену, фон Бюлов сдержал: в Кенигсберге была арестована группа русских социал-демократов (в Берлине все успели скрыться), которая "держала" перевалочные склады "анархической" литературы возмутительного содержания, "хранение которой в "дружественной державе", то есть в России, карается каторгой".
Через три дня в немецких газетах начался хорошо организованный шабаш; описывались подробности ареста "террористов, укрывавших бомбы, револьверы и пулеметы"; намекалось, что люди эти говорят по-немецки "с акцентом, достаточно явно определяющим их национальную принадлежность"; что склады они организовали самой "русско-прусской границы, а контрабандисты осуществляли переброску не только литературы, но и самих анархо-нигилистических бандитов, вооруженных с головы до ног, ибо единственная цель их заключается в проведении террористических актов".
Ларчик открывался просто: дело было не только в Гартинге и Остен-Сакене; дело было в Круппах и Зауэрах, которые властно диктовали политикам свои требования: "Дайте нам русский рынок, ибо это ближе и дешевле, чем Канада, Бразилия, Персия или Япония. Рынок только тогда -рынок, если налажены добрые отношения, доверие и взаимовыручка".
Службы разведки крупнейших германских концернов точно заметили тенденцию русского министерства иностранных дел: подспудно, неуклонно, неведомые, но могущественные силы проводили курс на сближение с Англией, невзирая на то, что граф Витте продолжал настойчиво повторять: "Лишь союз России, Германии и Франции может гарантировать стабильность Европы". Новые веяния в Санкт-Петербурге - таинственные, неуловимые - носили характер англофильский; Германию хотели оттеснить, завязав на шее Берлина "жгут англо-русско-французской дружбы".
Поскольку русская политика, как внешняя, так и внутренняя, была персонифицированной, авторитарной, то есть г о с у д а р е в о й, Берлин решил сыграть именно на этом, доказав Царскому Селу, что лишь правительство Кайзера понимает заботы Самодержца, в то время как британский Эдуард раздавлен парламентом, бесправен и является пешкой в руках франкмасонов, а уж о Париже, где в кабинете министров всевластвуют социалисты, и говорить нечего.
Арестами социал-демократов русского происхождения Берлин как бы протягивал руку Санкт-Петербургу - за государем оставалось руку эту дружескую принять.