- Моураву? - Эракле насилу сдерживал волнение: - "Неужели заподозрил?" - Верховный везир, ты смутил меня. Что эти кувшины Моурав-беку? Как милости прошу: не проговорись и ты Моурав-беку о них, ибо его иронии опасаюсь, как яда...
Когда за ненасытным захлопнулись ворота, Эракле облегченно вздохнул и в изнеможении опустился на скамью:
"Нет, - брезгливо морщился он, - очевидно, я еще не все изведал, ибо в своих многолетних странствиях не встречал подобной мерзости. Все самое низменное гнездится в душе человека, звание которого имеет определение "верховный". Необходимо предупредить Георгия, чтобы он был с этим жрецом лжи и коварства особенно осторожен. Видит Зевс, не только моему Георгию я не открою, какой ценою приобрел для него оружие, но даже моей госпоже Хорешани. Зачем огорчать тех, кого хочешь радовать? Но Хорешани всегда останавливалась возле этих кувшинов, и когда я поведал ей историю моей покупки, она изволила сказать: "Мой господин и друг Эракле, нечто страшное в этих лазурных близнецах!" Отвечу ей так: "Кувшины запрятаны, и да не будут они больше туманить твои прекрасные глаза". Внезапно Эракле встрепенулся, какая-то мысль овладела им, он несколько раз прошелся по залу и ударом молоточка по струнам цимбал вызвал старого слугу, служившего еще отцу его. От этого старика у него не было тайн.
- Мой господин, если волк дорогу к овчарне узнал, то, пока не уничтожит овец, не успокоится. Лучше перенести овчарню.
Спустилась ночь. Как всегда, тайно от семьи, Эракле с помощью пяти слуг стал укладывать в ларцы особо ценные и любимые им антики. Слуги бесшумно сносили все редкости к белому киоску. Подняв мраморное сиденье скамьи, они нажали на едва заметный стержень, отодвинули плиту, за ней таким же образом другую, и перед ними открылась дверь.
Спустившись по лестничке в помещение, выложенное гранитом, Эракле оглядел сложенные у стен кожаные мешки с монетами различных стран и несколько кованых сундуков, полных свернутыми в трубки картинами, изображающими природу и людей.
- Не помнишь ли, мой старый Никитас, на сколько лет скромной, но безбедной жизни, сказал я, хватит этих ценностей мне и вам, верным слугам?
- О господин наш, ты сказал: на двадцать пять.
- Теперь, верные, я хочу прожить с вами больше. Сложите ларцы вот здесь, на сундуках, и перетащите из тайной комнаты еще пять мешков с золотом.
- Почему не все, мой господин, там ведь их двадцать?
- Пусть остальные останутся, если Хозрев или еще кто из верховных разбойников вздумает меня ограбить... ведь я грек, значит исчезновение сокровищ безнаказанно не пройдет. Обнаружив пятнадцать мешков, они искать больше не станут, а если ничего не найдут или мало, могут вывернуть наизнанку весь дворец. Нам необходимо сохранить в большой тайне это помещение. Вы проверили, не заржавела ли дверь, ведущая в переход, соединяющий тайник с морем?
Никитас молча кивнул головой.
Прошла ночь, другая. Оружия не было. Уж не раздумал ли хитрец? Нет, не раздумал! Но, передавая запродажную запись на поместье, Эракле предусмотрительно обозначил сумму в десять раз меньшую: вдруг ничтожный потребует назад те пиастры, которые и не думал давать.
На третье утро в Мозаичный дворец прискакал грек-слуга. Видно, передал он нечто важное, ибо, наскоро прицепив шашки, "барсы" вслед за Саакадзе помчались в Белый дворец.
Оружие - огонь и надежда - было укрыто в том самом тайнике, где громоздились пятнадцать кожаных мешков с золотом.
Саакадзе едва сдерживал желание прильнуть к стволу пушки, поцеловать ее так, как целуют возлюбленную. А Гиви так и поступил, - обняв мушкет, он прерывающимся голосом шептал: "Мой! Мой!" - и тут же клинком сделал опознавательный знак на прикладе.
- Дорогой друг, - негромко спросил Саакадзе, вкладывая в свой вопрос чувство глубочайшей признательности, - сколько заплатил ты за это?
- Ничего по сравнению с вашей радостью. - И Эракле виновато добавил: Хотел пятьсот и десять пушек, но... пришлось согласиться на меньшее.
- И этого с избытком довольно! Двести пятьдесят воинов, вооруженных огненным боем! - В порыве благодарности Саакадзе крепко обнял Эракле. Друг...
- Господин мой Георгий, ты соразмерил свою силу с крепостью моего тела?
Все рассмеялись, преисполненные восхищения. Георгий, смутившись, выпустил задыхающегося Эракле из своих объятий. Счастливый Афендули поспешил пригласить друзей отпраздновать скромной трапезой исполнение заветного желания. Все связанное с оружием решили держать в глубокой тайне.
Но не так-то легко было отвлечь "барсов" от оружия, они ходили вокруг пушек опьяненные, радостные, не могли налюбоваться на мушкеты, гладили их. Автандил перекрестил свой мушкет и тонким ножом начертал на стволе "Автандил". Сверкнув единственным глазом, Матарс затянул ностевскую боевую, "барсы" дружно подхватили:
Рог трубит, гремят тамбури,
Арьяралэ!
Поспешим к горам! Там бури!
Тарьяралэ!
Славен там Зураб разбоем,
Арьяралэ!
С огненным вернемся боем!
Тарьяралэ!
Картли! Живы твои дети!
Арьяралэ!
Пусть не плачет Базалети!
Тарьяралэ!
Нам милы твои чинары!
Арьяралэ!
Мы, как барсы, будем яры!
Тарьяралэ!
Димитрий грозно потряс мушкетом и вырезал на его прикладе: "Даутбек!". "Барсы" продолжали петь:
Полумесяц - бог Стамбула!
Арьяралэ!
Картли бог - мушкета дуло!
Тарьяралэ!
Опалим огнем молитву!
Арьяралэ!
За Георгием - на битву!
Тарьяралэ!
Благотворен дым Кавказа!
Арьяралэ!