удар.
Не бежать,
о Бамба,
Негру
в Занзи
бар!
В такт своей не то заунывной, не то боевой песне, невольник звякал цепями и тряс головой. И вновь взлетела иная песня, напоминавшая про берег дальний.
Небо, ты на плачь с испугу!
Что вдовой завыло?!
Лучше саблю кинь, подругу,
Ждет Бурсак Вавило,
Чтоб дружить еще на бусах...
С морем-океаном,
Гнать с ватагой черноусых
Врагов окаянных...
Бросило Меркушку в жар, будто в застенке придвинули к щекам полосы раскаленного железа, и сразу охватил его озноб, точно опустили в прорубь. "Вавило Бурсак! Неужто?" И Меркушка было ринулся вперед, потом отшатнулся и, принимая видимое за наваждение, стал протирать глаза.
Но бесовский кошмар не рассеивался.
Вмиг припомнилась Меркушке прикаспийская степь, сторожевая вышка, застывшая, как журавль, снеговой излом вершин Кавказа... Уха там булькала янтарем в котелке, гоготали терские казаки, и среди них шумел Вавило Бурсак, острослов, отвага, любитель чужих пищалей, знающий один кров - звездный шатер, одну подушку для забубенной головушки - седло, неутомимый прорубатель далекой дороги то в скалистые дебри, то в синее море-океан. Подобно вспышке молнии, промелькнул еще в памяти бой за Жинвальский мост в тесном арагвском ущелье, когда с общим ворогом грузин бились рядом Нодар Квливидзе, казак Вавило Бурсак и московский стрелец Меркушка.
И теперь атаман, родная кровь!.. Хлебнул, видно, горя по самый край жизни. Запутался в сетях буйный ветер!
Но полно, он ли это? И могло ли стать такое, чтобы гремели на Бурсаке турецкие цепи? Чтобы кровоточило рассеченное плечо? Чтобы потускнел взор? Чтобы бороздка, как овражек между зарослями, легла между бровей?
Рванулся вперед Вавило Бурсак, загремели цепи. На миг зарницей вспыхнули глаза и тотчас потухли, усмешка скривила уголки губ:
- Уступи-ка, стрелец, пищаль, папаху золотых цехинов отмерю.
- Терпи, атаман, казаком будешь, - так же глухо проронил Меркушка.
И отошел, придерживая пищаль за инкрустированный приклад.
И вовремя. На куршее уже стоял дозорщик и подозрительно смотрел на Меркушку. Затем он щелкнул плетью и приветливо подмигнул:
- Ай-ай-ай, бе-ей! - и постучал по клинку. - Ятага-а-а-ан!
- Бе-ей! - учтиво поклонился Меркушка. - Да сумей! Я те са-а-а-м!
Посол Семен Яковлев, зорко следя, как фокусничают на веревочных лестницах да на верхних реях турки, шепнул подьячему:
- Будтося без кости.
- Забава.
- В честь нашу.
- В запись занести, что ль?..
- Вот и занеси: корабельники многим художеством, спускаясь сверху по веревкам, чинили потехи.
Борта катарги вновь окутались клубами порохового дыма: стреляли из больших и малых пушек.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Мыслитель говорил о маслинах, полководец - о розах. На острове Лесбос, прославленном элегиями Сапфо, из века в век выращивают рощи маслин, давят их и производят торг питательным маслом. В городе Ширазе, благословенном приюте Хафиза, певца соловья и розы, разводят плантации цветов, давят их и производят торг ароматным маслом. Песни сближают царства, монеты приводят их к столкновению. Тогда что важнее: соловей или весы?
Мыслитель не ответил. Полководец сказал:
- Меч!
- Так ли?
- Да, ибо ни торговля, обогащающая страну, ни песня, облагораживающая душу, не могут защитить себя. Войско - страж весов и соловья.
Это был их первый разговор. Он начался с взаимных расспросов о желаниях и целях, о праве полководца вторгаться в жизнь и о праве философа отстраняться от нее. Спор длился долго и, как и предполагала Хорешани, не привел к согласию. Но острота мыслей, оригинальные доводы, неожиданные примеры и ссылки захватили собеседников, и на их лицах отразилось удовольствие, а сердца наполнились доверием.
Вслушиваясь в спор, Русудан была довольна, что предпочла для встречи с семьей Афендули не пятницу и не воскресенье, а будничный вторник, ибо характер спора Георгия и Афендули был не для праздничного скопища.
Спор не ослабевал и за скатертью. Внезапно подняв чашу, Эракле искренне произнес:
- Не могу понять, как до сего числа жил без прекрасной семьи Великого Моурави? Да озарит солнце путь ваш к радости!
- И я, мой Эракле, сегодня испугался: вдруг не встретил бы тебя? Да снизойдет на душу твою благодать! Будь здоров, дорогой гость!
После кейфа Саакадзе увел Афендули в комнату "тихих бесед", и здесь они, точно два друга после разлуки, говорили о судьбах родной земли и не могли наговориться.
- Я дам тебе, господин мой Георгий, все, что могу, для возврата утерянной тобою родины.
- Мне нужно оружие.
Под удары бубна неслись в лекури Дареджан и Ило. Не то, чтоб Дареджан была расположена к веселью, но больше некому было развлекать гостей. Гречанки кружились в своей пляске, не совсем понятной, как мотыльки вокруг светильника. Магдана совсем не танцевала, а Автандил... Да, где Автандил?..