- Из-за нехристей?
- Из-за нас! Такие ж, как он, государеву имени бесчестие чинили! Дело царево, как шапка с головы, сорвано! Стыд!
- Стыд не дым - глаза не выест.
- Нишкни, холоп! Лошадиное стерво!
- Перед тобой не виновен. Молю за донца.
Семен Яковлев подступил к Меркушке, поднес кулак к его носу:
- Чуешь?!
- Табак тертый, да сырой.
- Согрею!
- Борода маленька, речь писклява!
Семен Яковлев не сдержался, со всего маху саданул пятидесятника и сам залюбовался: Меркушка стоял так, словно его комар куснул, даже не пошелохнулся.
Подьячий, связывая тесьмой свитки, сказал елейно:
- Есть бо бог наш на небеси, ему же мы служим.
Меркушка не слышал, был он мысленно уже далеко, в донских раздольях, где решил казаковать впредь, сбросив стрелецкий кафтан и сбежав из царевой Москвы. Там, под Азовом, коий брать будет приступом с донской ватагой, отомстит он за побратима, сокола-отвагу, Вавило Бурсака. А коль даст бог случай свидеться, подарит ему свою заветную, горячую, как сердце, и стройную, как боярышня, хованскую пищаль. Ни слез, ни крови не пожалеет он для атамана, ибо нет на земле ничего дороже их боевой и крылатой дружбы... Пусть же летит она, эта дружба, под Азов, золотя крылья и опережая время...
Исчез Меркушка, дверь не скрипнула. Дивились посол и подьячий внутренней силе пятидесятника: словно из меди отлит, а дух медвежий.
Сборы подходили к концу, делились мыслями:
- Казаки шкоды и убытки поделали, а спрос с нас.
- Треклятого войскового атамана, Ивана Каторжного, на колу б зреть.
- На кого патриарх еще ярость изольет?
- Мягкосерд, на тебя.
Подьячий охнул, схватился за бок!
- О-го, грыжа пакость! Аж клешней сжала.
- Воротясь, в мыльне траву пей, в вине настоенную, и клади крест в воду и тою водой себя обдай.
- Лучше солому по бороздам класть.
- И то в помощь... Как-то в Москве откликнется...
- Отбояримся, на то бояре.
- А Аббас-шах на посла Тюфякина жалобу слал и на товарищей посла, что-де в непослушанье у него были: вместо кречетов птичьи хвосты поднесли, оконничных мастеров не прислали вовремя по шаховой просьбе, не пошли представляться шаху на той основе, что послы иных стран у него были, опричь того на конское ученье не явились, когда звал их шах на площадь, и платье не надели, кое им подарил он, Аббас.
- Не своим бо умом и разумом содеяли, а по духу наказа. А Аббас-шах на них кипел за царя грузинцев, Луарсаба. Отполонить хотели.
- Так-то так, а опалы не миновали.
- Душу от телес отторгнуть пустяк.
- Посадить в тюрьму, отобрать вотчины и того легче.
- Олоферну-царю голову царица отсекла.
- Загадывать не будем. За наши головы Посольский приказ в ответе.
- А от казаков - прелесть!
- Не так молвишь. Им на южных рубежах стоять, отражать турок, крымцев да ногайцев. Им и вести о врагах слать.
- Что впрок, то впрок.
- А перед султаном и впредь нам досадой радость засчитывать.
- Хитро! Малину за плевел выдать.
- Бурсака ж - за разорителя. А он за "Божью дорогу" бился, за вольный выход на море.
- Лес рубят, щепки летят.
- Как бы с голоду не перепух и не перецинжал.
- Дело государево велико: Русь крепить и ширить. Одному гибель, тысячам цвесть.
- Все так. А жаль.
Московские послы, что приезжали в Стамбул до Семена Яковлева, неизменно хлопотали и домогались у султана об отпуске с ними русских, что томились в плену, конечно за выкуп или на размен. Но сейчас, покинув двор валашского господаря, посол и подьячий убедились, как правы они были, соблюдая осторожность.
Посольский поезд двигался к берегу, как по коридору, среди двух линий алебардщиков и в кольце конных приставов. Дыхнуть нельзя было. Начальник черных евнухов пытливо вглядывался в русских, выслеживал, не пристал ли со стороны кто: московит-невольник или казак каторжный.
Возле пристани посольский поезд встретил с отрядом менсугатов суровый Джанибек, сын капудан-паши. Выполняя приказ отца, он лично следил за погрузкой русского посольства.
Нет, не проникнуть было Вавиле Бурсаку на этот корабль. Из турецких копий образовался частокол, и под каждым наконечником трепыхался зеленый значок с оранжевым полумесяцем, напоминая мятущееся пламя. Оно все сжималось и словно облизывало нижние ступеньки трапа, уже скидываемого с борта.
Корабль, надувшись парусами, вскоре растаял в босфорском мареве. Еще немного побилась вспененная волна о прибрежные камни, затихла и она, выплеснув розоватую раковину, вечно хранящую в себе шум моря и скрип кораблей.
Капудан-паша решил, что раз прерваны посольские переговоры, то такой атаман, как Вавило Бурсак, может оказаться опасным. И для примера стоит с большими истязаниями казнить казака на площади Атмейдан. "На кол! Вай ана саны!"